- Да нет. Просто лед слишком изрезанный.
- Да, лед слабоват.
Он садится со мной рядом. Черные непокрытые Костины волосы серебрятся от инея. Иней покрывает и свитер на его плечах и спине.
- А может, поучить тебя на норвегах?
- Нет, я сегодня похожу на сопливых гагах...
Костя смеется.
- Ну, я пошел.
- Иди.
- Не сиди долго. Ты же потный.
- Усвоил.
- Смотри!
Он идет легко и быстро, кажется, немножко излишне подавшись корпусом вперед. На ходу подхватывает какую-то девушку, и они, смеясь, мчатся по озеру. Я слежу за ними, пока они не исчезают за поворотом.
Как просто у него все это получается!
Я иду в раздевалку. Снимаю и сдаю коньки. Одеваюсь. В дверях сталкиваюсь с Костей. Он один.
- Ты куда?
- Домой.
- Друг называется!
- Но ты же...
Костя глядит на меня во все глаза.
- Ах, ты о девушке! - Он весело смеется. - Здорово ходит, чертяка! Легко с ней. Да у них компания. Подожди меня.
Он скоро выходит, сдержанно-оживленный. Обнимает меня за плечи.
- Ну, что скис? Тренироваться надо, тогда не будешь уставать.
- Да, надо тренироваться. Это ты верно говоришь.
- Куда пойдем?
- По домам.
- Я, между прочим, здорово проголодался, Может, зайдем в "Поплавок"?
- Зайдем...
...Костя заказывает мне "Российского", сам берет стопку водки. Мы съедаем страшно вкусную рыбу с гарниром из хрустящей, мелко-мелко нарезанной картошки. Потом еще выпиваем по два стакана чаю.
- Черт возьми, сейчас бы я осилил и четырех неизвестных, - говорит Костя, вставая. - А то с твоими науками прямо-таки в уныние ударился.
Дома сестренки нет. Я вспоминаю, что сегодня 8 Марта, и ругаю себя: как я забыл! Заглядываю в гардероб. Нового Надиного платья там нет. Значит, Надя ушла на вечер. Я не знаю, чем заняться. На столе лежит "Туманность Андромеды", но мне не хочется углубляться в космос. И тут я впервые думаю, что неплохо бы поступить в Костин техникум. Вместе бы стали учиться.
Во сне я всю ночь катаюсь на автобусе, в который впряжены цирковые лошади. Автобус гремит по мостовой, как трамвай. Грохот будит меня.
Это по водосточным трубам, обвально грохоча, падает подтаявший лед.
VII
Уже давно стекла Лилиного автобуса не белеют густым инеем. Мне кажется, что в верхние окна, на потолке, вставлены куски голубого весеннего неба. По утрам асфальт, смоченный талыми водами, жарко блестит, и из-под колес автобуса разлетается мелкими искрами солнце.
В автобусе мне все привычно, все знакомо до мелочей. Я знаю, например, что сиденье, первое справа, над которым висит табличка: "Для пассажиров с детьми и инвалидов", - скрипит, что обшивку другого сиденья кто-то поцарапал. (По рукам бы дать за это!) Я знаю и другие мелочи. Мне нравится, как окрашен автобус изнутри. Белая с едва приметной голубизной краска как бы светится.
Я еду с работы. Давно еду. Сначала я сел, когда автобус шел в Новые Черемушки. Остановки за две до конца выхожу, перехожу на другую сторону проспекта и жду Лилин автобус. Его долго нет. Я думаю, что его, наверно, отправили в парк, как вдруг он вылетает на перекресток, весь такой сверкающий, такой нетерпеливый.
Лиля отрывает мне билет. Я хочу коснуться ее руки, но в последний миг меня покидает смелость.
Лиля смотрит на меня. Ее серые большие глаза равнодушны. Я прохожу вперед и сажусь на скрипучее сиденье. Повернувшись, наблюдаю за ней. Мне знакомо каждое ее движение. Вот она ловко, одной рукой отрывает билеты, другой получает деньги и ссыпает их в свою сумку. Когда она сует руку в сумку за сдачей, деньги весело перезваниваются. Пальцы у Лили, видать, очень чуткие, иначе она не могла бы не глядя безошибочно находить нужную для сдачи монету.
Автобус скоро переполняется, я больше не вижу Лилю, только слышу ее голос. Я и раньше наблюдал: чем сильнее набит автобус, тем оживленнее Лиля, тем звонче ее голос.
- Товарищи, пройдите вперед! Надо же людям поместиться! Все с работы спешат!
И люди подвигаются.
- Товарищи, в автобус вошла старушка. Уступите ей место!
Я жалею, что не успеваю встать, кто-то уже усадил старушку.
Мужской голос спрашивает:
- Девушка, далеко до Кремля?
- Три остановки. Я скажу.
- Спасибо.
- А что идет в "Ударнике"? Не знаете?
- "Колдунья".
- Это, говорят, по Куприну?
