Писарь-Филь как-то странно отнесся к словам председателя: он испуганно зашуршал листами, торопливо сгребая их.
- Еще переписать надо, - пробормотал он, пряча бумаги в стол.
- Это зачем же? Списки давно готовы были. Пармщиков не вычеркнул? Не вычеркивай, им тоже дадим.
- Из-за них все дело…
Вид у Филя был растерянный, и Куш-Юр догадался, что дело нечисто.
- Ты что там намудрил?
- Их на отдельный листок выписал, ну и страницу стал переписывать.
- И что?
- Продырявилось в одном месте, - виновато признался Филь.
- Продырявилось? А ну, покажи!
- Зачем? Перепишу, тогда уж.
- Показывай, показывай, чего натворил. - Куш-Юр встал из-за стола и протянул руку.
Филь неохотно, с кривой улыбкой отдал ему разномастные листки.
Быстро листая списки, Куш-Юр увидел прямо посреди одной страницы что-то вроде оттиска печати с дыркой в центре. Присмотрелся - вокруг дырки мелким почерком было выведено: "В этом месте капнуто, по капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дыра. Что вокруг дыры написано - верьте".
Куш-Юр расхохотался.
- Учудил же ты, секретарь! По капнутому лизнуто, по лизнутому терто… получилась дыра… Верьте… ему! Ха-ха-ха! Ох, Филипп, Филипп! Секретарь мой, капнутый-лизнутый!..
Филь встал из-за стола. Хилый и тощий, в потертом пиджачке-недомерке, в больших зеленых галифе и коротких сапожках, обутых поверх длинных, до колен, узорчатых зырянских чулок, он был до смешного нелеп и неуклюж.
- Тебе вот хохотно, - обиженно укорил он. - Разве я для смеха придумал? Капнуло с пера нечаянно. Да здорово капнуло. Я испугался - документ ведь. Лизнул с ходу, как в школе бывало. А оно того пуще размазалось. Я хвать резинку и давай тереть. А бумага-то на курево лишь годна. Миг - и дырища.
- Ну и леший с ней!
- Как же! Я ведь беспартийный. При прежней власти писарил. Всяко подумать могут. Хотя все скажут, богатеи мне не дружки.
- Знаю… Растерялся ты, мил друг, основательно, капнувши-лизнувши… Исповедался вокруг дырки… - Куш-Юр задыхался от смеха. - По капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дырища. Хоть верьте, хоть нет… Ну, Филипп, здорово ты влип. Если пронюхают в Мужах, вмиг окрестят тебя: "Капнутый-лизнутый" или "Писарь с дыркой". Ха-ха-ха!..
Филь уставился на Куш-Юра округлившимися от испуга глазами.
- Скажешь тоже! Смотри, Роман Иванович, не промолвись про "печать-то". Народ наш, знаешь, влепит прозвище - и навеки.
- Знаю, как не знать, коли меня окрестили. Обычай зырянский! Все село - одни прозвища. Кто понадобится - по фамилии не сыщешь. А по прозвищу - каждая собака хвостом укажет.
- А может, так и сделать - добавить в списки и прозвища? - осенило вдруг Филя.
- Как же! Еще мое Куш-Юр туда сунь или твое - Писарь-Филь. А Биасин-Гала впиши - навек обидишь человека… Нельзя!
- Нельзя… Да…
Имя Гала напомнило Куш-Юру утреннюю стычку на трапе, белокурую красавицу.
"Филь, поди, ее знает. Он всех знает. Спрошу-ка будто между прочим", - решил он.
- Послушай, ты все-таки докладывай мне, кто новый в село приезжает. А то видел на пристани белокурую зырянку, вроде не мужевская, а торговала тюфнями…
- Белокурая? Лицом писаная, телеса - в шелках? Филь причмокнул: - Эгрунька это, заноза девка, сестра Озырь-Митьки. Расцвела на пышных шанежках.
- Да-а-а?! - Куш-Юр не смог скрыть своего огорчения. - Верно ведь! То-то, думаю, видел ее где-то. Ну, ясно, когда трясли у них сундуки, голосила вовсю на крыльце. Не такой тогда показалась…
- А сейчас слюнки потекли? - осклабился Филь. - От нее все парни с ума сходят. Да и женатые не прочь… Но она - лиса. И не пара она такому, как ты. Дочь контры!
"Вот оно что! Сестра волка! Поди, сама волчица! То-то ее Гал гонял! Да, похоже, волчица с лисьими повадками… Эх, отчего бы ей не быть просто красивой бойкой девчонкой!"
Тут Куш-Юр заметил, что Филь хитро улыбается.
"Ах да, надо ответить, а то еще черт-те что подумает". И он сказал сухо, отклоняя какую-либо интимную доверительность в отношениях с секретарем:
- А я и не собирался свататься. Да и ты не сваха. По должности интересуюсь. Мне полагается знать всех селян.
- Полагается, - поспешно согласился Филь и вроде без особого значения, безразлично так добавил: - Озыр-Митька метит Эгруньку в жены своему приемышу Яран-Яшке.
Как он и предполагал, Куш-Юр заинтересовался новостью.
- Яшке? Батраку своему? Он ведь ненец, иноверец. Как же это?
- А так. Хитер Митька. Сделает Яран-Яшку зятем - навечно закабалит.
Негодование против Озыр-Митьки вспыхнуло в Куш-Юре с новой силой.
