"Ах, выжрет все", - с жадностью подумал усопший. Но старуха, налив две чашки, отставила порожнюю бутылку и вытащила из чемодана другую.
- Давайте скорей ложиться спать, - сквозь слезы сказала хозяйка.
Петр Иваныч замерз, запрокинутая голова его кружилась, затекла спина. И ужасно хотелось выпить самогону. Ну, положеньице! Черт его сунул умереть! Сидя на ступеньке под самым потолком, он засунул руки в рукава, клюнул раз-другой носом, задремал.
А когда открыл глаза, было тихо. Покойник приподнял крышку люка. Тишина, горит лампадка. Он просунул в комнату свою рыжую встрепанную голову и осторожно закорючил ногу, чтоб выбраться наверх.
Но вдруг душераздирающий визг хлестнул его колом. С хриплым лаем, визгом, криком мимо него толстобоко протряслась старуха.
И все сорвалось с мест и понеслось: стол, самовар, окошки…
Старуха мчалась среди лунной ночи вскачь, за ней - мертвец. Старуха ухнула, упала. С маху на нее упал мертвец.
- Ульяна Сидоровна! Душечка!.. Это я - Тарелкин… Самогону, дайте самогону!..
Старуха рявкнула и заорала, и с нею заорал весь свет. Покойник ткнул кулаком в пьяную старушью пасть.
- Ульяна Сидоровна!.. Ангел… - и сгреб старуху за глотку.
Старуха вскинула к небу толстые ноги, вытянулась вся и захрипела.
"Бежать… Скорей…".
Мертвец метнулся и - по воздуху, как птица. И вслед свистки, ругань, крики:
- Держи, держи!..
Все опрокинулось и завертелось: капуста, гряды, глазастый месяц, орущая толпа людей - и красный конь пронесся с хохотом.
Петр Иваныч в сенцах. Схватил тяжелый топор-колун и притаился: пропадать так пропадать.
И первому - раз по голове, другому - раз… Свалили, вяжут.
- Ребята, к стене его!
- Как, без суда?
- Без суда… Он мертвый…
Морды, морды, морды, тыща ружей в грудь.
- Пли!! - залп.
С треском обломилась гнилая ступенька, на которой кошмарно спал Петр Иваныч, он кувырнулся в пустой, из-под капусты, чан, враз проснулся и от страшного испуга по-настоящему мгновенно умер.
ХРЕНОВИНКА
Дядя Филимон вышел с Николаевского вокзала и сразу разинул рот: это кто же такой на коне-то взгромоздился?
- Эй, паренек хороший, - спросил он папиросника. - Кто же это будет? Генерал какой али товарищ?
- Александр Третий. Пугало.
- A-а, так-так… Действительно… - оказал мужик, снял с головы гречневик, поблестел лысиной, перекрестился и опять надел. - А у нас Карло Марков в городу в уездном. И борода такая же. Только пеший, так что по грудь. Тоже, говорят, правильной жизни был. А городок наш маленький, можно сказать бедный, дрянь. А не знаешь ли, паренек хороший, как мне Груньку отыскать, дочку? Фамиль моя Филимон Комар, из деревни Болотище. Край наш дикий, лесной, неудобный край.
- Надо улицу знать, дядя.
- Она не на улице, она на линии. Иди ты, пишет, тятенька, на линию и все считай. Восемь линий пройдешь, тут я не живу, а на девятой-то в аккурат и тово… В этом доме, пишет, булочная, крендель золотой висит. Тут, говорит, и ищи меня.
Филимон долго путался по городу, наконец разыскал квартиру и с черного хода вошел в кухню. Пусто. Рыжий кот, засунув голову в стеклянную банку, лакал молоко.
- Брысь! - крикнул Филимон, и, постояв немного, пошел по коридору, покашливая.
Отворил одну, другую, третью дверь - никого. В четвертую комнату дверь была открыта. Филимон заглянул туда и замер. В кресле сидела приятненькая барышня, она размахивала рукой, громко кричала в стену и смеялась. Больше в комнате никого не было. Вдруг барышня наморщила брови, дробно затопала ногами в пол и закричала еще громче:
- Кто? Я сумасшедшая? Ха-ха! Может быть. Ах, так? Ну, погодите… Я вам такое сделаю, что… А очень просто. Я сумасшедшая и есть… Что?.. - Она вдруг взвизгнула, захохотала и подпрыгнула в кресле.
У Филимона от страха ослабли поджилки.
- Бешеная! - сразу догадался он и, подхватив котомку, кривобоко по коридору марш.
А сзади стучали каблучки, и звонкий голос кричал:
- Кто это? Кто тут ходит?!
Филимон обернулся, ахнул, бросил котомку и кинулся по лестнице. Его схватили двое: в очках и без очков.
- Стой! Куда?.. Ты, дьявол, что бежишь?!
А сверху скакала сумасшедшая:
- Держите его, держите!.. Вор!..
- Ой батюшки мои! - взмолился Филимон. Он пучил глаза и весь трясся. - Бешеная!.. У нас на деревне колдуны… Вот так же… Портят… Ой… Пусти! Не держи! Заест! - Он двинул по очкам одного, по уху другого, ноги у него подсеклись, и он покатился на сиденье по ступенькам вниз.
