- Ну, хорошо, - продолжал Геннадий с едва заметной улыбкой. - Очень хорошо. А вы лично, Иван Федорович, причисляете себя к царской верхушке или к простому народу?
- Я не люблю таких шуток, - обиделся Кестер. - Кто же я есть, если не народ!
- Прекрасно! - подхватил Геннадий. - Стало быть, царь, Милюков, Родзянко, Горемыкин и иже с ними правы, когда говорят, что интересы правительства и интересы народа в этой войне вполне совпадают?
- А как же иначе? Если каждый пойдет в свою сторону, то кто защитит государство от врагов? И что же будет делать правительство без народа, без нас?
- Хорошо. Раз ваши интересы вполне совпадают с милюковскими, то скажите, объясните нам, для чего лично вам нужны - Дарданеллы и Константинополь?..
Кестер сердито засопел, неловко скрючившись за столом, и начал набивать свою трубку табаком. А Рослов Макар вклинился тут.
- Господа хорошие, - обратился он вроде бы ко всем, но глядя на Буркова, - припоздал я чуток, оттого, видать, и не разберу никак, что это за такие Драданеллы и кто такой Константинополь. Растолкуйте, Христа ради, темному человеку.
- Охотно, - согласился Геннадий. - Дарданеллы - это пролив между Европой и Малой Азией…
- Это, что ж, и большая Азия, стал быть, есть? - не откладывая, спросил Макар.
- Есть. Между прочим, на ее территории мы и живем. А Константинополь - главный город Турции, большой порт, тоже в тех краях находится.
- И далеко они отсель?
- Да отсюда-то порядочно, тысячонки три верст наберется, либо поболее. И то ежели напрямик ехать… У вас там, случайно, нет ли каких-нибудь деловых интересов?
- Чегой-то не припомню, - пыхнул цигаркой Макар, - кажись, нету. Вот как в солдаты возьмут, може, чего и появится. Для ентих самых Драданеллов, небось, и берегут меня. Чтоб я на штыке преподнес их царю батюшке и всей его компании. А мне в награду крест посля березовый потолще вытешут.
- Да, да. Вы хоть и опоздали к разговору, но, кажется, уже кое-что поняли. Ну, а вам, Иван Федорович, для какой же все-таки надобности края те дальние, турецкие?
Кестер жадно курил, не находя, видимо, нужных слов. Ответил вместо него Зурабов:
- Он и в Турцию не откажется поехать, и даже магометанскую веру примет, ежели там кусок земли дадут. Воюет же его сын против родных соотечественников на германском фронте!
- А казаки тама, в Турции, есть? - пошутил было Макар.
Но тут Кестер грохнул кулаком по столу - искры из трубки посыпались, огонь в лампе испуганно дрогнул. И, глядя на Зурабова остекленелыми глазами, понес, как ошалевший конь по ухабам:
- Да, да! Мой сын воюет. Он имеет царскую награду, его произвели в офицеры! А ты, черная обезьяна, глубокие тут ямы копаешь, чтобы от фронта спрятаться!
Зурабов, как ужаленный, вскочил на другом конце стола. Никто не заметил, когда в руке у него появился браунинг. Кестер тоже поднялся на ноги, отступил вправо от стола и, сунув волосатую жилистую руку за пазуху, выдернул оттуда точно такой же браунинг. Тихон бросился к Зурабову, а Макар с Геннадием - к Кестеру.
- Яков Ефремыч, Яков Ефремыч! - твердил Тихон, отталкивая руку с пистолетом. - Чего ты с ним связался!
Макар ломанул Кестеру руку, на вывих - пистолет выпал из нее, а Геннадий отшвырнул его ногой под порог.
- Э, господа хорошие, - усмехнулся Макар. - Чего ж вы тута, на хуторе, войну-то затеяли? Ехайте со мной, глядишь, вместе и завоюем енти самые Драданеллы.
- Да, да, - бормотал Геннадий, - правильно где-то сказано, что война есть продолжение политики путем насилия. До чего же наглядный пример подали!
- Ну, вот чего, - объявил Тихон, - повоевали и будет. По местам все. Спать! А на другой раз перед началом такой беседы игрушки эти я у вас отберу и спрячу. Гляди-ка ты, Аники-воины!
