- Господи! - задыхаясь, прошептала Мария.
Лене и жалко было ее, и тягостно, все бы, кажется, отдал, чтоб обошлось без слез, и, конечно, сумбур в его чувствах был полнейший - но ему было некогда, он ужасно спешил и сказал:
- Ты не обижайся, мама, мне уходить надо.
Она вся сжалась и быстро ответила:
- Конечно, иди, куда тебе нужно.
Он увидел, что сделал ее уж окончательно несчастной.
- Ты не думай, я… я на похороны иду. Товарищ мой… Ты его, наверно, помнишь: Павка. Капустин.
И то, что он ей это сказал, как бы поделившись с ней своим горем и так просто, без всякого укора, упомянув об их прежней совместной жизни, облегчило Марию.
- Помню, помню! Отчего ж он?.. Ну потом расскажешь, потом!
Леня наспех переоделся и убежал.
Мария прошлась по квартирке, осматриваясь робко. На вешалке висело пальто, она осмотрела его с особым вниманием, даже понюхала… Села над своим чемоданом, стала развязывать веревку - похоронный марш донесся издалека, глухие удары, словно говорящие: "И не жди, и не надейся, ничего уже не будет хорошего", - опять затосковала Мария, упали руки…
Павла хоронил весь поселок.
Шли старики и старухи, и молодежь, и пионеры, и начальники, и просто жители.
И девушка Наташа шла, и ее черненькая подружка.
И Шалагин с Полиной.
Шли курсанты летной школы, прилетевшие на похороны.
Шла за гробом сына Капустина и три ее дочери.
Медленно двигался грузовик, на котором высоко стоял гроб.
Венками из цветов и свежих веток был завален грузовик.
И ухал, ухал в уши Капустиной похоронный марш.
…В больнице был так называемый впускной день. На людях Мария совладала с собой, даже пыталась весело улыбаться, когда они с Леней, в накинутых казенных халатах, подходили к койке, на которой лежал Плещеев. Из-за своего злосчастного падения он лежал в гипсе. Глубоко в подушки уходила его голова.
- Вот и я, - сказал Леня, стараясь говорить обыкновенным своим голосом. - Молока тебе принес, хочешь не хочешь - пей, доктор велел…
- Кто с тобой? - спросил Плещеев. - Кто с тобой пришел?
Мария, затаив дыхание, стиснула руками горло.
- Да понимаешь, - неестественно развязно сказал Леня, - вчера прихожу домой, открываю калитку…
- Маруся! - тихо позвал Плещеев. - Ты здесь?
- Да, - ответила Мария.
На них смотрели и больные, и посетители. Только Леня отвернулся, он выкладывал из авоськи на тумбочку принесенные гостинцы.
- Здравствуй, Маруся, - тихо сказал Плещеев и протянул здоровую руку.
- Здравствуй, - сказала Мария.
- Сядь сюда.
Она села.
- Какой ты стал! - сказала она. - Красивый… молодой…
- А какая ты? - спросил Плещеев.
Мария потерянно оглянулась на Леню. Тот посмотрел на ее увядшее лицо и твердо сказал:
- Мама тоже очень красивая.
Вдалеке от новых домов, на дальнем конце поселка, на отшибе, окруженный пустырями, с довоенных времен сохранился домишко, весь черный, боком осевший в землю. Там обитала Фрося.
Маленькие кривые окошки были завешены, и по вечерам на занавесках двигались тени и виден был неровный, колеблющийся свет, и слышалось пение.
Открывалась скрипучая дверь, выходили люди. По двое, по трое расходились, тенями пересекая безлюдный пустырь.
В домишке оставалась одна Фрося. Она гасила и прятала тонкие, как спички, темные свечки, горевшие перед иконами. Прибирала в комнате… После этих молений она бывала в состоянии безмолвной исступленности. Глаза ее горели диковато.
Так она жила, пока однажды Капустина не обратилась к Сотникову:
- Александр Васильич, помоги. Нужно одной работнице квартиру срочно. В новом доме.
Капустина была теперь секретарем парткома. Разговор происходил в парткоме, и там находился в то время старик Прохоров.
- Квартирами занимается жилищная комиссия, - сказал Сотников. - Они в этом деле больше хозяева, чем я.
- Комиссия отказалась включить ее в список, - сказал Прохоров. Недопонимают товарищи, что тут надо в первую очередь.
- И обязательно в населенном доме, - сказала Капустина.
- Что за работница? - спросил Сотников.
- Иванова, фрезеровщица.
- Да вы ее, Александр Васильич, знаете, - сказал Прохоров. - Она на заводе давно. Помнится, вы как-то к нам домой заходили и она пришла. Еще в землянке, помните?
Он спохватился, что как бы напоминает Сотникову, что прежде между ними существовали более простые и дружеские отношения, и замолчал. А Сотников сощурился, вспоминая, и вспомнил: как он сидел у Прохоровых, и на ступеньках показались аккуратно ступающие ноги, и какая-то женщина вошла и села в уголку, и он при ней сказал те слова, которые были ему вменены в преступление.
