Ямай, держась за косяк, заглянул в правую от входа комнату и увидел там двух женщин, занятых мытьем пола. Одна из них выпрямилась и, увидев старика, улыбнулась:
- Здравствуй, дед Ямай. Зашел посмотреть свой дом?
Это была белокурая молодая русская женщина с румяными круглыми щеками, со светлыми голубыми глазами.
Старик поздоровался и спросил Матко:
- Это кто такая?
Тот засмеялся:
- Ха, разве не узнать? Это же Галина Павловна, фельдшерица наша.
Дед удивленно посмотрел на босую, с засученными выше локтя рукавами фельдшерицу.
- Верно ведь, Калина Палона, - сказал он, оживившись. - Она и есть. Она часто в мой чум приходит, старуху мою лечит, меня лечит.
- А ты не узнал меня, дед? - засмеялась фельдшерица. - Я учу Нензу полы мыть, стекла протирать в окнах.
- А-а… - кивнул старик белой головой. - Так, так…
Ненза - высокая, средних лет женщина, тоже босая, в косынке. На спине - длинные тяжелые косы, похожие на круглые палки. Она стояла с мокрой тряпкой в руке, стыдливо повернув лицо к окну.
- Идите туда, на кухню, а то Ненза стесняется вас, - сказала Галина Павловна.
Старик через открытую дверь оглядел другую небольшую комнату, Федул опять спросил:
- Теперь что скажешь? Хорошо?
- Саво, - чуть слышно ответил Ямай.
- То-то же. Еще бы! Не дом, а одно удовольствие, с обстановкой, со столами, стульями!
Потом все трое вышли во двор. Угощая ненцев папиросами, столяр спросил Ямая:
- Ну как, дед, перейдешь в дом?
- Зачем нам в дом переходить? - с обидой в голосе спросил Ямай. - Зайдешь в воду - умей плавать. Мы в чуме жить привыкли, в доме совсем не умеем…
- Это не беда. Вот Матко с женой столярное дело не знали, а теперь они и мебель смастерят, и раму оконную сделают. А Галина Павловна Нензу полы мыть учит. Дома строить, печи ставить колхозников не учат? Тоже учат. Сидор Николаевич плотников готовит, коми Гриша Рочев печному делу Яптика и Пиналея обучает. Э-э, да только не ленись и будь смелее, научиться можно всему. Все мы - и русские, и коми - всегда поможем вам. Живем мы в одной тундре, одним воздухом дышим, одну воду пьем, одну жизнь строим. Верно?
- Правильно, правильно, - Матко держал в руке ящик с инструментами.
Старик стоял молча. Потом попрощался и ушел.
* * *
Ямай долго стоял в нерешительности у своего чума. То-то будет сейчас, как узнает старуха, зачем вызывали его в правление. Наконец вздохнул и, захватив с собой охапку дров, вошел.
- Тебя только за смертью посылать, - проворчала старуха. - Ушел и пропал, как стрела, пущенная из лука.
Хадане, с маленьким сморщенным лицом и с пепельными волосами, заплетенными в две тощенькие косички, сидела на оленьей шкуре в левой половине чума и шила рукавицы.
Старик положил дрова перед железной печуркой, снял малицу, сел на правой половине чума, у печки, скрестив ноги, обутые в еще добротные, но уже порыжевшие от времени меховые кисы.
- Не по своей воле задержался, Тэтако виноват. - Ямай облокотился на колени.
Услышав имя председателя, Хадане насторожилась и с тревогой в голосе спросила:
- Зачем он вызывал тебя?
Ямаю не хотелось огорчать жену, но обманывать он не умел и все рассказал, умолчал только о посещении дома. Хадане отбросила в сторону шитье и, закрыв лицо руками, зарыдала. Старик не знал, как утешить бедную старуху, и принялся подкладывать дрова в печку. Потом набил табаком костяную трубку с медным ободком и, низко опустив взлохмаченную голову, начал курить.
