- Ты сказал: "Можно многое узнать о человеке, когда смотришь, как он ведет себя с теми, от кого не зависит и с кем вовсе не обязан вести себя учтиво". И это были не просто красивые слова из рекламы. Помнишь, как после фотосессии у Парикмахерши мы зашли перекусить? Официантка случайно опрокинула на тебя большой стакан кока-колы. Карл наорал бы на нее и довел бы до слез. Вряд ли ты был в восторге, но отнесся к этой девушке с уважением и даже подбодрил ее. И тогда я поняла, что на свете есть бриллианты, а я до сих пор рылась в грязи. Твой пример заставил меня порвать с Карлом, и это было лучшим моим поступком. Ты спас меня от меня самой.
Я молча слушал ее.
- Однажды Маккейл сказала мне, что ты - воздух, которым она дышит. Более удивительных слов я никогда не слышала.
Фалина обняла меня и прижала мою голову к своему плечу.
- Прости, что мне тебя нечем утешить. И погасить твою боль я тоже не могу.
Она держала меня в своих объятиях, пока я не перестал плакать. Тогда Фалина подложила мне под голову подушку.
- Отдохни немного.
Это были последние ее слова, которые я помню. Потом я провалился в сон.
Я проснулся в девятом часу утра и обнаружил, что так и спал на кушетке. Фалина сняла с меня ботинки и накрыла шерстяным пледом. На кофейном столике, рядом с моими ключами, лежала записка:
"Алан, мне нужно ехать на фотосессию. Я попросила подругу подбросить меня до кладбища, чтобы забрать твою машину. Она стоит внизу. Ключи на столике. Вернусь около двух. Чувствуй себя как дома. В кофейнике свежий кофе. Я подогрела тебе "поп-тарты" (знаю, что ты их любишь). Если захочешь уехать к себе, я это пойму. Но только, пожалуйста, позвони мне. Я беспокоюсь за тебя.
С любовью, Фалина".
Я обулся и взял со столика ключи. На обороте ее записки написал: "Спасибо". Затем поехал домой.
ГЛАВА 20
"Во всех ситуациях наступает момент, когда назад уже не вернуться: шаг с обрыва, палец, нажавший курок, упавший молот или пуля, вылетевшая из ствола. Это уже не остановишь".
Из дневника Алана Кристофферсона
Возвращаться в пустой дом было тяжелее, чем я предполагал. Чем ближе к дому, тем сильнее становилась моя душевная боль. На перекрестке, в двух кварталах от дома, я остановился на светофоре. Водитель, ехавший сзади, нетерпеливо просигналил, и от звука его клаксона у меня участилось дыхание.
- А ну, возьми себя в руки! - приказал я себе. На кухонном столе лежала отцовская записка: "Улетел восьмичасовым рейсом. Когда сможешь, позвони".
Я бродил по дому, не зная, чем заняться. А заняться было чем. Везде был жуткий беспорядок. В раковине громоздилась невымытая посуда. Грязное белье уже не вмещалось в корзины. Повсюду валялись пакеты из-под фастфуда, бумажная и пластиковая упаковка. Возле входной двери по-прежнему лежали кипы газет и нераспечатанной почты.
Вначале я просто повалился на диван. Но сон не шел, а лежать было невыносимо. Я решил выстирать белье. Среди вещей лежали ночные сорочки Маккейл. Я поднес к лицу одну из них. Ткань все еще хранила ее запах.
Днем почтальон принес заказное письмо.
- Распишитесь в получении, - сказал он.
- Что это?
- Заказное письмо. Нужна ваша подпись. Это подтверждение, что вы его получили. Распишитесь вот здесь.
Я расписался там, куда почтальон ткнул пальцем, и он ушел. Я закрыл дверь, затем надорвал конверт. Банк уведомлял меня, что из-за просроченных платежей я лишаюсь прав на дом, который в следующий четверг выставят на аукцион. Я бросил письмо на пол. Мне было наплевать. Меня уже ничего не волновало. Мир и так рухнул, так стоит ли волноваться, если тебе на голову упадет лишняя пара кирпичей?
Весь день и вечер я ничего не ел. Мысль о еде вызывала рвотный рефлекс. Около восьми часов позвонила Фалина, но я не ответил на звонок. Не мог разговаривать ни с кем, даже с ней. Горе окутало меня, как смог. К ночи мое сердце превратилось в боксерский матч. Внутри меня двое бились за мое будущее.
"В синем углу, в белых трусах, выступает боксер по имени ЖИЗНЬ. Боксера в красном углу - он выступает в черных трусах - зовут СМЕРТЬ".
Их поединок начался раньше, чем я о нем узнал. Вероятно, в тот момент, когда я впервые увидел Маккейл на больничной койке.