Потом он вспомнил, как, вернувшись из лагеря, обходил завод и в одном цехе женщина смотрела на него очень уж пронзительно, она показалась ему тогда знакомой. Это, должно быть, и есть та самая фрезеровщица Иванова.
- Почему же, - спросил Сотников, - ей нужно в первую очередь и обязательно в большом доме?
- Потому что у нее отсталый элемент молится, - объяснила Капустина.
- А вы что же, товарищ секретарь парткома, - удивился Сотников, хотите им удобства создать? Чтоб в новом доме молились?
- В новом доме они не будут, - сказала Капустина. - Ни в коем случае. Шутите - кругом люди, а им церковное петь. Постесняются. Слышимость в новых домах - сами знаете. Это они к ней бегают, поскольку шито-крыто.
- Точно, - сказал Прохоров. - Им при слышимости неинтересно.
- Может, и интересно, - сказала Капустина, - да неловко перед общественностью.
- Как работает она? - спросил Сотников.
- Да работает старательно, - сказала Капустина - Вот ведь какая проблема.
- Да, проблема, - вздохнул Сотников. - Много у нас проблем… Посидеть бы как-нибудь, поговорить обо всем по душам, откровенно…
Он чувствовал стыд, что незаслуженно сторонился Прохорова, и этими словами как бы просил старика забыть об этом и вернуться к прежним отношениям.
- А я вас, Александр Васильич, давно для разговора жду, - не сдержался Прохоров. - Сказали - постараетесь зайти, и нет вас и нет, а материалу поговорить накопилось - ой-ой!
- Я приду, Дмитрий Иваныч, - ответил Сотников, выслушав виновато. Приду…
Леня уезжал в летное училище. На станции его провожали заводские ребята, родители и три сестры Капустины.
- И пожить не успели вместе, - говорила Мария мужу. - И привыкнуть он не успел ко мне.
- Он давно летать хотел, - сказал Плещеев. - Пусть летает.
Поезд тронулся. Еще раз Леня прощался со всеми из вагонного окна. Плещеев шагнул к вагону, протянул наугад руку - Леня взял ее, сжал… Мария подхватила мужа.
- До свиданья, отец! - сказал Леня.
- Летать тебе счастливо, сынок! - сказал Плещеев.
Поезд набирал скорость. Молодежь расходилась. Плещеевы остались одни на платформе.
Из станционного буфета вышли Макухин и Ахрамович. Макухин засовывал в карман поллитровку.
- Святое семейство, - сказал он, заметив Плещеевых и остановившись. Провожали гармониста в институт.
- Пойдем, - сказал Ахрамович. Он даже испугался.
- Ничего подобного, - сказал Макухин. - Самое время спрыснуть проводы. Пойдем пригласим - по случаю, в честь и так далее. - И свистнул: - Эй!..
И вдруг робкий, спокойный гигант Ахрамович взъярился.
- Ты!.. - сказал он, хватая Макухина за шиворот. - Оставь его, гад, слышишь, оставь его, оставь его, а то я тебя башкой об рельсы - пыль пойдет!..
И зашагал прочь, почти неся Макухина, как котенка.
Мария обернулась, увидела их и вздрогнула.
- Ты что? - спросил Плещеев.
- Старых дружков твоих увидела.
- Не бойся, - сказал он. - Ничего теперь не бойся.
Некоторое время они шли молча.
- Я перед тобой так много виновата, - сказала Мария, - так много.
- Нет, Маруся, - сказал Плещеев. - Это я виноват. Я просто дождаться не мог, когда ты вернешься, чтоб сказать тебе, что это моя во всем вина. Во всем… Просто боялся умереть, не сказав.
Опять шли молча, а потом Мария сказала:
- И как ее, жизнь, прожить, как сорганизовать, чтоб шла она по ровной дорожке от начала до конца, нигде не споткнувшись?..
Мошкин ушел на пенсию и жил в деревне, в небольшом доме. На крыше торчала антенна, у калитки висел почтовый ящик, а Мошкин во дворе возился с цветами, полол и поливал, как заправский пенсионер. Но при этом мрачное и боевое выражение его лица как бы говорило: "Я делал что мог, я поступал единственно правильно, вы меня не оценили - ну что ж, нате вам, я поливаю цветы, вам же хуже!"
К калитке подъехал на велосипеде пожилой мужчина - тот, что когда-то дал Шалагину лес для стройки.
- Доброе утро, Пантелеймон Петрович.
- Что скажешь, председатель? - спросил Мошкин, игнорируя приветствие.
- Прямо сказать, опять с просьбой к вам.
- Доклад вам сделать? О чем?
- Да нет, не доклад на этот раз, - деликатно ответил председатель. Понимаете, какое дело, вы, конечно, человек в годах, и на персональной пенсии, и безусловно имеете право на покой, но мы сейчас все решительно силы мобилизуем на уборку, если б вы были так добры…
- Ну а как же! - сказал Мошкин. - Приду и помогу, не беспокойся. Где мобилизация, там Мошкин всегда, будь уверен. По первому сигналу в битву! Какой может быть покой! Силенка еще есть, вот попробуй. - Он дал председателю пощупать бицепс. Председатель пощупал и пощелкал языком.