Отогнав стадо подальше от ржи на выгон, он не вернулся к старику, а присел на меже и достал из-за пазухи книгу. Ту самую. Одну только ее и взял сюда из дому. Давно уже все прочитано, кое-что и перечитано, а все ж таки… Он откинул крышку переплета. На титульном листе - "Болеслав Прус. Рассказы". А наискосок, тоже по-польски, написано таким знакомым почерком:
Данику Мальцу, моему светлоокому мальчику, чтобы дождался светлой жизни.
М. Анджеевская
24 февраля 1929 года.
Никогда ему, верно, не увидеть ее больше, не услышать ее голоса. Микола вернется - осенью кончается его срок, разве что еще добавят, - а она, пани Марья? Неужто так и останется только облик, только воспоминание да эти слова на книге?.. Теперь она уже, верно, поправилась, опять сидит за столом и читает или что-то пишет в журнале… А кого посадили рядом с Санькой на первой парте? Кто не сводя глаз смотрит на нее, как он когда-то?..
- Читаешь, Данила? - послышался над мальчиком голос старика. Дед подошел как-то незаметно, точно подкрался. - А что ты читаешь?
- Так, польская одна книга.
Старик покачал головой:
- Еще ты, брат, не сыт по горло панской лаской? Брось!
- Это, дед, не панская. Это все про таких, как мы, про бедных, про тех, что трудятся. Хотите, я вам почитаю?
Дед лукаво улыбнулся:
- Да уж лучше, как поедим. А то под ложечкой что-то сосет…
- Вы не бойтесь, я буду так читать, что вы все поймете. Ладно?
До чего же хочется мальчику, чтобы и старик узнал о тех, настоящих людях, о которых говорится в книге, из той Польши, что там вон, далеко на западе! И о таких, как пани Марья… Нет, о ней, об этой надписи на книге, он не скажет и деду. Никому не сказал и никому не скажет…
- Так что ж, дедуля, почитаем?
- Разве, может, попозже. Что-то мне, брат, опять захотелось душу свою погладить.
Старик полез за пазуху.
- Тогда, дед, играйте сразу веселую! Ладно?
Дед Микита, держа перед собой свою "писклю", улыбнулся - но уже не лукавой, а какой-то кривой улыбкой.
- Из песни, Данила, слова не выкинешь, - сказал он, - а слезами горю не поможешь.
Над лугом заплакала - все той же песней жнеи - жалейка. Сиротливая, грустная песня!..
1942–1956
Пер. А. Островского
В семье
Из воспоминаний моего ровесника
1
На серую промерзшую землю беззвучно и густо падает первый снег. Это видно сквозь наши маленькие, по старинке, окна.
Отец возвратился из местечка после полудня и, как был, в снегу, вошел, согнувшись в дверях, из сеней.
- Ах, моя долечка! Отряхнись! - встретила его мать.
А он смеется:
- Погоди, детям покажусь.
- Вот тоже умник! Нинка и так больная, а ты…
Отец вернулся в сени, стряхнул снег с кожуха, с шапки, с усов и снова вошел в хату.
- А что с ней? - спросил. - Что с тобой, Нина? Иди сюда.
- Подожди, ты с холода! Нинка, не ходи!
- Да что с ней такое?
- Что? Кто ее знает! Головка, говорит, болит с утра и глаза как в тумане. За доктором надо.
- Ну, так уж сразу! Что с ней, мама?
Бабушка остановила самопрялку.
- Простудилась. Набегалась вчера, когда яблоньки укутывали. Много ли ей надо.
- Ну, я уже теплый. Иди, брат, сюда.
Нина - грустная, тихая - подошла.
- Что ж это ты? - спросил отец, взяв ее за подбородок. - Вон уже снега сколько навалило, я санки с чердака сниму, а ты хворать! Голова болит? И в груди? Ну ничего, не бойся. Тебя баба полечит.
- Я не хочу, тата, доктора, ты не езди. А то как приедет, так я и буду больная…
- Верно, дочка. И не поеду.
- Тебе что? - запричитала мать. - Разве у тебя болит! Ты ей голову не задуривай, да и сам не дури, а поезжай.
Отец поморщился:
- Ну чего ты?.. Ведь я ж сказал, что не поеду. Что у тебя за любовь к детям - дикая какая-то! Паришь, паришь их во всяких тряпках, а потом чуть на холод - уже и готово. Из-за простуды столько шуму. На это и мама - доктор. Ты, Нина, не плачь, тебя баба полечит. Полежишь немножко, банки поставим…
- Не хочу банки, тата, я не больная. А то как лягу, так и помру, старая буду-у…
- А как же, - остановила бабушка прялку, - не хочешь банок, так и помрешь, непоседа ты. Вон пускай мать принесет меду от бабы, да малины заварим. Напьешься себе, как пани, а тогда хоть и банки…
- Не хочу банки, сказала! - топнула валенком Нинка. А сама уже плачет.
- Не топай ты, заморыш! Научилась, как коза! Толика разбудишь.
