Он разглядел на рукаве офицера зловещий ромбик с белыми буквами "SD" и понял: это была ловушка…
15
Вахромеев частенько вспоминал Сталинград: здесь, в берлинских кварталах, тоже трудно было определить линию фронта. Бои велись очагами - за каждую улицу, за каждый перекресток, буквально за каждый дом и даже этаж. Штурмовые группы то вырывались вперед, то через проломы в стенах уходили в стороны - на участки соседей, то застревали надолго в тылу, выкуривая огнеметами из подвалов остервенелых фольксштурмовцев. Вахромеев по Сталинграду хорошо знал, что значит вести последний бой в собственном доме, когда на зубах хрустит штукатурка, под ногами - битое стекло, а в глазах укором - обгорелые обои разрушенных жилых комнат. Тут и не хочешь, а будешь драться…
А вот другому удивлялся: безудержному боевому натиску, даже безалаберной лихости своих солдат. Вахромеев отнюдь не считал себя робким человеком и сам привык воевать решительно, размашисто, без оглядки но сторонам. Но, откровенно сказать, сейчас, в эти дни беспрерывных боев средь обугленных развалин, жестоких, опустошающих роты рукопашных схваток, которые так живо напоминали Сталинград, он нередко в самые неподходящие минуты стал ловить себя на осторожности. Нет, это был не страх и уж, конечно, не трусость - самая обыкновенная житейская осторожность. Объяснимая просто: глупо умирать в последние часы войны.
Но разве солдаты не понимают этого? Они тоже вместе с ним пришли сюда от Волги, Днепра и Вислы, тоже мерзли в зимних окопах сандомирского плацдарма, жгли костры в январскую стужу под Краковом, штурмовали заводские корпуса в Силезии и рыли твердую красную глину на откосах Нейсе. И всех их кто-нибудь ждал в далеком тылу - в России или Казахстане, в Ереване, Ашхабаде или на каком-нибудь захолустном сибирском полустанке. Ждали теперь с особенным нетерпением, с окрепшей уверенностью, как милованных судьбой и уже почти уцелевших. Почти… Хотя их отделяло от Тиргартена и рейхстага, а значит, от победы всего лишь четыре-пять километров, которые еще отзовутся тысячами похоронок, пришедших после окончания войны.
Вахромеев прекрасно понимал, что в отличие от него, командира полка, рядовому солдату, подхваченному вихрем боя, вплотную сошедшемуся с врагом, некогда думать об осторожности. Он решает только один вопрос: или - или. Осторожность, а следовательно, неизбежное промедление, нерешительность равнозначны гибели, тем более в искрометной уличной схватке.
Солдат прав именно в этом смысле, когда говорит: за меня думает командир. Не противник, а командир обязан создать солдату благоприятные, выгодные условия боя, он на то и поставлен, чтобы обеспечить победу малой кровью.
Это главное, все остальное - второстепенное в командирских обязанностях.
…Вахромеев уже целый час топтался у стереотрубы, выставленной на балкон, раздраженно курил, вспоминая недавний втык от командира дивизии. Генерал вместе со своим штабом наконец-то нагнал ушедший вперед с танкистами вахромеевский полк и перед самым форсированием Тельтов-канала устроил-таки Вахромееву командирский разговор на басах. Речь шла все о том же городке Кирше, который Вахромеев взял еще в первый день наступления и при этом допустил "своеволие". Честно говоря, он уже забыл и детали того скоротечного боя, однако генерал ему напомнил. Сказано было много и все, наверно, по справедливости, по делу, потому Вахромеев не особенно обиделся. "Слаб в тактике, не обучен военному искусству, не овладел военной наукой" - это все правильно. А как говорят, против правды не попрешь: Вахромеев не то что академии, нормального военного училища не заканчивал.
- Малограмотно воюешь! - сурово сказал генерал. - Чутьем берешь. И только. А надо размышлять, анализировать и принимать научно обоснованные решения. Научно, Вахромеев!
Вот тут он, к сожалению, не сдержался. Ему бы ответить коротко и согласно, по-уставному: так точно. А Вахромеев взял и брякнул:
- Как умею, так и воюю.
- А надо учиться! Учиться воевать! - загремел генерал.
Вахромеев очень не любил крика, особенно по своему адресу, - со старым комдивом у них такого никогда не случалось. Однако сдержался, сказал спокойно:
- Всю войну учусь, товарищ генерал. От самого Сталинграда. И думаю, кое-чему научился. Иначе командующий фронтом не объявил бы благодарность и внеочередного звания не присвоил. За форсирование Шпрее.
- Как?! - вскочил генерал и забегал по комнате, баюкая раненую, на перевязи, руку, - Так это не ошибка? А я вчера получаю приказ о присвоении тебе звания подполковника и принимаю это за штабную ошибку - мы ведь тебя не представляли… Почему не доложил, Вахромеев?!
- А зачем? Вам же прислали.
- Ну ты даешь… - Генерал в сердцах выругался, закурил. - Эх и кадры у меня - сплошная самодельщина! Да ты ведь уставных азов не знаешь, товарищ подполковник. Как дальше быть, а? Вот скажи мне по совести, Вахромеев?
