- Видите ли… В какой-то момент я понял, что моя точка зрения на некоторые события и этические нормы иногда коренным образом отличается от редакционного курса оценки тех же событий, - медленно проговорил Кирилл. - Я понял, что нам стало трудно работать вместе, и ушел из газеты. Как видите, "на вольные хлеба"…
- А сегодняшняя ваша точка зрения полностью совпала с приговором? - с характерным эстонско-финским акцентом спросил худощавый старик, защищавший приговоренного к расстрелу Героя Социалистического труда.
- А простреленные черепа в местах массовых захоронений вы помните? - жестко спросил Кирилл. - А я помню. И помню, что вы сами держали в руках и рассматривали такой череп с дыркой в затылке, когда мы все вместе - с вашими подзащитными, свидетелями и судебно-медицинскими экспертами выезжали, как говорится, на "пленэр". Этого вы не забыли?
- Да, да… Конечно! Это было ужасно… - поспешил толстяк. - Но ведь все эти люди уже отбыли свои сроки наказания в лагерях. Начиная с сорок пятого года. А потом они очень хорошо служили Советскому Союзу…
- Тогда они отбывали свои наказания за то, что всего лишь находились в немецкой армии. И у меня к этому факту повальных арестов и судилищ того времени - сегодня очень неоднозначное отношение. Но когда выяснилось, что конкретно ваши подзащитные не были насильно мобилизованы в вермахт, а добровольно служили в карательных отрядах СС "Омакайтсе" и убивали ни в чем не повинных псковитян только за то, что они - русские… - недобро сказал Теплов.
Он опрокинул рюмку коньяка, и в голове его вдруг промелькнула шальная мысль: сможет ли он сейчас начистить рыло всем этим четверым эстонцам, если они только начнут задирать хвост и скалить зубы? Двое из четверых были достаточно крепкими мужиками. И, пожалуй, начинать нужно будет именно с них! Особенно вот с этого широкоплечего мрачного типа, который неотрывно смотрит сейчас в глаза Кириллу.
- Знаете… Я хотел бы попытаться вам кое-что объяснить, - мягким голосом и почти без акцента сказал именно этот мрачный тип. - Наша профессия - защищать людей. Какую бы мерзость они ни совершили. Нам - адвокатам, маленьким и одиноким людям - противостоит гигантская государственная машина судопроизводства. Мы должны хотя бы попытаться найти в поступках своих подзащитных, в их сердцах, наконец, что-то такое, чтобы суд понял - какие обстоятельства заставили его это сделать? Какие обиды, вынесенные еще из детства, так исказили и искалечили его сознание, его душу… Попытаться найти хотя бы крохотное светлое пятнышко в его чудовищном бытии… Может быть, даже не для суда. Может быть, не для смягчения последующего приговора. Может быть, только для него самого… И вам это должно быть понятно больше, чем кому бы то ни было. Мне вашу статью шестьдесят третьего года о деле "валютчиков" и "золотишников", еще в рукописи, давал почитать замечательный русский адвокат - Яков Семенович Киселев. Во время вашего процесса я был у него в гостях…
- Да… Я помню, что давал Якову Семеновичу один экземпляр своей рукописи на консультацию по юридической терминологии и вообще… - растерянно проговорил Кирилл.
Мрачный плечистый адвокат закурил и пустил дым в потолок:
- И Яков Семенович тогда мне сказал: "А теперь, Эльмар, подождем, когда это появится в печати, и посмотрим, что от этого всего останется". Потом, когда газета с "вашей" статьей вышла, мы поняли, почему вы ушли "на вольные хлеба". Позвольте, я вам налью?
- Да, пожалуйста…
Все четверо молча выпили. Толстяк подложил в тарелку Кирилла кусок холодной осетрины, а четвертый адвокат спросил:
- Вам - с хреном?
- Если не трудно…
Четвертый положил ему на тарелку ложечку розового хрена и сказал:
- Во всем этом деле еще один немаловажный фактор. Исторический. Собственно говоря, это касается всей Прибалтики. Ни для кого не секрет, что и Латвия, и Литва, и Эстония со Средних веков были ориентированы на Запад. На Германию, на Скандинавию. Литва - на Польшу… И вдруг пятнадцатого июня одна тысяча девятьсот сорокового года советские войска входят в Литву, а через два дня - в Латвию и Эстонию. И ценой большой крови устанавливают там советскую власть. Ради бога, простите меня, но все прибалты стали считать Советский Союз оккупантом и захватчиком… А спустя год, в июне сорок первого, с их "захватчиком" и "оккупантом" Германия начинает войну! Кем прибалты должны считать немцев? Освободителями! Вот они и шли служить в немецкую армию. Вот они и воевали в "Омакайтсе"… Очень, очень жаль, что все это приняло такие ужасные, уродливые формы. Убиты миллионы… Забыть этого невозможно. Но и закрывать глаза на многое, наверное, тоже не следует…
В семь часов утра Кирилл Петрович Теплов сел за руль своей "Победы" и выехал из Пскова на Ленинградскую трассу.
