5
Проходит еще год. В Москве - весна. Первая послевоенная весна, когда люди уже забывают о светомаскировке, когда то тут, то там начинают восстанавливаться разрушенные при бомбежках дома и асфальтироваться новые кварталы, когда по улицам проносится необычайно много трофейных машин самых различных марок, когда на улице Горького начинают заменять железные абажуры военных лет яркими матовыми фонарями. В коммерческих магазинах продают уже почти все, даже апельсины, а по карточкам иждивенцы все еще получают по триста граммов хлеба в день. Я давно ушел с завода и учусь в институте - в маленьком институте на Садовом кольце, который готовит полиграфистов. Лера - тоже в институте. Она, как и обещала когда-то, специально выбрала институт иностранных языков, потому что там почти одни девушки и Вовке не к кому будет ее ревновать… Вовка кончает свой техникум, готовит диплом. Тема его диплома - автоматическая линия станков, изготовляющая одну деталь без прикосновения рук человека. В те годы - это новинка, и Вовку консультируют не только преподаватели его техникума, но и один профессор из Высшего технического училища имени Баумана и начальник цеха одного из крупнейших московских заводов. Этот начальник собирается взять Вовку на работу в свой цех. Кажется, Вовка, действительно, делает что-то очень интересное, очень нужное. В техникуме о его дипломе много шумят и спорят. С Лерой он теперь, наверно, не ссорится, а если и ссорится, то я об этом не знаю - мне не говорят. И по тому, что они теперь не ссорятся, потому, что оба они, и Вовка и Лера, какие-то сосредоточенные, серьезные и спокойные, а не измученные взаимными подозрениями и ревностью, как раньше, мне понятно, что в их отношениях изменилось что-то очень важное. Когда я впервые это понял, еще в конце прошлого лета, мне стало больно, по-настоящему больно. Я несколько дней не мог ничего читать и после работы (я тогда последние дни работал на заводе) уезжал в какой-нибудь парк и ходил там до тех пор, пока у меня не начинали смыкаться глаза и заплетаться ноги.
С Лерой в эти дни я старался не разговаривать, и если встречал ее во дворе или на лестнице, то делал страшно озабоченное лицо, торопливо здоровался и уходил.
Потом я постепенно привык к этой боли, стал меньше замечать ее, а тут начались занятия в институте, появились новые заботы, новые знакомства, и уже через месяц я спокойно думал о Лере и Вовке и даже снова стал разговаривать с Лерой. Она, как и раньше, заходит теперь ко мне за учебниками и держится спокойно, с достоинством, как старшая.
С Вовкой мы по-прежнему друзья. Он часто заходит ко мне, а я к нему. Когда Лера занята, я привожу Вовку на наши институтские вечера, знакомлю его с нашими ребятами, и мне приятно, что у меня такой умный и красивый друг, который нравится всем нашим студентам и особенно девушкам.
О том, что Лера и Вовка собираются пожениться, знает уже, кажется, весь наш пятиэтажный дом. Мне даже один раз пришлось услышать, как дворничиха тетя Дуся обсуждала с лифтершей вопрос о том, где они будут жить, когда поженятся, - у Леры или у Вовки.
Но не все говорят об этом так спокойно и доброжелательно.
Однажды, возвращаясь вечером из читальни, я услыхал, как Женька Сухов говорил ребятам на лестничной площадке о Лере и Вовке грязно, похабно.
Я тогда подошел к Женьке и сказал:
- Ты не имеешь права так говорить о Лере. Это скотство. Я запрещаю тебе так говорить о ней.
- А кто ты такой, чтобы мне запрещать? - Женька, прищурившись, нагло ухмыльнулся. - И какое тебе до нее дело? Или тоже пользуешься?..
Вначале я хлестал по Женькиному лицу ладонями.
Потом мне этого показалось мало, и я стал месить его кулаками. Женька упал. Ребята оттащили меня, силой довели до моей квартиры и втолкнули в дверь…
Иногда к Вовке приезжает его товарищ по техникуму Славка, скромный, очень мило улыбающийся парень в очках, который может часами читать на память Есенина, Багрицкого и Блока. Порой вместе с Вовкой Славка заходит ко мне, и мы идем гулять, втроем или даже вчетвером - с Лерой. В Славке мне нравится все, кроме одного, - его слишком откровенного внимания к Лере. Он все время старается быть возле нее, читает стихи только тогда, когда она с нами, он даже несколько раз приглашает ее в кино, и они уходят вдвоем, без Вовки. Мне и то обидно, а Вовке, кажется, все равно - он шутит, смеется и совершенно не обращает на это внимания. Я как-то не выдерживаю и спрашиваю его:
- Тебе не кажется, что Славка слишком любезен с Лерой?
- Кажется, - невозмутимо отвечает Вовка.
- Почему же ты так спокойно к этому относишься?