Ругаясь матерно, Кестер пошел к порогу, поднял там свой пистолет и хлопнул дверью.
Оставшиеся переглянулись молча. А Зурабов, гася злую улыбку и пряча браунинг в карман, сердито спросил:
- Неужели вы не видите, что этот промозглый монархист не только за тем сюда ходит, чтоб царскую правду нам доказывать?
- Ну, мало ли кто за чем ходит, - возразил Макар, совершенно не задумываясь над словами Зурабова. - Я вот за своим ружьем к Тихону пришел, да засиделся тута.
- Не балабонь, Макар, - осадил его брат, легонько покашливая в кулак. - Дело говорит Яков Ефремович. Давно я к ему приглядываюсь - не с добром ходит он сюда. Уж сколь разков то на Прийске встрену его, то в Кочкаре. И все налегке в своей линейке катается, без всякой поклажи. К Федосову, знать-то, он ездит, к жандармскому унтеру.
- Именно это я и хотел сказать, - подтвердил Зурабов. - Только ты, Тихон Михалыч, не бойся. Если бы раньше, до войны, то, может быть, нас бы и пощипали, а теперь…
- Могу сообщить новость, - перебил его Геннадий, - этого самого Федосова на прошлой неделе туда же отправили - на фронт. Вчера в конторе у Баласа слышал.
- Дак ведь на его место, небось, другой сыщется, - вставил Макар. - А нас все равно дальше фронта не пошлют. Вы через недельку-другую вместе с последними железками в Джетыгару подадитесь, я - в солдаты, и останется тут один Тихон - за всех отвечать, - засмеялся Макар.
- Да так, пожалуй, оно и выйдет, - согласился Зурабов. - Только с Тихона Михалыча никакого навару им не будет. Да и Кестер перестанет к нему ходить.
Распрощались и разошлись мужики, а у Тихона беспокойство долго еще не проходило после этого вечера. Ведь одно дело - лишь собственные подозрения, и совсем другое, когда подтвердились они всеми. Ведь, кроме Макара, все, выходит, понимали, для чего тут Кестер чуть ли не каждый вечер околачивается. Вспомнилось Тихону, что и Виктор Иванович давненько тут не показывался, и Прошечка не заходит на огонек, и Чулок совсем перестал к ним заглядывать. Только вот кум Гаврюха бывает реденько, да еще Филипп Мослов, Матвей Дуранов изредка забегают. Но в споры они не ввязываются, только газетные вести с фронтов узнают. Леонтий Шлыков - тот все Гришкины письма читать приходит. Тоже, давно уже не был. Вместе Гришка с Василием где-то горе мыкают. И от Василия тоже давно никаких вестей нет.
Мог бы Тихон спокойно спать и не бояться лукавого Кестера, если бы знал, что жандармские конторы, буквально завалены всякими нежелательными донесениями, а меры не успевают они принимать даже к тем, кому в предвоенное время в двадцать четыре часа кандалы бы изладили.
К тому же и на фронте события творятся невиданные. До братания с противником дело доходит! Но в газетах и журналах про то не пишут. Сплошное геройство там разрисовано. Тихон видел у Зурабова в журнале "Нива" белые пятна, как заплатки, на страницах и спросил, почему так плохо пропечатано. А это, говорит, цензура такие куски выкидывает, чтоб не все народу известно было.
А слухи-то все равно доходят. Говорил о братании Зурабов, только без Кестера. И Василий в последнем письме написал, что ходили они "в гости к немцам". Как это понимать? Может, в разведку ходили, а может, и на самом деле брататься. Только письма Тихон давно перестал читать при Кестере и Леонтию шепнул, чтобы при нем "не таращился" с Гришкиными посланиями.
Теперь Леонтий к Тихону в кузню по этим делам приходит, вместе с Манюшкой. Заодно узнают и о том, что Василий пишет, коли вместе они находятся. И кажется порою Леонтию Шлыкову, что сын его непутевым сделался, погряз в каких-то тайностях. Видать, недоброе против самого царя замышляет. Одно утешение в том находит Леонтий, что Василий Рослов рядом с Гришкой, а он - солдат бывалый и ничего худого не допустит.