- Вот гад! Я его обломаю, этого вражину!.. Яшку надо вызволить из лап Митьки.
- Нужно… А как? Яшка по уши втрескался в Эгруньку. Не даст вызволить себя.
- А она?
Куш-Юр задал этот вопрос деловым тоном. Но Писарь-Филь вдруг уверился, что познал сокровенную тайну председателя, и поспешил его успокоить:
- Что ты! Она знает себе цену. Яшка хоть и озырянившийся ненец, все одно для нее - иноверец.
- Да ну их псам под хвост! Давай к делу. Ты эту капнутую-лизнутую страницу перепиши, чтоб после обеда список был как стеклышко. Едоков подсчитай. Ясно? - Он поправил шапку и вышел из Совета.
Проводив его, Писарь-Филь, похлопывая себя по ляжкам, залился довольным смешком.
Глава пятая
Первый улов
1
Разгружаться вотся-гортцы решили с утра. Похлебали молока. После этого мужчины повели жен осматривать избы.
Сандре здесь все было знакомо: с зимы, когда она помогала мужчинам ставить дома, ничего не переменилось. А Елення, Сера-Марья и Гаддя-Парасся осматривали и дома и сарай дотошно, в деталях. Мужчины ждали восторгов и похвал, а женщины как-то сникли. Избы стояли без окон, без печей…
- Бабе вовек не угодить, якуня-макуня. - Гажа-Эль, озлясь, топнул ногой. - Окна навесить - плевое дело. Знаете ведь, с собой привезены, со своих изб поснимали, зряшной работы чтоб не делать тут. А печи кто зимой кладет? Летом сложим. Было бы чего варить…
Но на женщин не подействовали ни слова Эля, ни его добродушная шутка. Они молчали, поджав губы. Только Сандра поддакнула:
- Верно, это не помеха…
Еленне, Марье и Парассе не понравилась поспешность Сандры. Могла бы и подождать, не старшая. Не дослушав ее, они самолюбиво отвернулись.
Гриш немного опешил: такого начала не ожидал. Он терялся в догадках, но не подумал о том, что женщины вдруг затосковали по оставленному жилью, где хоть и не так просторно, светло и чисто, не пахнет свежестью, зато обжито, зато все на привычных местах, в избе одна хозяйка… Не подумал потому, что еще раньше, до отъезда, честно всех предупредил о совместном проживании на первых порах. Никто тогда не высказал недовольства или несогласия. Но то в Мужах, где было много всякой мороки с отъездом… А здесь, в Вотся-Горте, когда надо заходить под крышу, все вдруг остро ощутили это неудобство. Даже Елення, с которой на эту тему столько было переговорено, с тоской думала сейчас, что всю жизнь мучилась с невестками и вот опять не сможет хозяйничать в доме.
Уныние женщин раздосадовало Варов-Гриша. Однако не назад же ехать. Не позориться же перед людьми.
- Присядем, потолкуем! - сказал он решительно и опустился на крылечко.
Мужчины сели на бревна, а женщины так и остались стоять нестройной шеренгой. Повторного приглашения сесть они не услышали.
Мужчины молчали, давая понять: они на все согласны, пусть бабы выбирают. Женщины не разжимали губ.
"Одна другой не поклонится… Достанется мне с ними", - подумал Гриш, выжидая вместе со всеми.
Еще зимой, когда ставили избы, он прикинул, кому с кем жить. Но согласятся ли с ним?
Однако не скажешь, так и не узнаешь…
- Может, так: по детям поделим избы? - спросил он и увидел на лицах женщин и мужчин заинтересованность. Это прибавило ему уверенности, и он продолжал: - У Сени да Парасси четверо, у Миши с Сандрой пока нет, им изба на пару. У нас с Еленней трое да у Эля с Марьей - двое. Нам, значит, вторая. Как думаете?
- А как Сандра понесет? - Сенька испуганно заморгал, увидев возмущенный жест своей Парасси. Ей предложение Гриша понравилось: когда еще Сандра понесет, Бог даст, может и не понесет, а пока ее верх будет в избе.
- Так и наши не яловицы, - подмигнув Варов-Гришу, прогрохотал Гажа-Эль.
- Сиди ты, пес подстреленный! Этих не прокормить! - замахнулась на него Марья.
Но шутка всех развеселила. К радости Гриша, тут же в дружном согласии порешили, что делить избы по детям - самое лучшее.
Хотя избы были одинаковы, ставлены в одно время, для полной справедливости тянули жребий - кому в какую заходить.
Ночь провели вповалку на полу, подстелив кое-какие вещички.
С утра парма зажила в трудах и заботах.
Разгружались. Обставлялись. Навесили на окна пока что одинарные рамы. Поставили железные печурки - протапливать избы, если вдруг похолодает. На воле на невысоких столбах слепили из глины, перемешанной с прошлогодней травой и для крепости посоленной, круглую, чем-то напоминающую пышный каравай, печку без трубы, как у хантов перед юртой. В такой печке хоть шанежки пеки.
Работали дружно, весело. Женщин словно подменили. Рта не закрывали: все никак не могли нарадоваться новому месту. Скот на самом виду пасется, прямо за сараем. И покосы тут же, за хлевом. И лес светлый, березовый под окном, дрова, можно сказать, у самой печки. А промысел так и вовсе подле избы: неводи да неводи.
- Как в раю! - пришла в восторг Марья, и женщины согласно закивали.