В этот момент с неба опрокинулся луч прожектора. Он с размаху хлестнул по толпе, заклубился фиолетовой рекой. Женя сощурилась, на ресницах вспыхнули голубые искры, белым призрачным огнем запылали волосы. А дальше, за ней, дрожали танцевали в струящемся потоке фантастические смеющиеся маски с текучими, как бы дымящимися глазами. Вскоре луч, прыгая по головам, переместился вправо, на набережную, и люди, веселясь, хлынули вслед за ним...
- Да тут я, тут, не оглядывайтесь, - сказала Женя со скрытым смешком. - Никуда не денусь. Выводите меня скорее на свободу, а то без ног останусь - отдавили!
- На руках вынесу.
- Еще что!..
Я никогда не встречал такого свободного и обаятельного обхождения. Она, видно, совсем не заботилась о том, какое производит впечатление. Я для нее - случайный человек, и ей все равно, что я о ней думаю. Это немного задевало: можно стерпеть все, только не безразличие!
Мы пробились на открытую площадку. Женя взглянула на свои босоножки.
- Надела самые лучшие, дурочка, думала - танцевать буду. Натанцевалась! В пыли вся. Ну, погоди, я тебе покажу!.. - пригрозила она кому-то. - Ремешок лопнул... Да отпустите же руку!
Я все еще сжимал ее пальцы в своей ладони...
- Вам не хочется остаться здесь еще ненадолго?
- Хватит, сыта по горло и культурой и отдыхом! Исщипали всю.
- Что же вы не сказали?
- Решила, что одного фонаря для вас вполне достаточно.
Она вынула из сумочки зеркальце, тронула пальцами губы, брови.
- Идемте отсюда.
Мы поднялись на Крымский мост. Женя шла чуть впереди и, казалось, совсем забыла обо мне, размышляя о чем-то своем.
Слева над парком затрещали ракеты. Хвостатые, юркие, они прошивали темноту, словно играли вперегонки. Там, в вышине, натыкались на невидимую преграду и раскалывались, будто весело смеялись. Красноватые облачка дыма клонились к реке.
Женя обернулась.
- Хорошо, правда? - Взгляд ее следил, как зарево над парком то разгоралось, то никло. - Люблю всяческие заварушки: грозу с молниями, быструю езду, салюты, карнавалы...
Mы переждали, пока пронесутся машины, затем перешли улицу.
- Как это вы устояли против столь модного искушения и не помчались на целину, в Сибирь - за славой? У вас нет тщеславия? - спросила Женя.
- Не знаю. Не задумывался об этом. По вашему, я должен уехать из своего города в Сибирь, а на мое место приедет и начнет разгуливать по моим улицам тот же сибиряк, пензенец или конотопец. Да, впрочем, улиц в Москве много, пусть разгуливают.
- В рубахах с попугаями и в узких брючках, - подсказала Женя с едва уловимой насмешкой.
- Каждый одевается и щеголяет согласно своему вкусу и, если хотите, своей глупости. Дурак не тот, кто признается, что он дурак, а тот, кто думает, что он чересчур умен. Навесит на грудь ярлык "я умен" и держится соответственно этому ярлыку. Смотреть на такого умника и смешно и тошно...
Мы медленно брели по Метростроевской. Улица все больше пустела. В переулках жизнь совсем замерла.
- Каждый человек. Женя, создает себя прежде всего сам в соответствии с задачами и целями, которые он перед собой поставил. И чем выше жизненные задачи, тем значительней поступки. Никто из моих родственников выше рабочего не поднимался. Так уж случилось. Отец надеялся на меня. Надежд его я не оправдал: после десятилетки провалился на экзаменах в институт. Взяли в армию. Вот вернулся. Хочу сделать еще одну попытку.
- Теперь вы на коне: производственный стаж или служба в армии сильнее всех баллов. - Я не мог уловить, осуждает это Женя или одобряет. - Ну и что? Поступите в институт, окончите. Ну, а дальше-то что, Алеша?
- Ничего. Просто будет больше возможностей для воплощения замыслов.
- А какие они, ваши замыслы, если не секрет? - спросила Женя.
- Не знаю. Я ничего не знаю. Время летит с такой сверхзвуковой скоростью, что едва успеваешь следить за ним. Время меняет облик Земли, облик мира, жизни. Сегодня мы одни, а завтра - совершенно другие, новые и более совершенные. Нужно не отстать от времени, нужно успеть что-то сделать. Возможно, я буду сменным мастером на стройке какой-нибудь колхозной птицефермы. Но может случиться, что стану и начальником строительства какого-то неведомого доныне города на земле. Города Солнца, о котором мечтал когда-то Фома Кампанелла. Не знаю. Женя. Но быть готовым ко всему необходимо.
Женя спросила:
- А в какой институт вы сдаете?
- В строительный.
Она приостановилась.
- Я там учусь.
- Вы? - Я оглядел ее с головы до ног: она годилась бы, ну, скажем, в стюардессы на международных авиалиниях; для строителя - слишком изящна.
- Представьте, - подтвердила Женя.
