…Через час они прибывают в небольшой поселок и останавливаются перед крыльцом заезжего дома. Женщина сразу же входит в него. В освещенной электрическим светом комнате она спешно раздевается и, пока готовят заказанный ужин, садится за стол писать. Раскрыв толстую тетрадь, она минуту думает, потом остроконечный карандаш ее начинает мелькать по бумаге, как иголка в руках ненецкой женщины, которая за одну ночь может сшить пару кисов с одиннадцатью узорами.
А Ларко Сусой в это время, привязав оленей к нарте и сняв гусь, стоит у крыльца и любуется сияющими электрическими огнями, новым колхозным поселком, в котором он не был с прошлого года.
Взглянув на небо, он мысленно произносит:
"Вверху Нгэрм-Харп играет. В домах маленькие солнышки-лампочки сияют. Все так, как Ленин сказал".
Удача
Был месяц большой темноты - декабрь. В эти дни солнце совсем не показывалось над тундрой, оно лежало где-то за ледяным морем в своем золотом чуме и ожидало прихода орлиного месяца. Стояли такие морозы, что даже у полярной совы с клюва не сходил обильный иней. А сегодня с Обской губы подул острый ветер, и тундра во мраке казалась безжизненной.
Омра Няруй, низкорослый, худощавый ненец, легкими шагами бывалого охотника шел по снежным застругам в глубь тундры на широких лыжах, обитых лоснящимися оленьими камысами. В правой руке он держал неширокую лопаточку для сгребания снега с капканов, на которую он опирался сейчас, как на лыжную палку. На спине - ружье и небольшой мешок с провизией и приманками. Рядом с патронташем на ременном поясе, чуть звякая цепочками, качались в такт шагов костяные ножны. И хотя он был одет в легкий совок поверх поношенной рабочей малицы, на смуглом лбу под заиндевевшей челкой жестких волос выступили капли пота. Он уже шел столько времени, сколько требуется, чтобы сварить мясо менурея - старого оленя, а до капканов оставалось перейти еще две тундровые речки.
Снежные вихри все стремительнее проносились мимо охотника, предвещая пургу. Няруй знал об этом и тем чаще и крупнее делал шаги, борясь со встречным ветром. Только бы успеть ему просмотреть капканы и ловушки! А сделать это надо обязательно до пурги, иначе капканы будут занесены снегом, их скоро не найдешь, да и неизвестно, сколько времени продлится пурга. До окончания срока обязательств - дня выборов в Верховный Совет РСФСР - осталось три дня, а Омра Няруй не додал пушнины на несколько сотен рублей вопреки принятому им обязательству. Плохо, если Няруй не сдержит свое слово, не выполнит три квартальных плана к большому дню. Себя опозорит и колхоз подведет. "Всегда планы свои выполнял, колхозу помогал занимать первенство у районе, неужто нынче подведу?" - думает Няруй, пристально всматриваясь в вихрастую мглу. А тундра и губа уже закрылись с севера густым туманом.
Няруй устало взобрался на крутой обрывистый берег второй речушки и подошел к капканам.
Налетевший шквал подхватил воткнутую в снег лопаточку и понес ее по тундре в тот момент, когда Няруй настораживал последнюю осмотренную ловушку.
Сознательно отдав себя на волю ветра, он почти сидя помчался на лыжах в сторону небольшого кустарника и, на ходу ухватившись за него, круто свернул в подветренную сторону, падая на бок. Затем с трудом подтянул ноги с лыжами и, тяжело дыша, стал ждать. Когда ветер немного ослаб, как бы делая очередной вздох, чтобы снова обрушиться на тундру, Няруй коченеющими руками снял лыжи и поставил их ребром в снег, засунув концами в куст по обе стороны от себя. Теперь надо было спасать руки. Захватив зубами рукавицы, втянул руки за пазуху, под малицу, спрятав их между двумя мягкими пушистыми тушками горностая.
Снова кругом завыло и застонало на сотни голосов. Густое месиво снега быстро заносило его, но Няруй, стараясь согреть руки, ни о чем не думал.
Няруй не раз попадал в пургу и не одни сутки пролежал в "куропачьем чуме". Поэтому, когда руки достаточно согрелись, начал подкапываться глубже под куст и очень жалел о своей лопаточке. Отгребал снег руками, сунутыми в рукавицы, сшитые из оленьих камысов. Для удобства присел на одно колено. Теперь он мог сидеть, прислонясь спиной к кусту, занесенному снегом.
Закрыв лицо пустым рукавом малицы, Няруй весь отдался бушующей стихии. Чем скорее занесет его снегом, тем теплее. Ноги, обутые в тобоки с чижами, уже были под снегом.
