Мне симпатичны были его зарисовки, особенно добротно прописанные живые и запоминающиеся бытовые сценки северного народа. В своих воспоминаниях я бы не хотел цитировать что-то из произведений Ивана Григорьевича, к чему обычно прибегают литературные критики, "предваряя" прозу писателя. Я просто хотел, чтобы доброжелательный читатель вместе с нами проследил путь писателя и человека. Что бы ни было на пути, но люди высокой нравственности и духовности, каковым был Иван Григорьевич, при всех невзгодах остаются спокойными и уверенными в себе.
При каждой встрече, уходя, я ловил себя на мысли: вот я - с двумя руками, с двумя ногами и головой, еще об стенку не ударившись, нахожусь в разладе с собою, в состоянии импульсивности и неуверенности. И вот ты - откуда такая гармония, органичность?
Мне сейчас думается, что Иван Григорьевич, не вставая с дивана, через единственное окно в кабинете напротив воспринимал мир намного глубже. Доносившийся до второго этажа с улицы гул машин, говор людей для него не только звуки, это общение.
- По-осмотри за окном, кто-о по-оет?
Около дома рос тополь. Начиналась первая капель. Чавкали автомобильные колеса, превращая снег в черное месиво.
- Птички какие-то, серенькие и с хохолком…
- Пти-ички, - пренебрежительно крутит головой Иван Григорьевич. - Э-это же хохлатый полевой жаворонок… Птички-и, - фыркает он презрительно. - Во-от ходишь и не видишь. Ми-имо себя хо-одишь…
Мимо себя ходишь!
За все время знакомства я никогда не видел писателя отчаявшимся. Хотя нет. Один раз уже поздно, приехав вечером, я застал Ивана Григорьевича хныкающего и ворчащего:
- Во-от, хо-олера, ни сту-учать, ни бренчать не можешь!..
В первое время подумал, что он с кем-то разговаривает. Он и действительно разговаривал, только со своим единственным живым пальцем, обмотанным бинтом. Дописывались последние главы "Живуна", произошла перегрузка пальца, на котором Анна Владимировна постоянно меняла примочки.
И мне вдруг раскрылся этот человек еще с одной стороны. Единственный палец! И этот палец прокормил четырех детей. Да и Анна Владимировна, поскольку вела хозяйство и обихаживала писателя, не могла работать. А что такое гонорар? Это мизерное поощрение, на которое северные не начисляются. На работе можно и баклуши бить, но зарплату все равно получишь. А если вот так вдруг перестать писать - кто платить и за что будет?
Этот вечер был нерабочий. Пальцу сделали выходной. Иван Григорьевич полуползком, как мог, пристраивался на диване, готовый выслушать про Север, про Мужи.
- Ма-ать, а ма-ать! - гудел он, вызывая жену. - Да-авай сюда мою фронтовую.
Анна Владимировна принесла эмалированную кружку, в которой немножко было налито водки, и положила сверху бутерброд.
- Ну-у, давай же быстрей рассказывай, - от нетерпения заелозил Иван Григорьевич, - а я помаленьку буду слушать и вот этим запивать, - хохотнул он, зацепив большим пальцем, как крюком, за ручку кружки - с другой посудиной ему бы не справиться.
В этот вечер мы прилично наболтались. Я ему рассказал, что есть у нас замечательная женщина в районе, которая каждый год истоминские вечера проводит с песнями, с чаепитием, с зырянскими шаньгами. Она знает всех прототипов "Живуна", их судьбы. Да что там прототипы! Как-то в разговоре давай считать, сколько в Мужах парней неженатых. В одном только ошиблась или засомневалась. А ведь население-то в Мужах ой-ей - более трех тысяч.
В последние два года уже не слышалось стучания на печатной машинке, хотя она и не была прикрыта чехлом. Умытый и побритый Анной Владимировной писатель часами неподвижно смотрел на окно. Там голубая полосочка неба, там вечность, там плывут его родные гуси-лебеди. Нет, никогда они не пролетят мимо Мужей, грустным клекотом они передадут привет землякам.
27 июля 1988 года Ивана Григорьевича не стало. Но с нами остался писатель, его книги, его любовь к ямальской земле.
Север! Суровый и прекрасный край, ранимый даже от неосторожного прикосновения и жестокий в своей необузданной лютости. Поэтические белые ночи, полярное сияние, бескрайний разлив серебристых снегов, полноводная кормилица Обь и нюрмы (нюрмы - тундровые просторы с цветущими коврами морошки, обрамленные коренастым леском). Все это - наш Ямал.
Но это только один набор красок. Есть и другой. Бездорожье и безлюдье, свирепый гнус, лютые морозы, метели, зимние ночи длиною в тысячи часов. Только сильный духом и крепкий человек может жить на Севере. Почему же природа Ямала так неожиданно благосклонно отнеслась к писателю Истомину? Она ждала своего певца?
Истомин - кто он?
В ночь на седьмое февраля 1917 года в семье рыбака Григория Истомина родился сын. Как и все мужевские мальчишки, он впитал запахи Оби, слышал клекот белокрылых чаек, подолгу любовался прилетом и отлетом пернатых.
