Линейка переломилась. Афоня, как помешанный, продолжал долбить парня обломком и по голове, и по плечам, и по рукам.
- Мышь ты белая! Хоть убей - не мазал! Убьешь - и тебя в каторгу сошлют! - орал Колька, а в дверь уже заглядывали гимназисты из других классов. Для них была перемена.
Усталость ли, или этот отчаянный крик истязаемого остепенили Афоню. Опустошенным, каким-то потусторонним взглядом прошелся он по гимназистам, все так же стоявшим на коленях, и глухо спросил:
- Так, что ж, виноватых, стало быть, нет?
Класс молчал.
Так закончился последний в жизни Кольки урок в гимназии.
4
Пусто в хуторе стало и холодно. И в степи тоже - пусто и холодно, потому как свезли с нее все, что породила земля. Снег, пока еще рыхлый, ровненько прикрыл осиротевшие нивы, на свой лад украсил перелески, словно одеялом прихлопнул звуки. А в хуторе пусто оттого, что все меньше и меньше остается мужиков в опустелых избах, все больше плодится вдов да сирот.
На прошлой неделе Мирона Рослова забрили. Правда, ему, кажется, повезло: в Троицке полицейским стражником пока оставили. А стражников помоложе, стало быть, - на фронт. Мирону-то уж через половину пятого десятка перевалило. Теперь главными работниками в хозяйстве у него Митька да Степка остались. Так ведь ежели война-то еще годок другой потянется, Митьку туда позовут непременно - Степке тогда за всех мужиков хозяйствовать. А о том, что и на Степкину долю винтовка с боевыми патронами найдется, пока никто и думать не мог. Ни за что б не поверили, если бы кто-то сказал такое.
"Чудны дела твои, господи! - загадочно хмыкнул Тихон, когда проводили Мирона. - Да как ж эт Макара-то поколь не трогают? Бог, что ль, его берегет".
Это всегда так бывает, коли не умеют люди объяснить жизни - на бога сваливают. А Макару было все едино - бог ли его хранил, или канцеляристы потеряли из виду. Но понимал, что в любую минуту позвать его могут, и котомка с сухарями постоянно была наготове.
Вечера скучные, ранние в эту пору. Сидел Макар при тусклой лампешке в избе - хомут Рыжкин чинил. Прошел короткую строчку, дратву пригладил, ручкой шила по строчке этой постукал. Потом отнес хомут под порог и, вернувшись, мягко подошел к жене, возившейся возле залавка. Нежно сзади положил ей на плечи свои тяжелые руки, ласково сказав:
- Дата, Даш… А не съездить ли мне завтра на охоту? Как ты скажешь?
Удивленная небывалой и столь необычной нежностью, Дарья не спеша поворотилась к мужу, вытирая передником руки.
- Не спеши, коза, все волки твои будут, - пошутила она. - А не лучше ли тебе, Макарушка, дома лишний денек посидеть? Вот-вот уволокут тебя от нас. А там, знать, лиха солдатушкам без меры перепадает. Чего же тут-то еще маяться станешь!
Сознавая, что счастье ее бабье отсчитывает распоследние деньки, боялась Дарья спугнуть его, и Макару ни в чем перечить не хотела.
- Дак ведь охота, она пуще неволи, сказывают, - гнул свое Макар. - А мне, може, это и достанется только…
- Да уж поохотничай, коли тоска тебя одолела, - сжалилась Дарья.
- Ну вот и ладноть, - повеселел Макар, схлопотав этакое позволение. - В таком разе к Тихону добежать мне надоть: ружье в ентот раз у его я оставил и дубинка там же.
Он благодарно глянул Дарье в повлажневшие глаза и круто направился вокруг печи к порогу, на ходу сдернув с гвоздя шубенку и шапку.
- Ох, кабы ведать да знать - не ходить бы в рать, - присказкой аукнулся Макар и хлопнул дверью.
К Тихону добежать хотелось ему не только из-за ружья. Там каждый вечер возле инженера Зурабова и Геннадия Буркова густо табунились мужики. Завсегдатаем бывал и Кестер Иван Федорович. Начитанные все, а понимают одно и то же, видать, по-разному, оттого спорят порою до хрипоты, и послушать их интересно. Не раз Макар засиживался там до вторых петухов, а Дарья такие посиделки не одобряла. И сейчас догадывалась, что поход мужа затянется за полночь.
Шахта так и заглохла, не успев по-настоящему развернуться: рабочие, как вешний снег, исчезли - из-за войны, кредиты закрыли - из-за войны, потому и шахта как бы сама собою закрылась. Инженер и техник оставались в хуторе для того только, чтобы снять все оборудование и переправить его в Джетыгару. Им приходилось нанимать случайных рабочих, а то и пользоваться услугами оставшихся хуторских мужиков. Котел опять же недавно с помощью лагуновских троек увезли по первому снегу. Сбылось и в этом недоброе заклинание бабки Пигаски.
Войдя во двор к Тихону, Макар глянул в затуманенное кутное окно - накурено там. Потоптался на месте, словно припоминая что, и, поняв, что скоро отсюда не выбраться, подался в угол двора под сарай. Снегу во дворе почти не было, потому не скрипел он под ногами.
