- Заодно с ней, вот и концы прячешь!.. - ответили ему.
Но Куш-Юр уже овладел собой, чувствовал, что способен вести этот нелегкий, но нужный разговор, который может разом оборвать все сплетни. Он парировал реплику:
- А вот, если хочешь знать, человек хороший, не заодно! Разной мы с нею веры!
- Разве же она некрещеная?
- Не про ту веру говорю. Я большевик, из трудящего народу! А она богатейка, дочь врага народной власти. На измену этой власти я не пойду, хоть тыщу раз красивая и сдобная!
И опять на подмосток выскочил Вечка. Не попросив слова, быстрой скороговоркой, возбужденно рассказал о ночном покушении на председателя. Куш-Юр пытался остановить парня. Но народ потребовал дать ему досказать до конца. Для большинства это было новостью. Стрелять в человека - не шутка! В зале воцарилась тишина. Только возле печки поскрипывала скамья, будто кто-то беспокойно ерзал.
- А кто стрелял-то? - нарушил тишину Гриш.
- Не поймали, - ответил Вечка. - Четырежды пальнул. Даже малицу изрешетил. Хорошо, толстая угадала…
В разных концах зала зацокали языками.
- Кто же палил? - повторил настойчиво Гриш.
- Кто, как не кровопийца! - бросил Вечка.
- Может, Яран-Яшка? По Эгруньке сохнет!.. - предположили в конце зала.
Яшка вскочил с места, затряс головой:
- Моя не стрелял! Пошто моя стрелять путет? Моя маленько попугал…
- Ишь, маленько попугал - четырежды пальнул!.. - возмутился Гриш.
- Моя стрелял нет. Я тумал, он люпит моя невеста. Сказал про северный закон. Моя только сказал. Но моя стрелял нет…
- А невеста-то кто? Эгрунь, что ль? - Мишка Караванщик притворился, будто не понимает.
Яран-Яшка радостно затряс головой и тут же скис, потупился, по-детски пожалился, что вот брат Митька согласен на свадьбу, а Эгрунь не желает за него выходить.
Мужики дивились:
- Дела-а!.. Озыр-Митька - брат Яшке… Хитер! Вовсе прибирает Яшку к рукам…
- Цы-ыц! Будет бренчать боталами! Не ваше дело соваться, куда не следовает! - ощерился Озыр-Митька.
Но мужики не унимались:
- Кто же стрелял в председателя? А, Митрий?
Озыр-Митька стал краснее волчьей ягоды, подскочил.
- Господи! Что же это такое?! За кого нас считают? Звери, что ли, мы?
Вскочил с места и Квайтчуня-Эська, затряс черной окладистой бородой, завертелся, ища сочувствия.
- Побойтесь Бога, мужики! - крестился он. - Мы еще не свихнулись, чтоб руку на власть поднимать! Пускай живет себе на здравие Роман, как его по батюшке… Иваныч, кажись…
Кто-то из зала, будто поверя бывшим сельским воротилам, сказал со скрытым ехидством:
- Ну, Митька да Эська - овечки. Это Эгрунька-заноза стреляла. Другой зазнобе чтоб не достался…
"Ой, беда-беда!" - обомлела Эгрунь, не поняв подковырки. Она сидела ни жива ни мертва: вспомнила вдруг то воскресенье. Яшка после обеда чистил ружье, набивал патроны. Под вечер куда-то пропал. Эськины сыновья приходили звать Яшку в Нардом, и она обегала все комнаты, весь двор - не нашла. Спросила Митьку, тот в ответ сердито рявкнул. Яшка вернулся под утро, весь промокший, притащил пару уток. Она ужаснулась своей догадке: хотели убить Романа!.. Только сейчас впервые поняла. Собралась вскочить, обличить и еще больше ужаснулась - что делает… Еще и брата, как отца… Но Роман? Голова шла кругом. А тут еще ее подозревают…
Медленно поднялась, бледная, испуганная.
- Ой, что вы!.. - губы ее задергались. - Да чтоб я стрельнула в Романа?! - Ни она, ни кто другой не заметил, что Эгрунь запросто назвала председателя по имени. - Да я в жись пищаль-то в руки не брала! С какого конца палить - не знаю! Боже ты мой! - Слезы текли по ее щекам. - Да чтоб я в него!.. Ненавидела я Романа поначалу. Ой как ненавидела! А потом, не знаю за что, полюбила… Ей-Богу!.. Люблю, и все! - Другое признание рвалось ей на язык, но, поперхнувшись, икнув, она рухнула на скамью, закрыла лицо руками, разрыдалась в голос.
Куш-Юр растерянно махал на нее руками - мол, замолчи, дура, чего мелешь при народе. А Озыр-Митька сорвался с места, трясет кулаками, вопит:
- Срамница! Подлюга! Тьфу! Красного комиссара! Отцова убивцу!.. - И вдруг утих, обмяк, заторопился к выходу: - Ну вас всех с этой сходкой!.. Не ходил и ходить не буду!..
- Расстройство одно! - подхватил Квайтчуня-Эська. - Уйдем от греха.
Поднялись и другие, сидевшие с ними рядом возле печи.
Вослед им закричали:
- Ну и проваливайте!
- Знать, на воре шапка горит…
Куш-Юр с удовлетворением отметил - Яран-Яшка не ушел!
