Дина еще раз перечитала письмо. Она нисколько не рассердилась на Костю, напротив, чувствовала себя счастливой, ей хотелось наизусть заучить конец Костиного письма, рассказать кому-нибудь об этом. Но рассказать она могла только Нате, а та была с Костей в совхозе.
Дина еще раз вполголоса прочитала:
– "Для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба", – и засмеялась тихим, счастливым смехом. – Теперь посмотрим, что здесь? – громко сказала она самой себе и осторожно, все еще улыбаясь, распечатала треугольный конверт.
Дорогая тов. Затеева! – с трудом прочитала Дина неразборчивые слова. – С первых же слов моего письма приготовьтесь к ужасной вести.
В одно мгновение улыбка исчезла с лица Дины, щеки и губы ее мертвенно побледнели. Буквы плясали, бумага дрожала в руках.
12 июля ваш муж Иннокентий Осипович Затеев погиб при взрыве мины. Я был очевидцем, так как шел сзади него на близком расстоянии. Тело его не найдено. Не отчаивайтесь…
Дальше Дина читать не могла. Она сжала письмо в руке, склонилась головой на перила и заплакала тихо, безутешно.
* * *
Потянулись мрачные, незабываемые дни.
Екатерина Петровна впала в бурное отчаяние: она истерически кричала, плакала и не замечала ни Дины, ни Юрика. Она почти не выходила из комнат и, когда затихала, сидела утомленная в кресле с мокрым полотенцем на лбу. На работу она не ходила.
А Дина, как и прежде, по утрам кормила и уводила Юрика в детский сад, а сама занималась с домохозяйками по ПВХО, затем шла на школьную площадку. В перерыв бегала домой проведать мать.
Все было прежним, но на все Дина смотрела теперь по-другому. Жизнь показалась ей более значительной, а всякая радость дороже, чем прежде. Днем она старалась энергичной работой отвлечь себя от тяжелых мыслей и советовала матери тоже идти на работу.
– Дома хуже, мамочка, – убеждала она Екатерину Петровну. Но та бессильно опускала руки, качала головой, шептала, что делать она ничего не может.
Вечерами Дина не могла справиться со своим горем. Она представляла себе отца, слышала его низкий голос, его смех, видела его походку и засыпала в слезах. Ночами ее преследовали кошмары, а утром, почти еще во сне, рождалась надежда, что, может быть, все это только сон. Но наступал день, надежда угасала, и снова с тяжелой головой, с ноющим от тоски сердцем Дина начинала очередной день.
Вскоре пришло официальное извещение о гибели Иннокентия Осиповича. С новой силой захлестнуло горе, но с этого дня раны медленно начали заживать. Так устроена жизнь. Мертвое не должно мешать живому.
В ясное сентябрьское утро Дина достала письмо Кости, перечитала его и радостно улыбнулась.
Одна
Немцы приближались к городу. День и ночь глухо гремела вдали канонада, стонала и сотрясалась земля от взрывов бомб. Над городом полыхало зарево, черные столбы дыма вздымались вверх, туманом окутывали город, реку, поля. Едкий дым днем закрывал солнце, а ночью – месяц и звезды. Город жил во мраке страшной, напряженной жизнью.
Теперь уже не только ночами, но и в разгар сумрачного дня то и дело на город налетали обнаглевшие вражеские самолеты, сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, бреющим полетом с воем проносились над крышами домов, зажигали их и расстреливали людей из пулеметов.
Дни стояли жаркие, точно время пошло вспять и снова вернулось знойное лето. В садах вторично зацвела черемуха, и старики считали это недоброй приметой.
Жить в городе становилось опасно и страшно. Жители стремились эвакуироваться в тыл, но было поздно: снаряды взрывали железные дороги, самолеты бомбили поезда. Вражеские бомбардировщики подкарауливали на трактах грузовые машины с эвакуированными и превращали их в черные, дымящиеся развалины.
В эти дни Затеевы пережили новый удар. В серый октябрьский день детсад, в котором находился Юрик, вывезли из города.
Прошло две недели, и на запросы родителей председатель сельсовета, куда был эвакуирован детский сад, ответил, что дети к ним не приехали.
Екатерина Петровна снова впала в бурное отчаяние. Она совсем перестала есть, поседела.
Исчезновение Юрика Дина переживала так же тяжело, как и смерть отца. Ни на минуту она не забывала о брате, и, как страшные призраки, перед ней вставали воспоминания.
Вечерами в пустой беленькой кроватке с сеткой чудилась ей русая головка Юрика, в комнате ясно звучал нежный голосок:
"Дина, сегодня ты усипишь меня или мама?"
Временами ей слышался его смех или плач, и она, заливаясь слезами, бесцельно бродила по опустевшим комнатам, где каждая вещь напоминала о брате.
С каждым днем враг подходил все ближе и ближе к городу.
С оборонным заводом, на котором работала Екатерина Петровна, Затеевы уезжали в тыл. В один чемодан они собрали самые необходимые вещи, в мешок уложили провизию на дорогу.