Дрова разгорелись. Большой никелированный чайник на печке вскоре запел тоненьким комариным голоском. Подвешенная к шесту лампа плохо освещала чум и очень коптила. Хадане сидела в полумраке. Расстроенная, она долго плакала, а потом с руганью набросилась на старика:
- Вот беда-то, вот беда-то… И во всем ты, старый дурак, виноват. Зачем согласился остаться на фактории? Разве мы вдвоем не могли жить в чуме, кочевать со своими оленями? Вон старики Салиндеры отказались остаться на фактории, теперь по-прежнему кочуют в тундре, свежим воздухом дышат. А ты на старости лет береговым человеком захотел стать, в деревянном чуме жить собираешься. От оленей отказался, забыл, как они тебе достались…
Ямай выпрямился.
- Ты что же, старуха, не помнишь, как дело было? Разве я не протестовал, не ругался? Думаешь, только тебе жалко и тундру и оленей? Я их каждую ночь во сне вижу. Молодежь с кочевой жизнью расстаться захотела. Хочет жить по-новому. Что мы с тобой могли сделать? Вот теперь на фактории сидим и, наверно, последние дни в чуме живем. Так получается.
Старуха вспылила:
- Нет уж, я в чуме родилась, в чуме и умру!.. Мои родители в чуме прожили и мне завещали. Почему ты сегодня председателю не сказал: пусть, мол, в доме молодые живут, старым ненцам в деревянном чуме жить не положено, они помнят заветы своих отцов и дедов. Легко же ты старые обычаи забываешь!
- Не забываю. Я три часа, однако, спорил с председателем. Я - свое, а он - свое. Сама знаешь, какой он, этот Тэтако.
- Что он понимает? Он еще молод. Откуда ему знать, почему наши предки в чумах жили?
Старик, чуть склонив голову, с расстроенным лицом слушал.
- Разве предки наши могли дома строить? Откуда бы они лес достали? В тундре он не растет. Теперь его на пароходах возят. Раньше разве могло так быть? Не могло, так я думаю.
- Ничего ты не понимаешь, совсем дураком стал, - перебила старуха. - Посмотри вверх. Видишь мокодан? Небо видишь? Ты небо видишь, тебя добрые духи видят и слышат, когда ты у них помощи просишь. В доме жить будешь, добрые духи не будут знать, как ты живешь, чем помочь тебе. Там мокодана нет, там потолок, на потолке земля. Я сама видела, как туда землю таскали. Как же тебя добрые духи слушать будут? Ты в чуме сидишь, улицу не видишь, и тебя с улицы не видят. Злые духи, которые по земле ходят, не видят, не знают, как ты в чуме живешь. И на сердце у тебя спокойно. А в доме кругом окна, злые духи тебя будут видеть, ты их можешь увидеть - испугаешься, с ума сойдешь.
- Что ты, что ты, старуха, - зашевелился Ямай на другой половине чума. - Зачем такое говорить?
- Вот видишь? - не переставала Хадане убеждать своего мужа, точно старик был виноват во всем. - Ты ничего про это не думаешь.
Ямаю надоело слушать жену, и он, несколько раз звучно пососав трубку, недовольно буркнул:
- Хватит, однако, учить меня. Я сам все хорошо понимаю.
- Нет, не хватит. Я еще не все тебе сказала. По-новому жить будешь - по-новому тебя и похоронят: в землю зароют, как падаль. Сделают тут новый хальмер и будешь лежать рядом с русским или зырянином. На могилу тебе нарту не поставят. Как ты тогда попадешь в царство Неизвестности? Будет тень твоя по свету блуждать, как бездомная собака, - и Хадане ехидно взглянула на мужа.
- После смерти все равно где лежать. Так я думаю, - сказал Ямай, желая прекратить перебранку. Он знал - жена в таких случаях плюнет и махнет рукой.
Но Хадане на этот раз заворчала еще громче:
- Вот и дурак, совсем дурак стал! С таким дураком как дальше жить? Уеду в тундру, обязательно уеду. А ты оставайся с сыном, со снохой и живи в доме!
- Да я в доме жить не собираюсь. Куда я без тебя? Хватит об этом говорить. - Старик откинулся на постель и подумал: "Старая лайка потому и лает, что зубы тупы, не знает, как жить дальше".
Хадане еще долго ругалась, но муж притворился спящим и больше не отзывался. Наконец старуха замолчала, стала хлопотать возле печки, изредка бросая сердитый взгляд на Ямая, лежавшего на боку, положив голову на свернутую оленью шкуру.