В трехлетнем возрасте будущий писатель перенес полиомиелит и остался инвалидом. И какую физическую силу, какое мужество, какую любовь надо иметь к жизни, чтобы восьми лет подняться на костыли и увидеть во всю ширь и высь окружающий мир.
Десятилетним пошел в школу. Закончив с отличием семилетку в 1934 году, поступает в Салехардское национальное педагогическое училище. Закончив и это училище с высшими баллами и 1938 году, он начинает педагогическую деятельность на Крайнем Севере.
По август 1941 года Иван Григорьевич преподает русский, ненецкий языки, графику и рисование в Салехардской политико-просветительной школе. Эта школа много сделала для культуры Ямала, для жителей тундры и тайги.
Иван Григорьевич не расстается с карандашом, с красками, много рисует. Именно тогда он и начинает писать прозу. "Это так прекрасно - биться со словом, подчинять его, укрощать так, чтобы оставалась его внутренняя упругая сила", - позднее скажет в связи с истоминским дебютом известный писатель Тюмени и Сибири К. Лагунов.
Кстати, в педучилище Истомин занимается в литературном кружке, где студенты издают рукописный журнал-альманах "Искры Ямала", в котором помещались рассказы, очерки. В альманахе находилось место для народных песен, сказаний и легенд, для неоткрытых кладов северного фольклора.
Проработав в учебных заведениях Салехарда, Истомин, несмотря на физический недуг, дает неожиданное согласие и выезжает учительствовать в оленеводческий поселок Ямгорт на горной реке Сыня. Это решение было принято в основном для того, чтобы улучшить свое материальное положение. Но и здесь молодой учитель не ограничивается школьными делами, он изучает быт и нравы малых народностей, ведущих полукочевой и кочевой образ жизни. Об этом писатель с теплотой вспоминает в небольшой повести "Пронька".
Однако со временем начинающий автор понимает как трудно ему без творческой сферы, без общения с литературным миром. Он явно вдруг осознает, что в одиночестве попросту не сможет донести до читателя задуманное, выполненное, осмысленное.
Пожалуй, окончательно Истомин решает свою будущую писательскую судьбу, уходя на работу в окружную газету "Красный Север", которой и отдает восемь лет своей жизни. Именно здесь с ним знакомятся Иван Юганпелик, Леонид Лапцуй и другие молодые ненецкие поэты.
Под его руководством профессиональное мастерство молодых литераторов становится заметным не только для ямальскго читателя. Иван Григорьевич по-детски радуется каждому успеху своих учеников. Их объединяет и большая дружба. Они могли до самой поздней ночи, до самого утра в надымленной комнате читать друг другу стихи, сказки, отрывки будущих поэм и повестей.
С 1959 года Иван Григорьевич переезжает в г. Тюмень и в течение пяти лет работает редактором Тюменского книжного издательства, готовя издания на языках народов Севера. Сюда к нему приезжают из Ханты-Мансийского округа молодые поэты Андрей Тарханов, Юван Шесталов, чьи имена сегодня известны не только в нашей стране.
Видимо, следует особо подчеркнуть, что начало развития художественной литературы Тюменского Севера заложено было на Ямале, и оно связано с именем Истомина. Причем не только рождение литературы, но и зарождение национальной интеллигенции.
В этом смысле обратим внимание читателя на один автобиографический очерк писателя. Дело в том, что существует два варианта этого очерка. Первый под названием "Первые ласточки" и второй - "Первые снегири". К сожалению, в обнаруженных рукописях не проставлены даты написания. Однако можно предположить, что вариант "Первые ласточки" поддался значительному прессингу цензуры. Очерк во многом "выхолощен" и просто сокращен. Напечатан он был в 1959 году. А несколько лет спустя, в ситуации некоторого "потепления" политической конъюнктуры, очерк печатается в местной газете под названием "Первые снегири". Мы буквально были потрясены и обрадованы такой находке. Сколько здесь выписано деталей, имен, отношений между малыми народностями, откровений… Этот очерк - сама история Ямала, каждой строкой врезающаяся в память.
И это не все. В конце 1987 - начале 1988 годов окружная газета "Красный Север" публикует воспоминания писателя опять же под названием "Первые ласточки". Наконец-то И. Г. Истомин высказывает то, что было под запретом, что с ним действительно происходило.
Впрочем, идеологическое давление на писателя заметно и во многих повестях, рассказах и стихах. Так, например, в "Легенде", напечатанной в 1953 году в Тюменском издательстве, Ямал посещают два вождя - Ленин и Сталин. В "Легенде" же, опубликованной в 1961 году в московском издательстве "Советская Россия", Сталина уже нет.
С точки зрения сегодняшнего дня иной читатель усмехнется такой перемене взглядов. Однако литературу, в том числе и художественную, нельзя отрывать от времени, в котором человек живет. Ямальская литература еще переживала свой младенческий период, шел поиск образов, тем, сюжетов.