Остановился Макар, и вдруг ухо его изловило какие-то слова, произносимые вполголоса. Прислушался:
- …Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком… - какое-то бормотание, и опять: - Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком!
"Ах, растрафить тебя, невесту эдакую! - ахнул мысленно Макар. - Ксюха ведь это, кажись!"
Будто кот к воробью, двинулся он на этот голос и в густой темноте возле самого плетня едва разглядел расплывчатую тень. Ксюшка стояла к нему спиной. Схватил ее Макар - взвизгнула девка с перепугу. Словно косач на току, бубнила она свои заклинания и совсем не слышала, как подступился Макар.
А он охватил ее руками сзади, придавил к плетню, хихикая:
- А я тебе скажу другую побаску. По нонешним временам тоже не бесполезную.
- Какую?
- А вот: батюшка Покров, натопи нашу избу без дров.
- Да мы ж и так всю жизню без дров обходимся - кизяком топим, - хихикая, возразила Ксюшка. - Отпусти-ка меня. Ишь ведь, как медведь, облапил!
Макар ослабил руки. Ксюшка выскользнула из них, но не убежала. Одернув на себе короткую поддевку, ласково попросила:
- Ты бы не сказывал никому про это, Макар, а?
- Так и быть, не скажу, - посулил он. - Дарье своей и то не скажу. А ты за это хоть бы призналась, в кого метишь-то.
- Ишь, сколь хитер ты, Макарушка! - Повела плечом Ксюшка и шустро стрельнула мимо него в дверцу. Уже с дедовой половины двора добавила: - Н-нет! Окромя меня, знать про то всем заказано. - И затопала в сени.
- Вот дак тебе и Ксюха! Все вроде бы девчушкой была, - вслух рассуждал Макар, оставшись один. - Всех ребят на войну побрали, а у ей свое на уме. Жизня-то все равно идет, и никакой войной не остановишь ее.
В избе сидели одни мужики. Настасья с ребятишками к деду ушла. Долго боролась она против этих вечерних собраний, но так ничего и не могла поделать. Сидеть же тут с мужиками, слушать их споры да табачищем дышать - Настасья не могла. Потому забирала она с собой ребятишек, прялку прихватывала и уходила к Марфе, сношенице своей, вечеровать. Даже за стенкой слышно, как гудит изба от жарких споров.
- Допустим, в Думе уже нет разногласий, - громко говорил Геннадий Бурков, обращаясь к Кестеру, когда Макар вошел в избу. - Но ведь Дума - это не русский народ, не российский народ, а лишь правящая верхушка.
- Нет, - возразил Кестер, и щетка усов подскочила кверху, словно готовясь обороняться. - Не верхушка, а лучшие люди нашего государства. За ними народ стоит, и они знают, что надо народу.
Спор начался, видимо, уже давно, и никто даже головы не повернул к Макару. А он, углядев местечко на лавке возле печи, тут и присел рядом с Тихоном, стараясь не мешать разговору.
- Нет, Геннадий, - спокойно заговорил Зурабов, - Дума - не правящая верхушка (никем она не правит), а царская служанка она. И делает она то, что царю надо, а не народу. Да и разногласий там никаких, наверно, не было.
- Так я же про это и хотел сказать, Яков Ефремович. Все это и есть дворянская, вокругцарская верхушка, ничего не знающая и не желающая знать о своем народе…
- Врешь! - прервал его Кестер. В Думе не дураки сидят, чтобы с царем ссориться. А о своем народе царь знает больше, чем вам кажется. Если бы он не знал про таких, как вы, тюрьмы были бы пустыми. А в них тесно!
На какой-то момент в избе стало вдруг тихо-тихо. На лице у Зурабова даже сквозь смуглую кожу выплеснулась заметная бледность. Недобро сверкнув злыми глазами, он глухо кашлянул и зачем-то сунул правую руку в карман.
Геннадий приметил и понял этот жест, зная о том, что с начала войны Зурабов приобрел браунинг и не расставался с ним. Бурков заговорил напористо, снова обращаясь к Кестеру:
- А вы, Иван Федорович, знаете о том, что кадетский лидер Милюков неустанно трезвонит о необходимости сделать ближайшей задачей русской политики приобретение проливов и Константинополя?
- Что же, я должен отвечать за кадетские выдумки? - вопросом же ответил Иван Федорович.
- Э-э, нет, - обрадовался Геннадий, видя, что "щука" сама идет к нему в ловушку. - А вы слышали, читали где-нибудь, чтобы Дума не согласилась с Милюковым, чтобы царь сказал, что ему не нужны Дарданеллы и Константинополь?
- Не слышал, - признался Кестер и завозился на лавке, будто под него насыпали гороху. Он шумно затянулся из угасающей трубки и, видя свой провал, попытался выбраться из него: - Это хорошо, что правительство и Дума помогают царю, а не ссорятся с ним. Трон, значит, не шатается, крепко стоит.
Зурабов молчал, но видно было, что в молчании этом не укрощается гнев, а вроде бы скапливается, давит на запоры и вот-вот сорвет их. Ему противно было видеть наглую изворотливость Кестера, но еще больше бесила недосказанная угроза, намек на тюрьму. Зурабов, Бурков да и некоторые мужики давно, хотя и смутно, подозревали в этом человеке доносчика. Сегодня же он почти признался в этом.