- Не надо мне никаких сказок! Не надо мне городов! - отскочив от него, Дуня обернулась и снова прижалась к Ивану, подняв на него светлые глаза, полные слез, - Только не надо никуда уходить, слышишь? Я прошу тебя, не надо! А впрочем, ты все равно уйдешь, я знаю. Ты храбрый… Ты такой храбрый! А хочешь, хочешь я с тобой пойду, Ваня?
- Вот еще! Это еще зачем?
- Я тоже… Я тоже хочу быть храброй. Я боюсь… Боюсь отпускать тебя одного!
Ваня осторожно погладил заплаканную девушку по волосам:
- Вот кому не место на кладбище, Дуня, так это тебе. Твоя храбрость будет в том, если ты отпустишь меня спокойно и будешь ждать. Иди домой - видишь, на тебя бабушка из окна смотрит. Она уже давно чай тебя ждет пить. Сейчас чаи погоняете - и спать. А я утром к вам приду. Договорились?
Посмотрев Ване в глаза с мгновенье, Дуня отшатнулась и бросилась в слезах к дверям. На пороге она обернулась:
- Не придешь ты, не придешь, Ваня! Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно! Береги себя, Ваня! Береги, если сможешь.
Всхлипнув, Дуня убежала в дом, а Иван так и стался в растерянности стоять на крыльце.
Помедлив с несколько минут, он пошел к себе домой. Ему все-таки стало не по себе от слов Дуни, и в душу его начали было закрадываться сомнения, но он тут же отогнал их прочь от себя.
"Глупости!" - подумал Ваня, - "Какие привидения? Я же ученый. Разве можно поверить в такое? Вот девчонка - такого мне наговорила, что и впрямь не по себе стало. Видно, голову я от ее рассуждений и от голоса ее потерял. Правда, что ли, мне на ней жениться?".
Но и эти мысли он отогнал от себя прочь. Прежде всего для него было дело.
Когда он добрался до кладбища, висели уже серые сельские сумерки, и все вокруг уже, казалось, начало приобретать иные, чуждые очертания. Но Иван, как ученый, знал, что это всего лишь не более чем игра его настороженного воображения, обусловленная некоторым помутнением видимости.
И все же, когда он подошел к обветшавшей ограде старого кладбища, ему стало как-то нехорошо, неловко, и он замер было в нерешительности перед входом, с сомнением глядя на древние, почерневшие и покосившиеся от времени кресты.
Глядя на них, казалось, что над темными очертаниями надгробий висят не сумерки, а самая настоящая пронизывающая тьма, сотканная не из времени суток, а из чего-то иного, настоящего и очень черного, чернее самой глухой ночи.
"Ерунда. Нервы шалят твои, ученый! Стыдно.".
Он шагнул ко входу, но тут же вздрогнул и снова замер - так ему стало жутко, и так холодно, словно его окатили только что ледяной водой, так, что даже прожилки его озябли и затряслись.
"Не ходи!" - словно в самой глубине его головы прозвучал чей-то протяжный голос, и тут же перед глазами его всплыли снова и Дуня, и баба Люся, и он словно бы заново услышал их голоса.
"Молодой еще, небось никого пока не схоронил, да и сам в могилу не торопишься. Так к чему беса-то дразнить и только несчастий к своей голове притягивать?" - засокрушалась, запричитала совсем рядом баба Люся, качая седой головой, - "Не ходил бы ты, Ванечка. Не дерзил бы понапрасну. Чует мое сердце, на верную беду я тебя отпускаю, на смерть".
"Как же мне дальше быть, коль тебя не станет?" - крикнула ему в слезах Дуня, - "Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно!".
Ваня вздрогнул и стал озираться по сторонам. Здесь, где он стоял, за пределами старого кладбища, было бы будто светлее и спокойнее, здесь еще висели серые сумерки, не успевшие еще перейти в черную ночь.
- Глупости, - выдохнул Ваня, - Я пойду. Пойду!
Где-то неподалеку громко завыла собака, и он снова вздрогнул, но уже не обернулся - и переступил черту кладбища.
И тут же, в это мгновение, вокруг него стало тихо-тихо.
- Вот и хорошо. Тишина и покой. А значит, никого здесь нет, - сказал сам себе Иван, но голос его прозвучал совсем неуверенно, были в звучании его и дрожание, и трепет, и лишь сердце стучало громко-громко в его висках, словно крича о том, что нету на самом деле никакого покоя в этой зловещей тишине, и не несет она на самом деле в себе никакого облегчения.
Темные кресты, казалось, окружили его, обступили своим тесным кольцом, опутанным кладбищенской тьмою, и тишина эта стала какой-то ватной, неестественной, вокруг не было ни шороха - ни шелеста травинки, ни пичуги, ни ночного кузнечика, и Ване показалось, будто это место поглотило его, забрало себе, спрятало небрежно у себя на черной ладони, словно бы раздумывая, в какой момент стоит раздавить его тонкие виски своими скользкими пальцами.
Страх опутал его тело, но назад пути уже не было - он пришел.