Кто-то приходит ей на помощь:
- От Куприна остались рожки да ножки.
И завязывается спор о "Колдунье". Он продолжается до тех пор, пока спорщики не выходят из автобуса. Оказавшись на тротуаре, они все еще яростно размахивают руками, что-то доказывая друг другу.
Новые пассажиры заходят в автобус. Голос Лили звучит успокаивающе и настойчиво:
- Товарищи, пройдите вперед!
На Москве-реке лежат вялые, грязные льдины. Между ними черная вода. Река кажется пегой. Сверкают купола Ивана Великого и стекла в кремлевских дворцах.
Вдруг меня будто кто-то по лицу хлещет.
- Кондуктор, сдачу! - раздался крик. - С четвертной ты мне дала всего два рубля.
Голос пьяный, я это сразу определяю.
- Не получала я двадцать пять рублей. У меня даже в сумке нет таких денег. - Голос Лили тверд и уверен.
- Ах, не получала!
- Да, не получала. Вы подали три рубля.
- Какое нахальство! Три рубля! Ну-ка дай сумку, посмотрим.
- Сумку не дам!
- Граждане, видите, она не хочет показать сумку...
Весь автобус шумит, взбудораженный. Как всегда в таких случаях, сразу находятся советчики и свидетели. Залетали тяжелые слова: "Обсчитывают. Всегда обсчитывают"... Я протискиваюсь сквозь толпу, бешено работая локтями. Опыт у меня на этот счет есть, и я скоро оказываюсь рядом с Лилей. Она стоит бледная, прижавшись спиной к стенке автобуса и зажав руками сумку. Я понимаю: умрет, но не отдаст ее никому. Я ищу обидчика. В толкучке не сразу нахожу его. Наконец я увидел молодого парня в высокой шапке-пирожке и в шубе с воротником шалью. Он стоит с красным лицом, прижатый в угол, и бормочет что-то бессвязно и неуверенно. Замечаю: у него большие оттопыренные уши. Слышу все то же:
- Было двадцать пять. Я не менял раньше... Нет и нет... Она...
- Подлюга, - говорит парень в серой кепке, в коротком полупальто, стоящий рядом со мной. - За чужой счет хочешь... У-у, клоп! Ни стыда, ни совести.
- Не смейте, не смейте... - Ушастик выставляет вперед руки, как бы защищаясь. Но никто не собирается его бить. Люди отвернулись, потеряв к нему интерес.
Мы втроем выходим на первой же остановке.
- В милицию поведете? - спрашивает ушастик и заискивающе глядит то на меня, то на парня в серой кепке.
- Да, конечно, - подтверждает парень в серой кепке.
- А имеете право? - спрашивает ушастик таким тоном, будто ловит нас на чем-то недозволенном.
- Вполне, - говорю я. - Мы дружинники.
Хотя никакими дружинниками мы не были, но я слыхал, что в эти дни в городе создавались рабочие дружины по охране порядка. Ушастик сразу затихает.
Лилин автобус все еще стоит. Парень в кепке прыгает на подножку и кричит мне:
- Разберись с ним!
Дверь захлопывается. Автобус трогается. Я долго смотрю ему вслед. Сам не знаю почему, становится грустно, будто от меня уходит что-то очень дорогое, без чего я не могу жить.
Оглядываюсь. Ушастика нет. Ну и черт с ним, думаю я. Трус! Очень-то интересно с ним возиться. Только попадись еще раз!..
Я бреду пешком домой.
Весенний вечер светел и влажен.
Горько пахнет тополиными почками.
VIII
Я не знаю, куда деваться от моей заботливой сестренки. Каждый день она докучает различными расспросами. Сегодня было то же.
- И чего ты такой сумный, Витя? - встречает она меня вопросом, когда я возвращаюсь домой.
- Что значит - сумный?
- Ну, вроде больной. Или уставший очень. Я вижу.
- Да? Какая ты у меня всевидящая.
- Ты что-то скрываешь... - Она обидчиво надувает губы.
Да, я скрываю. От всех скрываю. Разве я могу тебе рассказать, Надька? Ведь ты так медленно взрослеешь. Какой была при маме девчонкой с косичками, такой и осталась. Разве ты поймешь, почему я сумный? Как расскажу тебе о том, что все лето я ищу Лилю и не могу ее найти? Исчезла, будто в воду канула. В отделе кадров автобусного парка, когда я звонил туда, неизменно отвечали: "Уволилась". Мосгорсправка мне сообщила: "Такая в Москве не проживает". "Как же не проживает?" - удивился я. Девушка, которая дала мне справку, пожала плечами, сказала:
- А может, она за городом прописана?
Я с трудом отхожу от окошечка, захлопнувшегося перед моим носом.
"Уволилась"... "Не проживает"... "Может быть, за городом"...
Знакомая словоохотливая кондукторша, у которой я однажды справлялся о Лиле, перевелась в другой парк, и на ее след я так и не могу напасть.