Все призадумались: действительно, чепуха получается. Хоть откажись от помощника или дели улов поровну, в угоду Мишке.
Выход подсказал Сенька Германец:
- Ермилка-то, поди, не добавит невод, не сделает складчину сетями. Значит, давать ему маленько из улова - и ладно.
Гриш почесал за ухом.
- М-да… Вообще-то можно и так. Только если уж на глазок, то по-честному. - Ему хотелось и выйти из тупика, и не нарушать условий пармы, одобренных Куш-Юром.
На том и сошлись, хотя Мишка и морщился: подумаешь, по-честному, на глазок. Ханты надуть не грех, не разберется…
…Ермилка согласился. Старшина отпустил. Вскоре за протокой появился чум, покрытый берестой, похожий издали на островерхий стог сена.
Как и все мужики-ханты, не стриг Ермилка волосы, заплетал косички. Лицо его было густо усеяно синими крапинками: когда-то он заряжал патроны у костра, высыпал порох в подол малицы, но от шальной искры порох вспыхнул - и только глаза чудом уцелели. Пороховые метинки обезобразили ему лицо…
С Ермилкой приехала жена Марья с грудным мальчонкой и двумя дочурками трех и шести лет да старик отец Макар-ики, седой, с тощей бороденкой.
Новопоселенцы были тихи, неразговорчивы и очень бедны: носили дырявые малицы, до того старые, вышаркавшиеся, что никому не угадать, из какого они меха. Обувь им заменяли замшевые чулки выше колен, у подошвы отороченные мехом, тоже уже вышарканные. В этих чулках они ходили и в сухую погоду, и в ненастье. У Марьи было еще суконное платье неопределенного цвета, изношенное, грязное.
Отличались ханты трудолюбием. Старик, едва приехав, принялся плести гимгу, ловушку для рыбы, по-русски - морду. Марья, когда засыпал ее грудной сынишка, мастерила лукошки из бересты.
Ермилка горячо взялся неводить с артельщиками. Свой пай сразу же после улова он отвозил за протоку и возле чума засаливал рыбу в бочке или в большом деревянном корыте, вялил, сушил. В парму вступать не хотел. "Своим родом рвать нельзя. Без рода пропадешь", - говорил он. Никто ему не возражал. А то что он отдельно засаливал свою долю улова, было даже выгодно: запасы соли у мужевских переселенцев быстро истощались.
В общем, Ермилкой оставались довольны, и он, похоже, не раскаивался.
Через неделю с небольшим подошла к концу соль. Хоть и промышляли зыряне ветхим неводом, который то и дело приходилось чинить, но ловилось хорошо, очень хорошо. Соли требовалось много.
- У Ма-Муувема, поди, и соль есть? - пытал Эль Ермилку.
- Маленько есть…
- Едем к Ма-Муувему! - предложил Эль, втайне надеясь разжиться и вином.
- Знаешь, сколько он сдерет?
- А как путину упустим?
Довод был веский. Но Гриш предложил подождать катер, который обещал прислать Куш-Юр, авось не пустой придет, чего-нито подкинут им. Да и распечет их Куш-Юр. Рыба к Ма-Муувему, чего доброго, уйдет, катер порожняком вернется. Как Куш-Юру в глаза смотреть?
- Вот заладил, Куш-Юр да Куш-Юр! Или мы сами своему добру не хозяева? Что нам надо, то и сделаем! И шабаш! - ожесточился Мишка.
Даже Сенька, когда Гриш оглянулся на него, ища поддержки, отвел взгляд. Разъярился Гриш… Но что он может один против всех!
"Круто не поворачивай", - вспомнил наставление Куш-Юра… Соль впрямь очень нужна. Есть ли она в Мужах? Да туда и долго… А здесь наверняка и под боком…
Они возвращались с рыбалки, неторопливо гребли, переговариваясь вполголоса. Эль опять завел свое и даже ушам не поверил: Гриш согласился.
- Будь по-вашему! Съездим за солью.
Эль завопил от радости.
- Однако ездить не надо. Моя поедет, Макар-ики поедет, рыбу Ма-Муувему отвозить, спрашивать будем, - вызвался Ермилка.
- Завтра! - Элю не терпелось.
- Завтра - нет. Завтра рыбы мало.
- Чего - мало, калданка, поди, наберется.
- Калданка - мало.
- А тебе что останется?
- Сперва долг плати. Потом себе бери.
- Так ты много должен?
Напоминание о долгах заметно опечалило Ермилку:
- Не знаю. Однако много…
- Как не знаешь?
- Ма-Муувем муку давал, чай давал, винка… Платить надо. Без Ма-Муувема как жить? Совсем худо будет.
- Так ты давай к нам в парму навсегда, насовсем! - позвал его Гриш.
Ермилка головой покачал:
- Нельзя своего рода бросать.
- Худо твое дело, - посочувствовал Эль.
- Худо, худо, - закивал Ермилка.
Гриша охватило возмущение, зря дал согласие на поездку к Ма-Муувему! Рядом греб Мишка. Гриш процедил ему:
- А мы еще на поклон потянулись к обдирале-живодеру!
- На нас не разживется, знаем, где власть! - в полный голос отозвался Мишка и самонадеянно шевельнул усиками.
Густые, темные брови Ермилки нахмурились, он забормотал недовольно:
- Зачем лась? Лась мука, винка не давал. Ма-Муувем давал. Пошто болтать? Ма-Муувем услышит - мне худо будет. Больше винка не даст, муки, чай-табак не даст. Как жить буду?