- Дальше - надо брать Берлин.
- А потом?
- Уцелеть надо, товарищ генерал. Там видно будет…
Комдив, наверно, ожидал, что Вахромеев заговорит о последующей учебе, но он такого, признаться, на уме не держал. Смотрел на вещи просто: воевал до сих пор там, где его ставили, где требовала война. О высоких чинах не помышлял, отдавая себе отчет в том, что тут должно быть необходимое соответствие - хотя бы та же самая учеба, большая грамотность. А ему как-никак уже за сорок. И потом, он просто устал. По-человечески устал.
Вахромеевского решения на форсирование Тельтов-канала генерал не утвердил, предложил свое. Но потом оказалось, что и генеральский вариант не сгодился: полк Вахромеева был спешно переброшен южнее, на участок соседней армии, где переправа через канал проходила быстро, без потерь, без огневого противодействия.
Вчера генерал опять по телефону приказал: "Не шарить по карманам у немцев, не колупать, а решительно врубаться в боевые порядки!" Вчера же в полдень кое-кто испробовал это на собственной шкуре: танковый полк попытался было "врубиться" вот на этой самой улице. Пошли чуть ли не парадным строем - по три машины в ряд. И фаустники им с обеих сторон врубили: тридцать танков сгорело из сорока! Тридцать! Такого смрадного кострища Вахромеев не видывал после Прохоровки.
Хорошо еще пехота подоспела на выручку, а то бы от танкового полка ничего не осталось. Нет, не место танковым атакам на городской улице - это можно сообразить и без высшего образования. Танки надо на огневые точки ставить, в витрины магазинов закатывать, в штурмовые группы включать поодиночке, так, чтобы каждый облепили свои автоматчики. Они - защита покрепче любой брони.
В стереотрубу смутно проглядывалось задымленное поле этого проклятого аэропорта. "Во взаимодействии с соседним полком, приданными и поддерживающими частями усиления к исходу ночи решительным штурмом овладеть южной окраиной центрального аэропорта Темпельхоф…". Опять "решительным"… Как будто до сих пор они воевали не решительно, а так себе, с кондачка.
А насчет штурма правильно. Аэропорт действительно придется штурмовать, укреплен он не хуже полевой крепости. По периметру в два ряда сплошные траншеи с гнездами вкопанных танков, чуть сзади - бетонированные позиции зенитных батарей, на которых открыто торчат длинные стволы скорострельных зенитных пушек, поставленных на горизонтальную наводку. Это сущая гроза для танков… А без танков тут, на голой пуповине аэродрома, не обойтись. Невозможно без броневого прикрытия, иначе пулеметный огонь будет сметать, как пух, ряды атакующих автоматчиков.
Решительно… А может, в самом деле решительно, но не оголтело, не напролом, а по-сибирски, по-сталинградски решительно? Сначала оглушить (оглоушить, как говорят черемшанцы!) - врезать по голове, по самому темечку, а уж потом впотьмах - сталинградским навалом, орудуя ножом, штыком, гранатой. Как брали в сорок третьем Выселки, как врывались ночью в бетонные казематы "Хайделагера".
Вот так, пожалуй, и попробовать. Что касается военной науки, то она потом сама собой приспособится, ибо против умного, да еще приносящего победу, никакая наука возражать не станет.
Сложность состояла в том, что солидной обстоятельной подготовки к началу штурма Вахромеев как командир полка провести просто не мог. Все три батальона - вот они, внизу, на маленьком пятачке в полквартала, все роты и взводы задействованы - ведут с утра бой в домах, на этажах, чердаках и в подвалах. Тут у них и исходный рубеж и рубеж предстоящей атаки. Перегруппировка сейчас, когда по всей улице наши вцепились в немцев и, наоборот, немцы вцепились в наших, попросту невозможна - попробуй оторваться!
Рекогносцировка с комбатами - на вечер. А пока начинать надо было с резервной роты старшего лейтенанта Бурнашова.
Комроты Бурнашов по вызову прибыл через час. Доложил, держа на плече заряженную трубу фаустпатрона.
- Товарищ подполковник! Личный состав роты в течение дня полностью освоил боевое применение вражеского трофейного оружия системы "фаустпатрон".
- Сколько у тебя в строю фаустников? - усмехаясь спросил Вахромеев.
- Шестьдесят пять! Не считая шестьдесят шестого. Но это на ваше личное усмотрение.
- Чего, чего? - не понял, переспросил подполковник.
- Да я насчет Прокопьева, вашего ординарца… - замялся Бурнашов. - Вы его ко мне послали, а он, значит, того… Попросил стрельнуть пару раз. И знаете, товарищ командир, метко бьет, шельмец. Оба раза рубанул прямо в танк. Ну там у нас трофейный "тигр". Для обучения, вы знаете.
- Метко бьет, говоришь? Вот я ему всыплю еще более метко, чтобы не болтался попусту и вовремя выполнял приказ. Кстати, где он?
- Он на третьем этаже, в штабе. Приволок пятерку фаустов, сгружает. Говорит, для охраны командования сгодятся. По-моему, резон есть.
- Сколько у тебя фаустснарядов? Ну в том складе?