- Прелестно, а все-таки при чем тут дверь? - усомнилась Козя.
- Дверь-то компьютерного свойства, - объяснила Кракозябра. - Хоть с виду даже не дверь, а целый портал, открывается исключительно по стиху.
- В самом деле? Тогда, позвольте, я этот стих прочту, - предложил Галиен. - Я ведь Воин. Моя очередь выступить.
И он сказал так:
"Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и счастливых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.Кость усыпленная завязана узлом,
Очеловечены колени, руки, плечи,
Он улыбается своим тишайшим ртом,
Он мыслит костию и чувствует челом
И вспомнить силится свой облик человечий".
- Это о книге? - засомневались присутствующие.
- О книге в качестве своего же идола, эйдоса, образа, - пояснила начетчица Козя. - Будда-Трипитака, так сказать. Не извольте сомневаться, новейшее литературоведческо-философское толкование.
В самом деле, дверь даже не отворилась - послушно растаяла. В пустом и светлом проеме перед Галиеном, что остался как бы в одиночестве, открылся зал, но иной, чем в первой картине, и Син с ее вездесущей тряпкой никак не могло быть сюда доступа. То был мир возвышенных реалий.
В вышине могучий ребристый купол возносился на неизмеримую высоту. Свет изливался из отверстия в нем, но то что кружилось внутри него, было отнюдь не пылью. Блистающие крупицы алого и зелено-золотого сливались в тугую спираль, и в кружении показывались там - когтистые лапы, грива, борода, рога… Дракон во всей своей красе проявлялся из сияния и снова утопал в нем. Внизу столба шла флорентийская мозаика из зеленовато-бурых яшм и змеевика, желтоватых мраморов, винноцветного и густо-розового орлеца, усердно изображавшая весеннее раздолье растительности. На противоположном краю зала широкая лестница черного камня, прорезая галереи, тремя пролетами уходила вверх. У основания ступеней, на небольшой, как бы шахматной, черно-белой доске, едва приподнятой выше уровня пола, стояли Они. На сей раз то были не животные и не люди, но скорее полубоги, идеальные прототипы. Муж и Жена.
Эти статуи превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и, несмотря на постамент, должны были скрадываться размерами зала. Но отчего-то производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, которая была в них замкнута. Мужчина, темный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело, нацеленное ввысь, как волна, как стрела на тугой тетиве. А лицо - жестокое, яростное, полное затаенной печали. Фигура женщины из сероватого, теплого по тону камня выражала, напротив, абсолютный покой. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства.
Прямо перед статуями, окружив нечто подобное низкому столу, возвышались двенадцать величественных фигур в длинных черных плащах с надвинутыми куколями. Из-под плащей выглядывали белые рукава и оторочки нижних одеяний. Но это были не совсем персонажи рыцарского сказания, ибо среди них присутствовали и женщины - угадывались по тому, что вместо мечей, отгибающих край плаща мужчин, у них были кинжалы, повешенные на грудь. Все молчали, но имя каждого беззвучно возникало в уме Гали, когда тот смотрел, - извечное имя:
Оружейник или Рудознатец.
Законник.
Лекарь.
Звездочет.
Гейша или Плясунья.
Глашатай.
Механикус.
Летописец.
Рыцарь.
Волчий Пастух.
Пастырь Древес.
Небесная Ткачиха.
Окружали они, если вдуматься, вовсе не стол, а глыбу горного хрусталя или даже аметиста. Внутри нее светился меч удивительной красоты и мощи, двусторонней заточки и слегка изогнутый, как катана, с удлиненной рукоятью и плоской гардой. Имя его тоже было сказано Галиену без слов: Тергата, меч-женщина.
- Ты вошел в запертый дом, как было предсказано. Этот клинок - твой по праву. Возьми же меч из камня, куда он заключен, если не устрашишься! - сказали ему Двенадцать.
Но хрусталь был неприступен в своей обжигающей хладности, а меч - подобен былому Дракону своим жаром и яростью.
- Я не смогу, - прошептал Галиен. - Я не достоин.
И ушел назад в Библиотеку на следующем стихе:
"Власть времени сильней, затаена
В рядах страниц, на полках библиотек:
Пылая факелом во мгле, она
Порой язвит, как ядовитый дротик.В былых столетьях чей-то ум зажег
Сверканье, - и оно доныне светит!
Иль жилы тетивы напрячь возмог, -
И в ту же цель стрела поныне метит!Мы дышим светом отжитых веков.