На шоссе он остановил первый же самосвал "ЗИЛ-130", за треть цены купил у него двадцать литров бензина в бак и двадцать - в канистру. И покатил к Ленинграду.
Машину вел неторопко - все-таки перегарчиком от него несло…
Ехал и расслабленно-уважительно размышлял о себе, любимом. Очень уж он собою гордился и мысленно распускал перья оттого, что так и не постучал с вечера в дверь до чертиков хорошенькой выпускнице Всесоюзного Государственного института кинематографии.
Мало того, и дверь своего номера не открыл ей, когда она в три часа ночи скреблась к нему и что-то жалобно мяукала там в коридоре…
Зато, как только он приедет в Ленинград, а это будет часам к десяти, к одиннадцати, и, если Зойка не успела еще уйти из дому, то ей до вечера из постели будет не выбраться! И он это будет делать много-много раз и с такими честными глазами, с такой нерастраченной силой любви, не омраченной естественным и ничего не значащим в его жизни "броском налево", который, к счастью, так и не состоялся, что…
Что дальше, Кирилл Петрович с похмелюги придумать не мог. И поэтому переключился мыслями на вчерашний разговор с эстонскими адвокатами…
Вечером они с Зойкой и Костей Степановым очень вкусно ужинали в ресторане "Европейской" гостиницы.
Недавно Константина Сергеевича пригласили в Москву на какую-то ужжжжасно ответственную юридическую должность при Верховном Совете СССР и сразу же дали очень приличную квартиру в Лаврушинском переулке напротив Третьяковской галереи.
Кто ему это наворожил - до сих пор никому не известно.
Единственное, чем Косте пришлось поступиться, - это солидной адвокатской клиновидной бородкой и, прямо скажем, редковатыми усами, которые он проносил без малого пять лет.
В системе государственной власти в то время, как, впрочем, и сейчас, не очень-то в чести были подобные внешние вольности.
Ленинградскую квартиру он оставил бывшей жене и дочери, - все надеялся, что они вернутся. Да, кажется, и до сих пор надеется.
Но для солидности - по новому служебному положению, в свои редкие приезды в Ленинград, останавливался в "Европейской".
- Слушай, Кир! У тебя остался экземпляр твоей тогдашней статьи по нашему делу? Еще не искалеченный вашей… не при Зоечке будь сказано, вашей вонючей редакцией? - спросил Костя.
- Ну, конечно! За последние сутки мне уже второй раз напоминают об этой рукописи пятилетней давности, - рассмеялся Кирилл.
- Я ее только позавчера видела, - сказала Зоя. - Приводила твой архив в порядок и…
- Прости Зоя, - прервал ее Костя. - Петрович! Я тут одну штуку затеял - не знаю, получится или нет, но попробовать мы должны. Алимханова Рифката помнишь? Ну, золотые червонцы - фальшак…
- Ты что, считаешь, что я уже совсем того?.. Конечно, помню! Был такой гениальный парнишка, Зоя! Уникум…
Степанов всем налил еще вина, на секунду прислушался к звукам модного тогда "Каравана", который пел под негромкий оркестр слегка прихрамывающий человек в золотом пиджаке и белом жабо, и сказал:
- Мы его в суд представили тогда по статье сто пятьдесят третьей - "незаконная частнопредпринимательская деятельность" - максимум до пяти лет, а нас с ним в суде этот сукин сын - государственный обвинитель гребаный, из элементарного лакейского желания выслужиться перед обкомом, переквалифицировал сто пятьдесят третью на восемьдесят седьмую. Да еще и с этими зоологическими поправками Верховного Совета - чуть ли не на "высшую меру"! Если помнишь, Яков Семенович Киселев еле-еле его тогда отбил на двенадцать лет "строгача"… Я недавно запросил кое-какие каналы, и мне выдали сегодняшнюю информацию по Алимханову - еще той весной его перевели в "общий режим", куда-то в районе Котласа, и в зоне на него намолиться не могут! А мне, для того, чтобы я мог что-то для него сделать, очень нужен самый первый вариант твоей тогдашней статьи. Могу рассчитывать?
- Вопрос - дурацкий. Ответа не требует. Завтра завезу. Но у меня это, кажется, последний экземпляр. А с копировальной техникой, как ты знаешь, у нас все таинственно и строго. Хрен меня к ней подпустят…
- Меня подпустят. И еще. Возможно, и не придется… Но если, кровь из носу, потребуется - я могу в некоторых моментах упомянуть твою фамилию?
- Тебе не стыдно, Степанов? Ты в Москве совсем одичал. Поднимай!
- Зоя! - Костя торжественно приподнял бокал с "Киндзмараули". - Ты превосходно вышла замуж. За тебя, Зоенька. С этим мужиком тебе жутко повезло…
…Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи -
Тот старый мотив - тот давнишний,
Забытый, запетый,
И я упаду,
Побежденный своею победой…Из наследия Галича
В феврале 1969 года тридцатилетний Рифкат Шаяхметович Алимханов вернулся в Ленинград со справкой об освобождении из мест заключения.