"Еще передумает ехать!" - Эль поспешил вмешаться.
- И впрямь - чего болтать? Не бойся, - потрепал он Ермилку по плечу, - не скажем власти. Это так, зря брехали, на ветер. Пускай выручает нас Ма-Муувем. Заплатим и спасибо скажем.
Ермилка немного успокоился, даже криво улыбнулся.
- Ладно. Маленько поговорю с хозяином. Может, выручит, может, нет.
2
Летний стан рода Ма-Муувема расположился на берегу Большой Оби, выше Вотся-Горта.
На зеленой лужайке в беспорядке стояли островерхие чумы, в эту летнюю пору покрытые берестой. Возле каждого жилья дымились костры, бродили лениво собаки, на вешалах сушились растянутые сети, висела связками рыба, вялилась.
Чум старшины Ма-Муувема выделялся и размерами, и тем, что рядом с ним, под навесом, выстроились ряды бочек и ящиков - богатые запасы рыбы. Такие же бочки и ящики теснились и в большом каюке, принадлежавшем старшине. Вдоль берега стояло множество других лодок - больших и малых.
Ма-Муувем, коренастый, с висячими темными усиками, черноволосый, остриженный под кружок, на вид еще не старый. Двигался он медленно, должно быть, старался придать себе больше важности и мудрости. Ведь недаром его зовут Ма-Муувем - Моя Земля. Даже мало нуждающиеся сородичи признавали Ма-Муувема своим главой, ответственным за всех перед властью, - старой ли, новой ли. Ему сдавали прежде ясак, и он вносил его за весь род в казну. Он был и судьей, разбирал споры между сородичами, определял меру наказания, вплоть до предания виновного властям.
А бедные сородичи - ими же были без малого все - полностью зависели от Ма-Муувема. Его неводом на его лодках они промышляли на полупаях, ему сдавали свои уловы за продукты и товары, а чаще всего в уплату прежних долгов, которые никогда не кончались.
Семья Ма-Муувема была небольшая: две жены - пожилая Пекла и молодая Туня, обе бездетные, и хромой племянник-сирота - девятнадцатилетний Пронька.
Мужиков на стане Ермилка не встретил - неводили. Бабы и ребятишки разделывали и засаливали рыбу. Тем же занимался возле чума и Ма-Муувем.
Старшина даже не поинтересовался, много ли Ермилка привез рыбы, не спросил, хорошо ли ловится в Хашгорт-Егане. Бросил взгляд на Ермилкиного отца, выразил неудовольствие.
- Оба мужика кинули рыбалку! В разгар лета! С бабой мог приехать.
- Баба с грудником, - виновато пояснил Ермилка и, желая его поскорее задобрить, сообщил:
- Зыряне соль всю высолили.
- Гм! Худо дело без соли.
- Худо. Совсем худо, - подал голос Макар-ики и поскреб под косичками. - Хлеба нет. Ничего нет. Одна рыба.
- Кругом нынче беда. - Ма-Муувем перестал разделывать муксунов, поспешил к лодке Ермилки - принять рыбу, словно вдруг испугался, что добыча уплывет обратно в реку.
Он окинул оценивающим взглядом бочку и два больших корыта с рыбой, слегка поворошил ее сверху, велел перегружать в свой каюк. Пробурчал:
- Маловато. А долгов у вас ой-ой.
Замечание Ма-Муувема еще больше пригнуло и без того робевшего, ссутулившегося Макар-ики.
- Сколько наловили - все привезли, - боязливо, шепотом сказал старик.
Ермилка промолчал. Натужившись, боясь вывалить рыбу в воду, он двигал двадцативедерную бочку. Макар-ики кинулся помогать сыну. Вдвоем они переставили ее с борта на борт.
Управившись и переведя дух, Ермилка заговорил со старшиной.
- Шибко худой невод у зырян. Маленечко половят, опять долго чинить надо. Однако маленько добыли… Рыба там есть. Соли нет. Винки тоже нет. Гажа-Эль ой мучается. Он без винки как рыба без воды.
- Ай, пьяница! - засмеялся Ма-Муувем. - Пускай воду пьет! Рыба в воде не дохнет. А то подохнет Гажа-Элька. Шибко худая пора.
Старик с Ермилкой подобострастно улыбнулись. Настроение старшины хорошее, самая пора для главного разговора, и Ермилка повел его, не откладывая.
- Без винки не умрет, так без соли и хлеба - беда. Всем беда. Говорят, кто хлеб продаст, соль, винку, хорошо рыбу дадут, пушнину давать будут… Ермилка тоже, - намекнул он после паузы и на себя.
- Куда денешься. Жить надо. Винку пить тоже надо, - грустно вторил Макар-ики.
Ма-Муувем положил за нижнюю губу измельченный табак, прикрыл древесной ваткой, смачно засосал, поддразнивая Макар-ики с Ермилкой.
- Надо, надо, - оттопыривая нижнюю губу и не переставая сосать, охотно отозвался старшина. - Мне надо, тебе надо. В лавке - нет. Ничего нет. Купец не едет. Озыр-Митька - тю-тю. Новая ласть бедная… Хватит, однако, болтать. Пойдемте в чум, зарубку сделаем на палочке. Уплатили вы маленько долг.
"Маленько… Сколько ни плати, все маленько", - печально подумали в одно время отец с сыном и, переглянувшись, поплелись за старшиной.