- Видишь ли, Семка… Мы с Лерой после защиты диплома собираемся пожениться. И если она способна увлечься Славкой, то пусть лучше это будет сейчас, чем потом. Потом это может быть страшно. Особенно, если будут дети. Вовка хмурится и отворачивается к окну. Я смотрю на него и удивляюсь: насколько он все-таки старше, взрослее меня, хотя мы с ним почти одногодки. Я не всегда бываю с ним согласен, но все же мне кажется, что он умеет думать о жизни серьезнее и глубже, чем я. В общем, так вот и идет наша жизнь до того дня, когда однажды Вовка не заходит ко мне и полушутя не спрашивает:
- Скажи, Семка, с какой стороны у человека аппендикс?
- Понятия не имею, - отвечаю я. - А ты что - решил заняться анатомией? - Нет, мне некогда заниматься анатомией. У меня что-то с правой стороны болит. - Он показывает на низ живота. - Вот тут. Ты спроси вечером у матери. Ладно? - Ладно. Спрошу. Вовка уходит.
Вечером мама говорит мне, что аппендикс - с правой стороны и что, когда он болит, надо класть лед и вызывать врача. Сама она помочь в этом случае не может - она глазник.
Я бегу к Вовке. Аппендикс у него болит еще сильнее.
Вовка уже не может заниматься, лежит на диване с грелкой и жалуется, что она не помогает.
- Дай сюда грелку! - требую я.
- Возьми ради бога! - Вовка охотно отдает ее мне. - Все равно толку от нее ни на грош.
Я выливаю из грелки кипяток, наполняю ее холодной водой из крана и приношу в комнату.
- Вот теперь клади. А я побегу за льдом и вызову врача.
- Да брось ты, Семка! - Вовка морщится. - Какого, к черту, врача! Поболит - пройдет.
- Мама сказала, что нужно вызвать врача.
- Ну, мало ли что сказала твоя мама. Я свою-то не всегда слушаюсь. Ты лучше Леру позови.
- Хорошо, - обещаю я и ухожу.
Леры дома нет. Я оставляю ей записку и бегу в аптеку.
Из первого же автомата я вызываю к Вовке врача, а уже через двадцать минут взлетаю на четвертый этаж с пузырем льда в руках.
- Где Лера? - спрашивает Вовка.
- Ее нет дома. Я оставил записку.
Врач - высокий хмурый мужчина - приходит минут через десять после меня. Он щупает Вовку справа, слева и мрачно произносит:
- У вас аппендицит. Вот направление. - Он быстро, почти одним росчерком пишет маленькую бумажку. - Я пришлю за вами скорую помощь.
- А это обязательно, доктор? - спрашивает Вовка.
- Что обязательно?
- Ну, в больницу…
- Если хотите жить - совершенно обязательно.
- Хочу, доктор. - Вовка кивает и просит:
- Семка, собери мне быстренько в портфель мыло, зубную щетку, порошок и "Автоматику". Вон там, на столе, толстая лежит.
Да, сунь еще первый томик Метерлинка. Он у меня на очереди…
Врач уходит. Я провожаю его до дверей на лестницу, потом собираю все, что нужно, и сажусь возле Вовки.
- Наверно, операция будет, - тихо говорит он.
- Наверно, - соглашаюсь я. - Говорят, это самая легкая операция.
- Да черт с ней! - Вовка машет рукой. - Пусть бы тяжелая была! Только быстрее! Диплом ведь, Семка! Каждый день дорог! А тут лежи, плюй в потолок… Эх!
Приходит с работы Вовкина мать и, узнав, в чем дело, сразу начинает волноваться и суетиться. Мы успокаиваем ее, как можем. Леры все нет. Мы встречаем ее уже тогда, когда за Вовкой приезжает скорая помощь и я вместе с санитарами помогаю ему спускаться вниз. Лера бежит нам навстречу по лестнице, вдруг видит - Вовку, людей в белых халатах, бледнеет и прижимает руки к груди.
- Вова, что с тобой? - почти кричит она.
- Не волнуйся, чепуха. - Вовка через силу улыбается. - Аппендицит. Через неделю вернусь.
В машине скорой помощи, кроме санитаров и Вовки, умещаются только двое - Вовкина мать и Лера. Мне приходится остаться. На другой день я убегаю со второй лекции и иду в институт Склифосовского узнать, что с Вовкой. Какая-то удивительно спокойная, невзрачная женщина за окошечком говорит мне, что больной Малков прооперирован, операция прошла удовлетворительно, состояние тоже удовлетворительное.
- Увидеть его можно?
- Нет. Свидания только по воскресеньям.
- Что ему можно принести?
- Пока - только фрукты. Все остальное у него есть.
После занятий я еду в Елисеевский магазин - лучший коммерческий магазин в Москве - и покупаю там два больших антоновских яблока. Они стоят безумно дорого, эти яблоки. На них уходят все деньги, которые мама оставила мне на карманные расходы до следующей стипендии. Как драгоценность, я везу эти яблоки в институт Склифосовского и протягиваю в окошечко равнодушной, невзрачной женщине.
- Записка будет? - сухо спрашивает она.
Сейчас.
Я вырываю из тетради лист и пишу записку.
- Ответа ждать будете?
- Буду.
Женщина отдает кому-то яблоки и записку, и их уносят.
Я жду долго, почти, полчаса. Наконец мне приносят мой же тетрадный листок, на обороте которого корявыми, шатающимися буквами написано:
"Семка, спасибо. Скажи Лере, чтоб приехала обязательно.