"За работу, ученый", - мрачно усмехнувшись, Иван осторожно побрел по одной из узких кладбищенских дорожек - ступая подошвами своих ног так тихо, словно боясь разбудить мертвых, словно и впрямь остерегаясь каких-нибудь призраков или ходячих мертвецов, в которых он, как ученый, не верил.
Пройдя некоторую долю черного кладбища, Иван свернул к одному из заброшенных земляных холмов и нерешительно присел подле одного из полуразрушенных мрачных надгробий и принялся ждать.
"Тоже мне, ученый", - подумал он про себя, и неприятный зябкий холодок пробежал у него по влажной спине, - "Ну какой же я ученый, на самом деле. До ученого мне еще далеко, мне еще учиться и учиться. И зачем я полез в это дело? Кому я, в самом деле, и что захотел доказать? Пустоголовый студент, захотевший блеснуть искрой своего мнимого профессионализма. Физик недоделанный.".
Иван вздохнул, с напряжением обводя взглядом безмолвные кресты.
"Ладно, пришел уже. Надо работать. Приборы у меня есть. Хотя какие уж тут особенные приборы. Лишь фотоаппарат да камера ночного видения. Даже датчиков никаких… Ученый! Что ж, поначалу должно и этого хватить, впрочем. Что же мне фиксировать этими самыми датчиками, в самом деле? Неужто правда каких-нибудь призраков? Это чушь. А вот на каких-нибудь сатанистов, алкоголиков да вандалов данной аппаратуры как раз должно хватить - все же они люди".
Иван сидел на темной кладбищенской земле, которая казалась совсем холодной, несмотря на то, что еще стояло лето - такой, словно местную промозглую почву уже коснулись своим мертвенно ледяным дыханием и пробили до основания заморозки.
Кладбище казалось совсем другим миром, мрачным, отличным от всего прочего окружающего мира, словно это был некий остров, оазис черной тьмы и холодного тлена среди целого мира - живого и ярко-подвижного, наделенного множеством тональностей нежных звуков этих движений.
Он сидел и ждал, робко ежась от холода, и размышлял, пытаясь скоротать долгие часы черного пустого времени, царившего в этом страшном маленьком мирке, пытаясь унять колотящееся безумно сердце и пытаясь отогнать от себя навязчивую мысль, никак не желавшую уйти из его головы: скорей бы утро. Скорей бы рассвет.
Но рассвет был еще совсем не близок, секунды шли мучительно медленно - так, что Ивану казалось, словно целая жизнь его проходит сейчас в этих мрачных холодных секундах.
Призрак плавно проплыл молочно-белым пятном, балансируя легкими бесплотными касаниями над верхушками покосившихся надгробий.
Ваня сморгнул и зажмурился, встряхивая головой.
"Этого не может быть. Ученый! Ты же знаешь, что этого просто не может быть.".
Он открыл глаза и снова посмотрел в ту сторону, в какой, как ему показалось, он видел призрака.
Там ничего не было.
Он вздохнул облегченно и осторожно оглянулся по сторонам, пытаясь унять расшатавшиеся нервы. Но вокруг были только кладбище да ночь, да тишина - такая мертвая, что ему было понятно, что здесь действительно никого, кроме него, не было, и ни о каких сатанистах не могло быть и речи.
И о призраках тоже.
Ваня взглянул на часы, желая узнать, сколько еще часов предстоит ему провести в этом черном месте, где холодным дыханием кожу обжигает смерть - так, что сердце обливается ледяной влагой, да его собственное дыхание на фоне всей этой зловещей тишины кажется оглушающее громким звуком, разрушающим остатки его потрепанных нервных сил. Но часы его остановились, словно стрелки их прилипли к окоченевшему циферблату, намертво приклеившись и потеряв всякую возможность движения.
Краем глаза Ваня заметил белое пятно, ярко выделяющееся на фоне окружающей его черноты. Призрак плавно направлялся куда-то в сторону, казалось, не замечая ни черных крестов, ни их отчаянного гостя, рискнувшего бросить наглый вызов этой кладбищенской, потусторонней силе, вторгнувшись на их запретную, леденящую территорию, где правили лишь холод и тьма, да что-то еще, непонятное, неподвластное человеческому уму.
Вскочив, Ваня обернулся, уставившись в темноту того места, где он только что видел призрака, но там никого не было. Судорожно хватая ледяной воздух, который был насквозь пропитан смертью, словно невидимой, незримой отравой, затрудняющей дрожащее дыхание, и пуская пар изо рта, молодой человек заметался на месте, забился, оглядываясь и дрожа всем телом - но лишь тишина была ему ответом на его отчаянные поиски - вокруг никого не было.
Ваня замер, тяжело дыша. Он стоял, и озноб бил его тело, покрывая кожу противным и липким холодным потом. Сердце его стучало так, что казалось, будто где-то совсем рядом бьется огромный молот, готовый оглушительным звуком своих ударов выдать затаившегося во тьме человека, словно на звук этот его без труда смогут найти ледяные силы, правящие здесь - и отдадут на растерзание этой черной и кровожадной невидимой силе.