"Из-за Эгруни, наверно, остался? А может, понимать начал? Отколется? Вот бы… Славно все вышло… Верно, нет худа без добра…"
Повеселев, кивнул на дверь и сказал вслух:
- К лучшему! Объяснились малость. - И перевел взгляд на Эгрунь. Та все плакала. Куш-Юр поклонился ей и сказал:
- За любовь и признание - спасибо, Эгрунь, от всей души. Но от слов своих не отказываюсь - не сгоряча кидал… Не обессудь. Вот так… Вытирай слезы. Найдешь свое счастье… Верно, миряне-зыряне?
- Верно!
- Сорока орлу не пара.
- Как не найти! Заманчива! Мне б такую, да старуху куда деть?
Огонек в светильниках заплясал, табачное облако заколыхалось от дружного раскатистого смеха, который вызвала эта простецкая и смачная шутка. Даже Эгрунь прыснула сквозь слезы.
Никем не замеченный, ввалился в зал Гажа-Эль. Большой, взлохмаченный, заспанный, заслонил входную дверь.
- Вот где весело-то, якуня-макуня! - прохрипел он то ли со сна, то ли с перепоя. - Суру, что ли, напились?
Редко когда он появлялся так кстати.
- А, Элексей! Проходи! На амвон прямо! - крикнули ему.
- Герой! Про Галкину тайность дознался!
- Комсомолу подсобник.
- Сказывай, как дело было, куда сур-то дели?
Гажа-Эль укоризненно покачал головой:
- М-м, зубоскалы. Никому я не подсоблял. Сорванцы из-под носа утартали целый бочонок. Обидно аж…
- Иди на амвон, говорят тебе. Там бочонок! - подтолкнул Мишка Караванщик.
Гажа-Эль поверил, обрадовался и под веселый гул направился к подмостку, бесцеремонно перешагивая через сидящих на полу. Обшарив сцену, понял, что над ним подшутили, и горестно вздохнул:
- Эх, якуня-макуня! Вздумали изгаляться! Сур-то где? - уставился он на председателя.
- Вылили в реку. Бочонок выполоскали и на склад сдали.
- Ой, якуня-макуня! - Гажа-Эль схватился за голову. - Такое добро в реку! Хоть ковшик оставили б! За подсобление!
- Надо было! Не по-Божески поступили! - выкрикнули из зала.
- Тогда и парням, выходит, следовало оставить. Они ж докопались, - возразил Куш-Юр. - Не-ет, не пить, так всем!
- Тоже верно! Все ноне равны.
- Бабам, поди, к растопке вставать. Показывай мирских кровопийцев! Показывай! - раздался требовательный голос. Все дружно поддержали.
Вечка взглянул на председателя, спрашивая разрешения.
- Валяй, что вы там затеяли…
5
Подмостки вмиг превратились в заправскую сцену. Занавес из старого каюкового паруса задернулся. Вечка объявил, что сейчас начинается представление "Мужик, баба и пономарь", после чего состоится показ мирских кровопийцев, а потом игры и танцы для молодежи.
Гул постепенно смолк. Раздвинулся занавес. Все уставились на сцену.
Она походила сейчас на комнатушку в обычной крестьянской избе. Нехитрая обстановка, в углу светился образок.
По названию спектакля многие догадались, что увидят известную зырянскую сказку про мужика, его жену и пономаря-блудню. И не ошиблись.
Комсомольцы сами инсценировали сказку, сами играли. Правда, роль жены пришлось исполнять парню - ни одну девушку, тем более женщину, не удалось уговорить выступить на сцене. Может, бедовая Эгрунь рискнула бы, но ее не попросили - с дочкой контры комсомольцы связываться не хотели.
Халей-Ванька, которому выпало комсомольское поручение изобразить женщину, загримировался старательно. Надел длинный широкий сарафан с передником, меховые туфли с узорами, нацепил баба-юр с кокошником и даже довольно похоже подделал выпуклости спереди. Зрители потешались, шутливые замечания сыпали без удержу.
Мужик выглядел естественнее: в броднях, в суконной парке, надетой поверх малицы, как перед дальней рыбалкой. Только усы из древесного лишайника уж очень потешно топорщились под носом артиста. Зрители обсмеяли и мужика, хотя меньше, чем бабу.
Смех, подшучивания не смутили исполнителей. Действие началось без запинки.
Спектакли и Мужах были еще вновину. От лицедейства ждали всамделишности. А на сцене жена чересчур трогательно, со слезами, с поцелуями, как не сделает ни одна зырянская женщина, провожала мужа на промысел. Да и муж, прощаясь, нарочито ласкал жену. Все выглядело забавно. Когда же, проводив мужа, баба круто повеселела и даже пошла приплясывать, раздался всеобщий хохот. Смеялись мужчины и друг в друга пальцами тыкали: "Вот что бабы без нас-то выделывают!"
Хохот, мужичьи реплики заглушали не только полушепот суфлера, но и голоса актеров. Но никто не жаловался. И без того все понятно.
Появление пономаря, плутоватого, гривастого, с козлиной бородкой, зал встретил бурей восторгов.
Трижды сотворив крестное знамение, пономарь нараспев возблагодарил Бога за счастье побыть наедине с ангелом своей души - хозяйкой. По голосу все узнали Вечку.
Несколько минут сыпались похвалы. Удивлялись, мол, ну и Вечка, сумел же так ловко вырядиться. И похоже до чего! И слова тянет совсем как пономарь, даром что комсомол.