– Как сдаваться, Ольга Семеновна? – растерянно спросила она.
– Да так. Людей-то сколько погибло, подумать страшно. Ты думаешь, отец твой вернется?
Глаза Дины наполнились слезами, она молчала, опустив голову.
Распустив толстые, бесформенные губы, Игорь слушал слова матери.
– Ну уж, мама, так жестоко говорить! – вступилась за Дину Кира. – Может, и не убьют Иннокентия Осиповича.
– Он свою власть защищает, ему и голову сломить любо, – упрямо сказала старуха.
В словах ее Дина почувствовала злобу и невольно вспомнила день своих именин, восторженные взгляды Ольги Семеновны, которые она бросала на отца, ее льстивые слова… "И тогда она носила камень за пазухой", – подумала Дина.
Кира положила ей на колено белую, изнеженную руку с золотым кольцом на пальце и горячо заговорила о том, что она нисколько не боится немцев.
– Одна знакомая девушка рассказывала мне, что они даже целуют дамам ручки! – с увлечением закончила она.
Дина ничего не сказала. В ней поднялась злоба. Ей захотелось скорее уйти отсюда.
Она встала и обратилась к Ольге Семеновне:
– Мама просила у вас нашу мигалку…
– Мигалку? Ах, да я и забыла, – отозвалась Ольга Семеновна, тяжело поднялась со стула, взяла с подоконника маленькую самодельную мигалку и подала Дине.
– Спасибо. Я пошла, – не глядя ни на кого, сказала Дина и шагнула к дверям.
– Да ты сиди, Диночка, мы проводим тебя, – оставляла ее Кира.
Но Дина почти выбежала на улицу, с трудом сдерживая гнев и слезы обиды.
Она толкнула плечом проходившую мимо высокую, толстую женщину и не заметила этого.
– Дороги мало, девочка? – низким, почти мужским голосом сказала женщина.
– Семеновна! – крикнула Дина с такой радостью, что та от удивления остановилась.
– Дина! Ты чего тут делаешь?
– Семеновна, как я рада, что вас встретила!
– Да ты чего радуешься так?
– Семеновна, я была сейчас у Петерсон. Вы знаете, они какие… – И Дина слово в слово пересказала старухе только что происшедший разговор.
Семеновна повернулась к дому Петерсон и погрозила в темноту большим кулаком.
– А та, селедка старая, беду на Родину кличет. Эти Родину за копейку продадут. Иуды, христопродавцы! Тьфу! – Семеновна плюнула. – Шкуры свои берегут. Недаром пословица говорит: "Друзья в беде познаются".
Два письма
Солнечный луч разбудил Дину. Он скользнул на подушку, пробежал по глазам, и сквозь закрытые веки Дина почувствовала свет и тепло. Она потянулась так, что ногами и головой прикоснулась к холодным спинкам кровати.
В комнате Екатерины Петровны скрипели половицы. Она собиралась на завод, куда поступила с первых же дней войны.
Дина открыла глаза. Комнату заливал яркий солнечный свет. Луч преломлялся в зеркальном трюмо, и над кроватью дрожала гамма всевозможных цветов спектра.
"Как красиво, – думала Дина, любуясь многоцветными зайчиками, – как хорошо, ясно, тепло в комнате". Но на душе было грустно. С начала войны, чаще всего по утрам, Дина ощущала в себе какую-то ноющую боль.
Неожиданно мысли ее перекинулись на другое. Она вспомнила давнишний разговор с Костей о силе воли. Костя тогда сказал, что каждый человек может развить в себе силу воли. Дина тоже верила в это, и ей захотелось унять в себе тревогу, научиться хладнокровию во время бомбежек, настойчивости в трудной для нее работе с домохозяйками, спокойствию в ожидании писем от отца.
"Буду развивать в себе силу воли", – решила Дина и начала одеваться. Спешить было некуда, но она нарочно встала, потому что ей очень хотелось понежиться в постели.
– Ты что же так рано? – удивилась Екатерина Петровна. – Еще Юрик не встал.
Она сделала указания по хозяйству и торопливо ушла.
"Вот у мамы есть сила воли, – подумала Дина. – Она всю жизнь жила в свое удовольствие, не хотела поступать на работу и всегда рассуждала так: женщина должна быть матерью и хозяйкой. Но началась война, и она сразу же пошла работать на оборонный завод".
Дина помнила, как Игорь Андреевич не раз говорил, посмеиваясь: "У вас, Екатерина Петровна, философия немецких жен: киндер и кюхе, только кирхе не хватает". Екатерина Петровна сердилась и доказывала, что взгляды ее полностью отличны от взглядов немецких обывательниц.
"И вот теперь Игорь Андреевич, наверное, убедился в этом", – с радостью думала Дина, прибирая в комнатах. Ей всегда было обидно, что Куренков считал ее мать отсталой женщиной.