А навстречу - девушка с корзиной.
- Тятенька, что ты? Тятя!
- Груняша, убегай!.. Бешеная! - хрипел обезумевший Филимон.
Чай пили втроем в кухне. Филимон все еще с опаской, покашивался на барышню и повествовал:
- У нас, в нашем селе, колдун на колдуне. А то и бабы которые. Вот у соседа на полосе залом одна ведьма сделала, колосики этак вниз пучочком завязала… Ну, знамо, хозяйку спортили. По-овечьи блеет, сама с собой разговор имеет, навроде тебя…
- Филимон Иваныч, - засмеялась барышня, - значит, я, по-вашему, тоже порченая? Ведь я же объясняла вам, что это - телефон.
- Понимаю, - подозрительно сказал мужик.
- Это верно телефон, тятенька, - подтвердила Груня. - Проводится он по всему городу, и можно говорить. Проволока такая.
Филимон благодушно засмеялся и погрозил дочке пальцем.
- Пойдемте, Груняша, поговорим при нем.
Филимона вволокли в комнату силой, как к антихристу.
- Да не бойся, тятя, что ты на сам деле дикий какой… Вот смотри. Видишь, висит штучка, на штучке рогулька, а на рогульке трубка. Вот сейчас вызову… кого бы это?.. Да! Хочешь, Прокофия Киселева, крестника твоего, он в Пассаже служит… Вызвать?
- Куда ж ты его вызовешь? Чего от дела малого отрывать. Поди сколько сюда прошагает… Лучше мы к нему ужо…
- Зачем, - улыбнулась барышня, а Груня стала звонить. - Он будет разговаривать со своего места. За версту или за две. Даже с Москвой можно говорить.
- Грунька, брось! - закричал Филимон. - Брось чертовщину! Грех! Как это можно, чтоб за версту… скрозь стены. Глотку перекричишь.
- Кто у телефона? - нежно начала Груня, оправила кудерышки и с улыбкой поклонилась в стену. - Здравствуйте, Прокофий Павлыч. (Филимон прыснул в горсть). Ну, как поживаете? Ах, какой вы комплиментщик. Кто? Я? Ха-ха-ха! Ну и просмешники вы, ей-богу. (Борода Филимона тряслась от смеха, он подмигивал барышне и кивал на тараторившую Груню.) А знаете, кто с вами сейчас будет говорить? Мой тятенька, а ваш крестный. Да-да-да! Сегодня. Только что. Я передаю трубку. Тятенька, бери.
Но Филимон крутил бородой и похохатывал:
- Ну и озорница! Так я тебе, девка, и поверил. А и ловко ты камедь ломаешь… А?
- На, на, садись, тятенька, - усадила она его в кресло. - Говори в трубку-то. Говори: "Здравствуй, крестник".
- И чего ты, коза, озоруешь надо мной, стариком. Ну, да ладно, потешу тебя Ну… Здравствуй, крестничек!
Вдруг лицо его вытянулось, левая пятка чиркнула по полу, и плечи передернулись.
- Ково? - закричал он дрожащим голосом, вращая глазами. - Прошка, ты? Откедова? Что ты врешь, едят тя мухи! Как ты можешь в трубку залезть, едят тя мухи?! - Он оторвал трубку и, прищурившись, заглянул в нее. Руки его тряслись.
- Не отрывай, тятя. Говори, говори… - сквозь смех приказывала Груня.
- Нет, ты не настоящий! - снова закричал Филимон в трубку. - Это напущено! А ну, скажи: Христос воскрес… Ах, едят тя мухи! Хы… Ну, а как крестну твою зовут?.. Верно, тетка Агафья…
Лицо Филимона сразу прояснилось, на лысине выступила испарина, и клокочущий восторженный хохот уже не давал ему говорить. Он только выкрикивал:
- Толкуй, толкуй! Ах, едят тя мухи!.. Хы-хы-хы… Верно… О-о! Неужто? Ну, и едят тя мухи… А? Чего?.. Хы-хы… Тьфу, ты, едят тя мухи!.. А ну, скажи, чего у меня на левой ноге есть? Верно, желвак. Прощай, прощай, едят тя мухи, Прокофий Павлыч… Ха-ха-ха, едят тя мухи с мошкарой.
Груня, вся красная от смеха, повесила трубку. Барышня, улыбаясь, затягивалась папироской. Филимон несколько мгновений сидел молча, потрясенный.
- Да, - наконец проговорил он. - Да… Вот так, слеха-воха, музыка!
Лицо его было подавленно и удивленно. Посидев еще с минуту, он глубоко вздохнул, встал, размашисто перекрестился и сказал:
- Благодарим. Приятно. Ну, барышня, едят тя мухи… Уступи ты мне эту хреновнику, в ножки поклонюсь. То есть вот как нужно, до зарезу. Сидел бы я в избе да покрикивал в трубчонку: и в поле бабам на работе, и в лес, и по волости по всей. А захотел - с Груняхой али с тобой перекинулся словцом: здорово, мол, барышня, едят тя мухи… Ах, ах… Сидим мы, как кроты, в дыре и ничевошеньки не знаем.