Статуи были и тут, они возвышались каждая на своей фундаменте, но их облик, едва намеченный и окутанный как бы покрывалом оставлял впечатление недоделанности, недоговоренности и сокрытости. Слепые ласточки пролетали под куполом свода, бились об него, не находя дорогу к дому; но как-то, видимо, справлялись, ибо то одна, то другая исчезала, медленно кружась внутри золотого света и поднимаясь к всепоглощающей, победной синеве.
Нарджис иногда помогала птицам: брала их на ладонь и подкидывала кверху.
Внутри света снова стали проявляться живые знаки - нечто вроде цепей, на которых повис, слегка раскачиваясь, кристалл оптического шпата, совершенно черный, с радугами во всех гранях, которые двоились и множились, отражаясь друг в друге и собираясь в клубок. Во льду пылало неземное пламя, алое с зеленым, - там виднелась некая вытянутая фигура, похожая видом и цветом на старинную голограмму. То была девушка, как бы вправленная в хрусталь. Выпрямленное тело ее с раскинутыми руками, похожее на меч, казалось одновременно нагим и окутанным пеленой, невидимой, но препятствующей созерцанию истины. Впрочем, стоило вглядеться, и незримость оборачивалась предметностью. Ибо вся фигура девушки, кроме кистей рук и ступней ног, была закутана в тончайшее густо-фиолетовое покрывало, овальное в плане и легшее вдоль лица и тела длинными мелкими складками, и таких покрывал было семь - по числу цветов радуги. Поверх покрывал лежало роскошное ожерелье из квадратных золотых звеньев, усыпанное изумрудами, рубинами, сапфирами, алмазами и шпинелью; так же расточительно были украшены и браслеты, заковывавшие ноги в сандалиях и руки.
- Когда-то поэт назвал женщину книгой между книг, не удивительно поэтому, что истинная Книга обернулась женщиной, - произнес Гали.
- Но если человек есть текст, что удивительного в том, что совершенный текст ныне предстает как совершенный пол, совершенное оружие и вообще самое совершенное в мире существо? - спросил Эшу.
- Как вот только извлечь этот оживший клинок, - задумчиво ответила ему Нарджис. - Замочной скважины никакой не видать. Клинком разбить - поранишь, сквозь стекло поцеловать - губ не достигнешь.
- Клинок против клинка - не тот знак, - хмуро ответил Галиен. - И дева против девы.
- И к тому же это и впрямь голограмма, - заметила Крыса. - Отобьешь невзначай кусочек, а он выйдет равным целому. Размножим девицу, как в дурном сне плотских рождений и порождений, но не освободим. Она, строго говоря, сама кристалл, а не просто в него засунута. Ровно так же и те книги на полках, если кто еще не врубился.
- А ведь верно. Жалко, мы ж почти у цели, - в отчаянии вздохнула девушка.
- Вольно же было тебе заказывать закрытую книгу, Кассандра ты наша, - мрачновато хмыкнула Козюбра.
- Ну, не только это. Вы запомнили слова оракула? - спросил Эшу. - Я, Гала и Нарджис предсказаны, но нас по-прежнему трое. А для Девы-Книги нужен единый Истинный Человек.
- Значит, уходить снова и предпринимать какие-то новые попытки?
- Не думаю, - ответила Крыса. - Вы спокойно двигались с уровня на уровень, поднимаясь всё выше и выше, но не могли ничего совершить внутри каждого из них. Почему?
- Я не осмеливался.
- Я не был собой.
- Я не смогла явиться тайной на уровне тайны.
- Стойте! А покрывало тайны? Одеяние, внутри которого становишься таким, каково предначертание о тебе? - воскликнул Гала. - Мы не могли взять оружие, но это…
- Я его взяла, - ответила Нарджис.
И раскрыла его во всю ширину, так что Трое могли окутаться им.
- Мы - трое, - сказали они слова, которые сами приникли к их устам, - и мы одно. Алый Зверь, голубой Воин, зеленое Майское Древо.
И родился Совершенный Мудрец, Истинный Человек. Черное с золотом покрывало, подобное камню, скрывающему Деву-Книгу, окутывало его стан, и он ничего не знал о себе, кроме того, что это он сам и есть. И пока он не начал действовать, ему не было известно, в чем смысл его деяний.
- Погоди, - сказал он сам себе. - В Голубиной Книге было сказано нечто о жертве крови… приношении души…
И Человек снова продекламировал:
"Раскроется сере6ряная книга,
Пылающая магия полудней,
И станет храмом брошенная рига,
Где, нищий, я дремал во мраке будней.Священных схим озлобленный расстрига,
Я принял мир и горестный и трудный,
Но тяжкая на мне теперь верига,
Я вижу свет… То день подходит Судный.Не смирну, не бдолах, не кость слоновью
Я приношу зовущему пророку -
Багряный сок из виноградин сердца,И он во мне поймет единоверца,
Залитого, как он, во славу Року
Блаженно-расточаемою кровью".