Дина одела и накормила Юрика, выгладила его белую панаму, выстиранную накануне, надела на кудрявую русую головку брата и повела его в детский сад.
Они спустились по ступенькам террасы и остановились, услышав, как хлопнула калитка.
Вошел почтальон.
– Письма Затеевым! – звонко крикнул он, не сходя с места.
Дина бросила Юрика и по дорожке побежала к почтальону.
Она взяла два письма и, разглядывая их, медленно повернула к дому.
На синем конверте она узнала крупный почерк Кости. На другом треугольном конвертике незнакомой рукой было написано: "Тов. Затеевой". Дина долго вертела письмо в руке, не зная – ей или, матери оно предназначено: ни имени, ни отчества адресата на конверте не было. Оба письма она положила в карман жакета и повела Юрика в детский сад.
Дорогой несколько раз она порывалась вскрыть конверты, но решила, что вот теперь-то и пришло время тренировать силу воли.
"Оба письма прочитаю после работы", – подумала она и начала подробно отвечать на вопросы Юрика: от кого письма, почему они были у почтальона? Потом он заинтересовался, есть ли у поезда шины, когда приедет папа и сколько у немцев пушек.
Дине надоело отвечать на бесконечные вопросы брата, и она замолчала.
Вечером она уложила спать Юрика, взяла письма и вышла на террасу. Первым она распечатала синий конверт и, волнуясь, стала читать письмо.
Здравствуй, Дина! – писал Костя. – Вот уже второй месяц, как мы работаем в совхозе "Новый мир". Работаем от темна до темна. Ты, конечно, интересуешься – трудно ли? Признаюсь, вначале было всем нам так трудно, что небо казалось с овчинку. А теперь привыкли – ничего. Рабочие совхоза нас вначале плохо встретили, не таясь, говорили, что дармоеды приехали, и от этого было тяжело. А теперь они нас уважают. Мы с первого же дня решили доказать им, что умеем работать. Нам бригадир отвел маленькое поле для прополки и думал, что мы с ним весь день провозимся, а мы его в два часа окончили. Он очень удивился, ну, и радовался, конечно.
Познакомились мы со всеми видами сельхозтруда: пололи, научились жать, метать сено в зароды. Теперь я работаю на комбайне. Очень интересно! Вероятно, теперь и танк сумел бы вести! Я и Ната очень жалеем, что тебя назначили работать с домохозяйками и на школьной площадке и ты не поехала с нами.
Бригада наша, Дина, самая лучшая. Ее в пример всему колхозу ставят. Почти все мы по две нормы выполняем. Представляю, как ты удивишься, когда я скажу тебе, что лучше всех у нас работает… Мирошка! И знаешь, Дина, работает он не потому, что самый быстрый, или там тщеславный, или любит это дело. Нет, он только сейчас так работать может, потому что Родина в опасности, а он ее очень любит.
Удивлю тебя еще раз. Мирошка теперь мой лучший товарищ. Он совсем стал другим, чем был в школе.
Здесь, Дина, очень красиво. Если бы ты видела, какие горы! А какой воздух бывает по утрам – пахнет медом, и до чего свежий!
В свободное время мы занимаемся самодеятельностью. В клубе устраиваем вечера, учим колхозных ребят играть на сцене. Я уже дважды выступал со своими стихотворениями. Вот одно из них:
Колоски
Выйди, выйди в широкое поле
В час восхода осеннего дня,
В час, когда на огромном раздолье
Просыпаются тихо поля.Посмотри, как колышутся мерно
И волною гуляют хлеба,
Под порывом веселого ветра
Колосятся родные поля.От звенящего сильно привода
Желтой лентой пшеница легла.
Чья же это такая работа
Хорошо так на поле видна?Кто сидит там лихим машинистом
И ведет тот ударный привод?
Кто похож на родного танкиста,
Что машину умело ведет?Кони сытые рвутся в упряжке.
Вот он едет сюда, посмотри -
Это мальчик, веселый, как я же,
И задорный такой же, как ты.Походи по широким просторам,
Где стоят золотые снопы.
Ты увидишь, в весеннем уборе
Кое-где полегли колоски.Посмотри на листочки плаката
И прочти боевые слова:
"Без потерь убирайте, ребята,
Урожайные наши поля!"И твое незаметное дело
Станет делом великих побед.
Делом доблести смены умелых,
Ильича не забывших завет.
Я очень жду от тебя письма, Дина, даже больше, чем от своей сестры. Ты не удивляйся. Еще в тот вечер, когда мы сидели на берегу, я хотел сказать тебе… но не решился. В письме это сделать легче.
Знаешь, Дина, для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба. Вот почему я так жду от тебя письма и поэтому же мне без тебя скучно.
Не сердись на меня за эту откровенность. Напиши мне скорее.
К о с т я. 23 августа 1941 года.