В день отъезда Дина решила закопать в саду свои любимые вещи. Она ничего не сказала матери и, остро отточив лопату, стала рыть между кустов яму. Жирная земля, переплетенная корнями кустарников, поддавалась с трудом.
– Динушка, что ты это делаешь? – раздался за ее спиной голос Игоря Андреевича.
Она повернулась, вспыхнула и, смущенно улыбаясь, сказала:
– Хочу кое-что спрятать…
– Спрятать? – Он засмеялся. – Значит, думаешь снова в свой сад возвратиться?
– А как же? – растерянно проговорила Дина.
Куренков потрепал ее по плечу и серьезно сказал:
– Слушай, Динушка, я убеждал Екатерину Петровну оставить тебя со мной. В нужную минуту мы улетим из города самолетом. Эвакуироваться с машиной завода – безумие. Это – гибель. Твоя мать не понимает этого. Иногда матери бывают эгоистичны. Поговори с ней сама.
У Дины на глазах навернулись слезы и задрожали губы, но она пересилила себя и твердо сказала:
– Я не оставлю ее, Игорь Андреевич. Она ведь теперь совсем одна. А если умирать придется… – Дина опустила голову и тихо добавила: – Ну что же, будем умирать вместе…
Куренков сел на траву. Дина заметила, как сильно побледнел и осунулся он за эти дни.
– Эх, Динушка, если бы ты знала, какой ад у меня вот здесь. – Он показал рукой на голову. – Значит, ты едешь с матерью? Ну что ж! Чужой человек не может рассчитывать на дочернюю привязанность. Это страшно нелепо. А мне будет без тебя трудно, одиноко и даже страшно одному в этом городе…
Он устало поднялся. В этот момент оглушительный взрыв потряс воздух. Заколебалась земля, задрожали стекла окон, вверх полетели черные обломки каких-то построек.
Игорь Андреевич побледнел.
– Взорвали все-таки, гады! – зло сказал он. И первый раз увидела Дина, как на его холодном, красивом лице отразилось то, что он переживал. В его зеленых глазах мелькнул бешеный огонек. Он повернулся и быстро пошел по дорожке, вероятно не помня ничего, кроме этого взрыва.
На террасе появилась плачущая Екатерина Петровна.
– Диночка, пора! – крикнула она, со страхом всматриваясь в сторону взрыва.
Дина бросила лопату и побежала к матери.
– Это наш завод, Диночка, – тихо сказала она. – Больше нам здесь делать нечего. Это уже конец. – Она прислонилась спиной к двери и, заломив руки над головой, заплакала еще сильнее.
– Завод? Немцы взорвали завод?! – с ужасом крикнула Дина.
– Нет, наши сами взорвали, – ответила Екатерина Петровна.
– Сами? – Дине стало еще страшнее. "Значит, уже нет надежды", – подумала она. Этот страшный взрыв показался ей концом тлеющей в сердце надежды на то, что враг будет остановлен. Она остро почувствовала это и заплакала.
"Но кого же Игорь Андреевич назвал гадами? Или не нужно было взрывать завод? Нет, конечно, нужно. Не отдавать же немцам то, что увезти невозможно, – думала Дина. – Вероятно, Игорь Андреевич предполагал, что завод взорвали немцы", – решила она.
Екатерина Петровна успокоилась, вытерла платком лицо, секунду постояла с закрытыми глазами.
– Пошли, Диночка, мы можем отстать. Это будет ужасно.
Дина бросилась в комнаты, торопливо надела жакет, повязалась платком, взяла в руки мешок с провизией.
На кровати лежал ворох любимых вещей. Их хотела Дина спрятать в земле, но не успела. Здесь была яркая фаянсовая чашечка тонкой японской работы, несколько книг, большие столовые часы, бронзовая лампа Иннокентия Осиповича и крошечный целлулоидный пупс Юрика с удивленным лицом и растопыренными пальчиками.
Глаза Дины наполнились слезами. Она наклонилась к кровати, взяла пупса, торопливо положила в карман жакета и, не оглядываясь, вышла из комнаты.
Екатерина Петровна заперла дверь и ключ положила себе в сумку.
– Может быть, возвратимся когда-нибудь, – сказала она. Но по тону ее голоса, по красным пятнам, проступившим на лице, Дина поняла, что мать навсегда простилась с родным домом.
Дина взяла из рук матери тяжелый чемодан, и та безропотно отдала его, сменив на легкий мешочек с провизией.
Обе быстро пошли по аллее к калитке сада. Тихим шелестом прощался с ними большой старый дуб, точно плача, трепетали и склонялись листья клена.
У калитки Дина и Екатерина Петровна остановились и оглянулись, чувствуя острую боль в сердце. В этом оставленном доме совсем недавно обе они были так счастливы.
Воспоминания рождались одно за другим. Вот у старого дуба все еще стоит стол и скамейки, сделанные Иннокентием Осиповичем ко дню рождения Дины. Как живая, встала перед Диной подвижная фигура отца. В сером костюме, с голубым галстуком, завязанным Диной утром, он стоял около стола в тени старого дуба и держал в руках серебряную рюмку с вином.