"После девяти раундов СМЕРТЬ уверенно лидирует, не давая ЖИЗНИ ни малейшей пощады. От постоянных ударов противника ЖИЗНЬ едва держится на ногах. С трудом верится, что всего несколько недель назад боксер ЖИЗНЬ красовался перед нами, ощущая себя чемпионом. Теперь он практически валится с ног, цепляясь за канаты ринга. СМЕРТЬ предвкушает победу, стремясь нанести завершающие удары. Боксер СМЕРТЬ неутомим и безжалостен, он решительно настроен физически уничтожить противника. Не скрою, даже наблюдать за этим тяжело. Боксер ЖИЗНЬ склоняется под градом ударов. Он слишком утомлен и сломлен, чтобы их отражать.
Толпа чует кровь и неистово ревет. Им безразлично, кто победит. Важно насладиться зрелищем хорошего поединка".
К двум часам ночи битва достигла финальной стадии. Я сидел за кухонным столом, держа в руках пластиковые коробочки с прописанными Маккейл лекарствами - кодеином и оксикодоном. Ей эти лекарства не понадобились, однако каждое из них было способно прекратить мой внутренний поединок. На столе стояла открытая бутылка "Джека Дэниелса" - вполне достойная жидкость для запивания.
По иронии судьбы в первые месяцы моей рекламной карьеры я на уровне общественной работы сделал радиорекламу для городской Ассоциации предотвращения самоубийств. Во мне до сих пор звучали сочиненные тогда слова:
"Самоубийство - постоянное решение временной проблемы".
Броский лозунг, однако пустой. В смерти Маккейл не было ничего временного. Я потерял все: бизнес, автомобили, дом, а главное - свою любовь. Надежду. Меня ничего не держало на этом свете, кроме естественного отвращения к смерти, свойственного людям. Но даже оно слабело. Я чувствовал, как оно уходит, выталкиваемое нестерпимой душевной болью, отчаянием и злостью. Злостью на жизнь. Злостью на Бога.
В основном я злился на самого себя. Я взглянул на таблетки. Чего я жду? Пора заканчивать этот жалкий спектакль. Я высыпал таблетки на ладонь.
Я был уже готов пересечь "точку невозврата", когда что-то произошло. И это что-то было совсем непохоже на прежние мои ощущения. Видимо, пришло от Бога или откуда-то из Его мира.
В детстве мама рассказывала мне о Боге. Она была верующей. Даже когда умирала. В особенности когда умирала. Молилась, но не так, как молятся некоторые, бормоча слова молитв в пустое пространство. Мама молилась так, будто Бог находился рядом, в этой же комнате. Иногда ее молитвы заставляли меня оглядываться по сторонам и мысленно спрашивать себя: "С кем она разговаривает?"
И в тот самый момент, когда доли секунды отделяли меня от непоправимого, кто-то заговорил со мной. Даже не знаю, услышал ли я эти слова, или они прозвучали у меня внутри. Но их воля и властность значительно превосходили мою. Всего шесть слов. Шесть слов, заставивших меня похолодеть:
"Ты не вправе обрывать свою жизнь".
Первой моей реакцией было обернуться и посмотреть, кто произнес эти слова. Поняв, что вокруг никого нет, я швырнул таблетки на пол. Потом я услышал другой голос, более нежный, чем первый. Голос моей любви.
- Живи.
В первый раз я по-настоящему осознал обещание, взятое с меня Маккейл. Она меня знала. Знала, что я не захочу жить без нее.
Я упал на колени и заплакал. Что было потом - не помню. Ничего не помню.
ГЛАВА 21
"Они не забрали у меня дом. Им досталось лишь пространство из кирпичей, скрепленных раствором, где до этого он находился".
Из дневника Алана Кристофферсона
На следующее утро я проснулся от звука ключа, ворочающегося во входной двери. В доме было темно. Хотя солнце уже поднялось, в это время года его скрывала пелена серой облачности. Хорошо, что дождь прекратился.
Я еще не успел встать, как дверь открылась. В прихожую вошел человек в аккуратном сером деловом костюме, в белой рубашке и малиново-красном галстуке. Вместе с ним вошли две женщины, по возрасту старше, чем он. Они принялись шарить по стенам в поисках выключателя. Тогда-то одна из них и заметила мое присутствие.
- Боже мой! - воскликнула она.
Вторая женщина и мужчина в сером костюме повернулись в мою сторону. Четно говоря, я не удивился их испугу. Их встретил лохматый, небритый субъект. За спиной субъекта, на кухонном столе, стояла бутылка спиртного. На полу валялись какие-то таблетки. Женщины разглядывали меня, и чувствовалось, их страх только нарастает.
- Прошу прощения, - раздраженно произнес мужчина, - но нам сказали, что дом свободен.
- Пока нет, - произнес я.
- Вижу, - буркнул он.
Мужчина достал из кармана пиджака визитную карточку и подал мне.
- Я - Гордон Макбрайд из банка "Пасифик". Вас, вероятно, уже известили, что вы лишены каких-либо прав на этот дом.
Рука с визиткой застыла в воздухе. Я не взял его визитку.
- Смотрю, вы даром время не теряли.
Мистеру Макбрайду было не слишком уютно.
- Думаю, вы знаете известное изречение: "Время - деньги".
- Знаю, но не всегда время - деньги.
- Мы можем прийти в другое время, - предложила одна из женщин.