Вскрывающих пред нами даль дороги,
Повсюду отблеск вдохновенных слов, -
То солнце дня, то месяц сребророгий!Но нам дороже золотой колчан
Певучих стрел, завещанных в страницах,
Оружие для всех времен и стран,
На всех путях, на всех земных границах.Во мгле, куда суд жизни не достиг,
Где тени лжи извилисты и зыбки, -
Там дротик мстительный бессмертных книг,
Веками изощрен, бьет без ошибки".
Кладбище, но уже не роскошных и роскошествующих книг раскрылось на этих словах, но книг, бывших усыпальницами вещей. Те же полки, простирающиеся вплоть до неба, были уставлены кристаллами - по большей части прозрачными, в форме параллелепипеда, но были также друзы и щетки, а также шары, подобные сувенирным или гадательным, иногда покрытые кусочками зеркала, будто в борделе или кафешантане. В глубине прозрачности можно было без особого труда углядеть крошечный предмет или их композицию: корабль в открытом море, сад с яркими человеческими фигурками, горный или городской пейзаж, хороводы танцующих, застывшие в уловленном порыве, деревенька с ее обитателями, выдержанная в буровато-черных тонах.
- Это изо всех им подобных самые вредные, - объяснила Крыса, - так называемые реалистические произведения или романы натуральной школы. Не имея силы создать свою вселенную, грабят нашу. Оттого, думается, мир Дома Книги так обеднел и отощал.
- А историческая беллетристика и вообще история?
- Те воруют пространство, эти время. Но последнее почти незаметно. Вы ведь и так не умеете жить в своей прошлом - разве что своим выдуманным прошлым и его вымышленным величием… Вот времена года у вас точно уворованы, одни сезоны остались: совсем сухой и умеренно засушливый.
- Нам, по-видимому, нужны книги-оружие. Книги-стрелы, как говорится в стихотворном предсказании.
- А, так это, наверное, фантастика, фэнтези и прочие сказочки. Вот это подходящие штуковины, если написаны как следует: не паразитируют, а обогащают мироздание. Удовлетворяют частную жажду чудесного и индивидуальную потребность конструирования невиданных миров. Но пока они сами узники, проку от них маловато.
- А радужные шары?
- Философские учения или типа того. Отражают и проясняют или объясняют мир, но внутри пусто. И дай Бог, чтобы не тьма или черная дырка. Вообще-то с ними легче: меньше заимствуют, разве что друг дружку перепевают. А что до всяческих дыр, омутов, мальстремов и водоворотов, то с ними в принципе можно и побороться.
- А эти… гипнотические?
- Религиозные. Самые вредные, поганее всего.
- "Я видел религию, похороненную в книгах, и суеверие, занявшее ее место", - процитировал Эшу слова пророка по имени Джебран. - Потому, да?
- По этому самому. Из живого делают мертвое, из широчайшего учения - узкую догму.
- Я знал на опыте еще одну разновидность пленения: дурман, гипноз, всякое и всяческое очарование…
- Магический кристалл тут тоже имеется, но один-единственный, - прошептала Крыса благоговейно.
- А как его отыскать?
- Я знаю, - вдруг сказала Нарджис. - Один из наших пророков, Реб Эзра Паунд, сказал так: "Человек читающий должен быть человеком живущим. Книга должна быть световым шаром в нашей руке".
На этих словах некий незаметный до того и почти бесформенный предмет поплыл с одной из верхних полок вниз. По пути он распух от странного голубоватого пламени, но послушно лег ей в слегка дрогнувшую руку.
- Совсем голубой, как и я.
- И как я, - усмехнулся Гали.
- Ну, а как за ним следовать?
- Я снова попробую, - ответил Эшу. И прочел:
"Но и сквозь обольщения мира,
Из-за литер его алфавита,
Брезжит небо синее сапфира,
Крыльям разума настежь раскрыто".
На этих словах в куполе возник и загорелся малой точкой свет, такой же синий, яркий и холодный, каким был ранее шар. И Нарджис в восхищении пробормотала:
"О бабочка, о мусульманка,
В разрезанном саване вся, -
Жизняночка и умиранка,
Такая большая - сия!
С большими усами кусава
Ушла с головою в бурнус.
О флагом развернутый саван,
Сложи свои крылья - боюсь!"
- Что, и это также о книге?
- И книге из самых лучших. О Книге прикровенной тайны. О Коране.
Точка растеклась кругом, круг стал клочком необычайно синего неба, что заглядывало внутрь светового колодца подобно любопытному глазу.