Я опять приблизился к пропасти - заглянул ей в глаза, темные и недвижные. Я осознал, что встреча наша не случайна.
Женя тронула меня за локоть и шагнула вперед.
--Сейчас поступают учиться туда, куда есть возможность попасть.
- У вас, должно быть, мощная была... возможность?
- Вот именно. Генеральская. - Мы рассмеялись, поняв друг друга.
- Как пойду на экзамен с таким синяком? Подумают, хулиган.
Женя бережно прикоснулась пальцами к моему глазу.
- Они так примитивно не подумают. Сейчас что-нибудь сообразим...
Через несколько минут она ввела меня в дежурную аптеку. В помещении было глухо и полутемно. За барьером одиноко сидел очень древний человек с выбеленными сединой, неживыми волосами и обрабатывал рецепты. Женя приблизилась к стеклянному окошечку.
Старичок молча и с сочувствием посмотрел на нее сквозь выпуклые очки.
- Нет ли у вас какой-нибудь примочки или мази?
- Где у вас боль? В пояснице, в коленках?
- Нам от ушибов что-нибудь, - сказала Женя тихо и покосилась на меня.
Аптекарь приподнял очки на лоб. Бледное, высушенное личико его оживилось понимающей улыбкой.
- у современных молодых людей кулаки намного крепче мыслей. К такому выводу пришел я к концу своей жизни. Практика.;. Одного не могу постигнуть: наука превосходит самое себя. Не кулаками же движется она, скажем, в космос. Очевидно, я допустил просчет в своих выкладках. Но возвращаться искать ошибку нет времени, не успею. Мой внук уверяет, что я отстал от жизни. Наверное, в этом есть логика. Он мальчик смышленый, талантливый. Между прочим, комсомолец. Аптечное окошечко, я вам скажу, не высокий пост для наблюдения жизни. Не с мечтой люди идут сюда, а с недугами, с ушибами. Я сейчас приготовлю компресс из бодяги.
Белый одуванчик головы его качнулся к двери. Старичок принес на блюдце серую пахучую массу.
- Поухаживайте, милая девушка, за своим кавалером. Наложите это на бинт, вот так, и - к ушибленному месту. Надеюсь, цвет лица изменится к лучшему...
Женя завязала мне глаз. Сразу стало легче, не столько от снадобья, сколько от ее пальцев, легко прикасавшихся к моему лицу, к волосам. Она отступила от меня на шаг и кивнула головой.
- Вы напоминаете адмирала Нельсона. Правда, доктор?
Белый пух на голове старичка шевельнулся, как от дуновения ветерка. Старичок тоже поддался обаянию девушки.
- От вас веет романтикой, Алеша.
- Бодягой, - поправил я и усмехнулся.
- Спасибо вам, доктор, - опять польстила старичку Женя. - До свидания...
Будьте счастливы, дети. - Аптекарь маленькими шажками пробежал к выходу, провожая нас.
Мы двинулись вдоль бульвара.
- Какой милый старикашка! - сказала Женя. - Сидит, что-то там составляет... Он так похож на одуванчик, что мне хотелось подуть на него. - И вдруг засмеялась, запрокинув голову. - Бодяга! Ужасно глупо и смешно!..
Женя развеселилась. Она вскакивала на пустые скамейки, кружилась, убегала далеко вперед, звала меня за собой. Я невольно заразился ее дурачеством. Вот она остановилась возле памятника Гоголю, церемонно поклонилась.
- Здравствуйте, Николай Васильевич! Много же вы доставили нам горьких хлопот: не терпелось убежать погулять, а тут надо было читать вашу скучную книжку "Мертвые души". Почему это все книжки, которые надо читать по обязанности, кажутся скучными?.. Учились в школе - не могли дождаться, когда закончим. А пришел конец - испугались: впереди одни беспокойства,нужно устраивать свою судьбу, думать о себе всерьез. А в школе было весело. Изобретали всяческие проделки, устраивали спектакли...
Я тоже вспомнил свою школу.
- В последний раз мы ставили "Горе от ума".
- Вы играли Чацкого?
- Да.
- А я - Софью.
Женя отбежала за скамейку и голосом слуги произнесла: "К вам Александр Андреич Чацкий!"
Я подлетел к Софье.
- "Чуть свет - уж на ногах, и я у ваших ног!"
В этом месте во время репетиций мы, "Чацкие", целовали девчонок, игравших Софью, в губы - со встречей! - приводя их в смущение и вызывая веселье ребят. Я и сейчас, дурачась, хотел так сделать. Но я забыл, что здесь не школа и передо мной - не одноклассница. Женя отвернула лицо.
- Это жульничество. - сказала она суховато. - У Грибоедова ремарка: "С жаром целует руку".
- У нас, наверно, была другая редакция комедии.
- Я не хочу играть по другой редакции.
Мы пересекли Арбатскую площадь, непривычно пустынную в этот поздний час. Одинокий, как бы забавляясь сам с собой, озорничая от скуки, метался в светофоре огонек, - то в одно окошко заглянет, то в другое. Беспрепятственно проносились редкие автомобили...