Толик спит в люльке, за ширмой.
- Ну, тихо, глупенькая, чего ты, - утешает бабушка, - не плачь. Отец с матерью тоже расходились: у одного дикая любовь, у другого - не дикая. Не плачь.
Мать подала отцу обедать.
- Так, значит, Маня, мир, - сказал он, садясь за стол, - и сделаем так, как говорит бабка: лучше не придумаешь.
И успокоенная мать, не дождавшись, пока перестанет идти снег, накинула большой платок и отправилась в Сосновичи за медом.
…Бабушка развязывает баночку с медом, а Нина с вожделением поглядывает на нее.
И только старуха развязала нитку и сняла бумажку - Нина лизнула ее и радостно:
- Бабка, лизни!
- Да облизывай уж сама…
Но пришлось все-таки лизнуть бумажку, а то ведь Нина не отвяжется. Лизнула бабушка и зачмокала:
- Ну и шик-смак! Комарова сыть, медвежья сила. Ну, на, лижи… Скорее бы отец ульи покупал.
Нина лизнула раз и еще раз, как лисонька, и говорит:
- Буду пить с малиной или с горячим молоком и поправлюсь, бабка, правда?
- А как же!
- Когда поправлюсь? Когда будет досюда или досюда? - показывает Нина пальцем на баночке.
- "Досюда-дотуда"… Ты вот все выпивай, да пускай мама еще принесет, во…
- Думаете, много у них там меду… - начала мать.
Но старуха ее перебила:
- Не помогала бы ты хворому стонать. Не верь батьке: пасечники все скупые. Кабы ту беду встряхнуть хорошенько, так, верно, целая кадушка меду нашлась бы.
- Бабка, на еще!
- Перекрестись, коток, все твое лекарство распробуем. Вон кому дай. Уже выспался?
Это она Толику. Он проснулся в люльке за ширмой и сразу же, как всегда, заплакал.
- Ну что, ну что, мой мальчик?
- Дай ему, мамка, меду - замолчит.
Мать берет Толика на руки, а бабушка зачерпнула ложечку меду - и ему в рот.
- Кушай, не плачь. А-ах! Еще? На еще, а то забыл уже, каков он, тот мед, - как собака или как кот. Слезы в горошину. Никогда не встанешь без музыки.
- А что это, бабка, "как кот"? - спрашивает Нина.
- А это, видишь, один вдовец оженился и взял себе молодую жену. И были у него пчелы. Мачеха сама мед крадет, а на ребят наговаривает. А отец их, как дурень, лупит. Однажды побил он малых, вышел за дверь и слышит: "А какой он, Манька, тот мед - как собака, или как кот?" - спрашивает, плача, хлопчик. А девчинка, старшая, говорит: "Н-нет, Коля, я видела - он как решето. Когда тата из улья вынимал". Так отец давай мачеху бить. "Ах ты, говорит, негодница!"
Бабушка рассказывает, а Толик свое: почмокал, почмокал губками, даже глаза зажмурились от удовольствия, и говорит:
- Хоцет Толя сцё, хоцет!
А ресницы длинные-длинные, а на щечках не высохли слезы.
- Дам еще, дам, коток. Вот он где - доктор!..
Вечером ставили больной банки. Сколько было крику, сколько слез, а бабушка таки уговорила. И вот Нина стоит в одной рубашонке на постели, держится за спинку кровати и просит:
- Бабка, одну…
- Одну, одну, - отвечает старуха, бренча банками в миске с водой. Рядом с миской - квач из кудели и ночничок, обязательные орудия страшной операции. Я гляжу на них и вспоминаю свой детский страх перед банками - перед вспышкой огня, и копотью над квачом, и болью от банок, горячих, всасывающихся в тело. А теперь вот Нинка, такая беспомощная, маленькая, а бабушка так неумолима. И все же девочка просит:
- Бабка, одну…
- Одну, коток, одну.
И начинается.
Мать поднимает Нинку и кладет ее ничком на подушку.
- Бабка, золотко мое, дорогусенька, одну!..
- Прикрой голову, - кивает маме бабушка, обмакивает квач в керосин, зажигает его от ночника и так ловко - тык огнем в банку и хлоп ее малышке на спину. А сама как будто сердитая-сердитая!..
- Онёнь, мама, онёнь! - захлопал в ладоши Толик.
Нина после каждой банки вскрикивает "ай-ой" и просит:
- Ах, бабка моя, довольно! Ганулька моя!.. Сестричка милая, довольно!..
- Ничего тебе не будет.
Старуха притоптала валенком горячий квач, только копоть пошла, а сама смотрит, прищурившись, как на беленьком тельце Нины банки насасывают багровые подушки.
- Взялись, - шепчет бабушка, укрывая девочку платком. - Тише, тише, рыбка моя, больше не буду.
- Ой, у меня у самой мороз по коже, - вздрогнула мама.
- Очень вы обе-две нежные, и мать и дочка, - отвечает бабушка. - Думаешь, мне не жалко?..