И вот Человек пришел в Зал Дракона и воскликнул:
- Мы одной крови, ты и я! Твоя пурпурно-лиловая, холодная кровь - одно и то же с алой и горячей кровью Эшу, с аристократической голубизной крови Галиена, с прохладной зеленой кровью Нарджис! Александрит - символ этого воплощения.
И он принял дракона в себя, чтобы стать одним со своим исконным, вековечным врагом.
И перешел в Зал Тергов. Протянул руку через кристалл ледяного пламени и сомкнул пальцы на рукояти чудесного меча.
Вошел в зал Тайны и вложил меч в руки Девы, не думая о том, что это невозможно.
Дева поднялась, ожерелье спало с плеч, кристалл стек с ее лица, обратившись в семь ниспадающих радужных покровов. И когда ее лицо оказалось вровень с лицом триединого Совершенного человека, а руки в тяжких драгоценностях легли ему на плечи, между ними обоими вспыхнуло пламя любви и сплавило их в единое целое. То были узы крепче стальных кандалов и боль жесточе ревности, но ни на какую бы то ни было земную радость и сладость не променяли бы они своих новых оков.
Огонь их слияния проник на все уровни Игры. От этого огня, своим дыханием преобразившего все формы, падали цепи Проклятой Библиотеки и размыкались застежки переплетов. Страницы порхали в струях всепоглощающего огня, как темные бабочки, и буквы сыпались с них летучей мошкарой во время весеннего роения. Картуши и иероглифы Египта обращались в клейма и печати, резьбу и орнамент; витиеватое арабское письмо стало вязью виноградной лозы, иврит - скобами и скрепами мощных строений, а в каждом китайском и японском иероглифе таился миниатюрный пейзаж, который рос и открывался, точно бутон, в живую картину невиданной красоты. В Хранилище Кристаллов с каждой запечатленной живой картиной происходило то же, что и с главной Книгой: она становилась своей воплощенной явью. По мере того, как миры запечатленного слова и заключенной вещи горели и плавились в горниле, из освобождающихся элементов возникал юный мир. Он был одет в алые и желтые лепестки пламенной лилии, в траурный кокон тлеющего и отгоревшего пожара - в знак того, что истинное познание всегда по сути пламя, уничтожающее видимость и проявляющее суть. Оттого место ему было даже не в Сирре, а в невыразимом. И уходя вслед за своим порождением в далекую обитель, Муж и Жена знали, что сделали все, как было предсказано.
Эпилог
"Нам, легкомысленным, привилегированным, богатым баловням, по нашему невежеству может казаться, что День Гнева - иллюзия, но это страшная реальность; его справедливость действительно божественна, поскольку Гнев обрушивается на всех антагонистов без разбора: он есть не что иное, как взаимность, как автоматический возврат насилия к тем, кто имеет несчастье к нему прибегнуть, воображая, будто сможет им управлять".
Рене Жирар
Пожар на том уровне, где находился собственно Дом Книги, выглядел более-менее тривиально. Сначала, где-то в полдень, начался исход животных - поспешный, но отлично организованный, как бывает не в самом начале бедствия, а лишь в ожидании и предчувствии. Степенной чередой двигались мыши, взятые кошками в кольцо: хвосты кошек были горделиво подняты. Рядом трусили собаки - хотя их было немного, считанные единицы, но близкое соседство с кошками удивляло. Блохи передвигались не самоходом, а на подручном транспорте.
Затем только удалились с работы те, чей рабочий день кончился. Немного позже ночные дежурные, числом девять, выбежали на минутку то ли перекусить, то ли запастись продуктами для священной кухни (обыкновенное дело, между прочим), да так и не вернулись ни на чьей памяти на работу; в свое общежитие при библиотечном училище - также. Много позже люди сообразили, что именно эти юнцы и юницы торжественно сопровождали сиррцев вместе с Эшу. Впоследствии распространился слух, что, по всей вероятности, большинство обитателей Дома ушли в подземельные этажи, недостижимые ни для какого стихийного бедствия, где никогда никого и не бывало, кроме них, и оттуда выбрались наружу по тайным звериным ходам поближе к месту, где обитает враг рода библиотского.
В разгар же темноты - самое смутное время, три часа пополуночи - из горловины Дома внезапно выбился огромный столб пламени необыкновенного цвета, синего, будто ацетилен, и абсолютно беззвучного. В столбе фонтаном плясали рыжие искры, парили некие полотнища и распахнутые крылья, паря и покачиваясь в потоках нестерпимо горячего воздуха. Стены рядом с куполом сделались прозрачными, как ткань на утреннем окне, из пяти ворот до самых краев амфитеатра протянулись огненные дороги, ширясь и заполняя всю его полость кипящей черно-золотой лавой, бурливым красным вином. Тут только внутри Дома засигналили тревожные сирены, вмиг захлебнувшись собственным криком. Потом медленно зарделся купол: исходящий изнутри жар приподнял его над землей, расправил - и вмиг обрушил назад, на циклопические стены и ступени. И хотя Дом горел еще семь дней, основное было кончено в считанные минуты.