Вначале он старался ни о чем не думать, но вскоре почувствовал голод, и страшно захотелось курить. Стараясь отогнать эти мысли, он стал думать о другом. Рука, находящаяся за пазухой, лежала на мягких тушках зверей. Это сегодняшняя добыча. Последняя добыча перед большим днем. За ней он и пробирался сюда, навстречу надвигающейся пурге. Два горностая. И почему только два? И ни одного песца на этот раз. Это плохо, очень плохо. Может, зверь уже ушел в другое место? Но он, Омра Няруй, сделал все, чтобы задержать зверя. Он промышляет так, как учил отец. Вспомнил отца, старого Тэмбу Няруя, известного когда-то в тундре охотника. Обучая сына своему мастерству, старый Тэмбу говорил не раз:
- К охоте на песца, на горностая готовься с весны. Много ходи по тундре, много смотри. Каждую нору запомни. Зверят не трогай, мать не трогай. Зима настанет - ценная пушнина будет. Чтобы зверь в другое место не ушел, чтобы маленькие песцы все выросли - корми их. Вороньи яйца собирай, вези в тундру, рыбьи кишки вези в тундру, клади, где надо. Зверь съест, ты опять клади, до самой зимы клади. Тухлый яйца да тухлую рыбу или мясо положишь - совсем хорошо. Зверь издалека почует, сюда придет. Много пушных зверей соберется - никуда не уйдут. Придет зима - поставь капканы, помаленьку всех поймаешь…
А еще отец говорил, строго наказывая:
- Охота начнется, первую добычу никому не показывай, никому не отдавай до самого окончания охоты. Беда, если кто раньше узнает, весь год удачи не будет. Запомни это на всю жизнь.
Давно говорил это покойный отец, а Омра Няруй, уже сам перешедший на пятый десяток, не забыл его советов. Подкормку зверей ежегодно с самой весны ведет. Не было также случая, чтобы проболтался он о первой своей добыче. Какая бы ни была она, он сдавал ее всегда после окончания сезона, в числе последних шкурок, и никто ни разу не узнал, какого-зверя добыл Омра Няруй первым в этом сезоне. Потому, думал Няруй, у него каждый год удача, каждый год он в три-четыре раза перевыполняет свои квартальные планы. В этом году тоже сумел уже сдать семь шкур песца и полтора десятка шкур горностая. Но если сосчитать их стоимость, обязательство пока не выполнил. Отчего же это? Ведь пушнины уже сдал много. "Видно, плохо выполняю советы русского Поньки, приемщика пушнины, - думает Няруй. - Понька каждый раз говорит: "Боритесь за качество, хрящи в ушах да на лапках не оставляйте, обезжиривайте шкуры. Ценность шкурок повысится, заработаете больше денег, быстрее свои обязательства выполните"".
"Верно Понька говорит, а я не всегда так делаю. Последние две шкурки сдал необезжиренными. На лапках нашли хрящи, прирези мяса. Совсем плохую цену дали. Вначале несколько шкур горностаев тоже по низкой цене приняли. Понька говорит, шкурки не так правлены. А теперь как быть? Эти два горностая не выручат. Срок истекает, к тому же пурга, все капканы занесло. Вот и обязательство свое не выполнил. Позор!" - мысленно сказал Няруй и хотел повернуть отяжелевшую голову, но, почувствовав, что весь занесен снегом, снова закрыл глаза, прислушиваясь к неистовому реву пурги.
Няруй невольно вернулся к прерванной мысли. Позор! И в какой день! В день выборов! А если… А если сдать шкурку первой нынешней добычи? И тут же неприятная дрожь пробежала по всему телу, то ли от холода, то ли от мелькнувшей в голове дерзкой мысли.
"Сдать шкуру первой добычи в чужие руки раньше срока? Нарушить завет отца, завет дедов? Лишиться удачи на весь год? А впереди еще целый квартальный план, больший, чем этот! Нет!" - вслух закончил Няруй и, оттого что резко шевельнул всем телом, почувствовал на пылающем лице освежающий снег.
Тяжелыми шагами усталого, обессиленного человека приближался Няруй к поселку. Полная луна висела высоко в бездонном звездном небе и ярко освещала голубоватым светом бескрайнюю снежную тундру. Оставшиеся после пурги снежные заструги, отбрасывая темно-синие тени, были похожи на застывшие в стремительном беге речные волны, какие бывают при ветре, дующем по направлению течения. В чистом от мороза воздухе звонко раздавался свистящий шелест гладких лыж Омры Няруя. Зоркие глаза охотника еще издали заметили белую струйку дыма, весело вьющуюся над родным чумом.
"Жена ждет. Наверно, беспокоится, не случилось ли что-нибудь со мной в пургу, - думает Няруй. - Заботливая жена. Спасибо Советской власти, русской учительнице Ольге Павловне Шубиной. Быть бы Нельве третьей женой кулака Яузы, если бы Ольга Павловна тайно не увезла Нельву из стойбища кулака, а Советская власть не призвала его к порядку".
О, Няруй помнит этого живодера с маленькой головой на толстой, длинной шее и с космами волос до плеч. Помнит его глаза, как у росомахи, и сытое лицо с бородавками. Омра сам с отцом, как и сирота Нельва, батрачил на Яузу. Сколько раз кулак, подозревая о взаимной привязанности Омры и Нельвы, угрожал убить пастуха и однажды хореем повредил Нярую два ребра. Теперь сам, наверно, гниет в земле. Говорят, где-то за Уралом подавился осетровой костью.