- Вы мне, ребята, дайте, запишите на бумажке имя, отчество вашего поэта, где живет, год рождения, все, что знаете, - попросил он. - А там уже дело наше.
На Петровке около большого, с колоннами, с боковыми крыльями дома Белозеров выбрался из такси и приказал ждать его.
- Вольно! Можно покурить, - разрешил он ребятам.
- У меня есть дядька генерал, всю войну прошел, - сказал Артур, когда широкая спина Белозерова скрылась в подъезде, - тоже комик - никто ему не авторитет!
- Он - чудный! - от всего сердца откликнулась Даша. - И жутко энергичный! Эх вы, мальчики с пальчики!
Вскоре Белозеров вернулся - все такой же громкий, стремительный, излучающий чрезмерный даже оптимизм: он объявил, что начальник Управления милиции уехал на совещание в Моссовет и что они немедленно едут туда.
- Удачно получилось, ребята, - пояснил он, вдвигая не без усилий в машину свое большое тело, - нарочно не придумаешь, - всех сразу мы там и застанем, всех начальников.
Но и в Моссовете их ждала неудача: совещание полчаса назад окончилось, и все начальство разъехалось; удивляться было нечему - наступил уже вечер. И Белозеров со своей командой напрасно пытался кого-то еще разыскать - поднимался и опускался по широким лестницам, устланным ковровыми дорожками, маршировал по длинным, безлюдным коридорам, стоял в тихих приемных, - кабинеты были уже пусты. "Приходите в приемные дни, - отвечали Белозерову все, кто еще находился здесь. - Приходите завтра, приходите пораньше, у нас очередь..." И он попросил наконец у какого-то дежурного секретаря разрешения позвонить по телефону.
- Хорошенькая штучка, - шепнул Артур Даше, показывая на белый телефонный аппарат, - у нас дома зеленый, но белый мне больше нравится.
- Ты просто свинья, - шепотом ответила Даша.
Белозеров присел к телефонному столику и достал записную книжку, потом набрал номер.
- Прошу товарища заместителя генерального прокурора, - сказал он в трубку. - Да. Благодарю.
Ему назвали другой номер, и он, набрав его, повторил тем же твердым, требовательным тоном:
- Прошу товарища заместителя генерального прокурора. Говорит Белозеров - Герой...
И вдруг он запнулся - он почувствовал себя самозванцем, так как не был больше ни Героем, ни офицером, самолично лишив себя всех званий и наград. С некоторым затруднением он все же проговорил:
- ...Герой Советского Союза полковник запаса Белозеров. Прошу срочно принять.
Даша придержала дыхание, как в испуге... Вероятно, Белозерову опять ответили, что рабочий день окончился и что есть установленный порядок подачи всяческих жалоб, потому что он сказал:
- Ждать нельзя, дело не терпит отлагательства. - Низкий голос его гудел от сдерживаемой, вот-вот готовой вырваться и загреметь силы. - Ожидание исключено! С кем имею честь? Так, понял... Ждать нельзя - есть "чепе"... Так точно - чрезвычайное происшествие. Должен доложить незамедлительно и лично. Благодарю.
И Даша перевела дыхание - она была довольна... Вот так, видимо, и следовало разговаривать в подобных ситуациях, этими непригодными для обычной речи, но странно весомыми словами: "отлагательство", "незамедлительно".
Белозеров встал из-за столика и автоматически, резким движением, обдернул на себе пиджак. Секретарь - не старый, лысый толстяк, сохранявший все время невозмутимый вид, - заметил с укоризной:
- Напрасно, товарищ депутат! Время уже нерабочее, а в прокуратуре люди тоже имеют право на отдых. Как вы считаете?
- Весьма сожалею, - сказал Белозеров. - Если нарушен закон - не имеют! Желаю здравствовать!
Он на каблуке - налево кругом! - повернулся к своему небольшому отрядику.
- Пошли, орлы! - скомандовал он. - Веселей, веселей! Идем в прокуратуру!
И размашисто зашагал впереди; они все трое бросились следом.
Чтобы попасть в приемную Прокуратуры Союза, надо было только пересечь улицу Горького, миновать сквер с фонтанами и пройти под аркой в глубине площади; Белозеров на ходу кинул, что приемная работает и по вечерам и что они успеют. В приемной, куда входили со двора, как в квартиру, было еще довольно много народу, и, оставив молодых людей дожидаться в очереди, он сам куда-то ушел, должно быть, разыскивать начальство. Артур, вышедший во двор покурить, видел, как Белозеров разговаривал там у других дверей с постовым милиционером и показывал свои красные книжечки - документы.
Вернулся он на этот раз не скоро - прошло около часа. И Даша, и ее спутники начали уже испытывать беспокойство - беспокойство и томление. Слишком все было серьезно, важно и печально в этих тесных коридорах ожидания, где перед кабинетами прокуроров толпились, стояли и сидели посетители. Они приходили сюда только с просьбами и жалобами, и самый воздух здесь, как в больнице, был напитан неблагополучием. Кто-то, заросший до глаз жесткой, запыленной щетиной, прислонился к стене и все листал свои бумаги - пожелтевшие квитанции, вырезки из газет, письма, выцветшие от времени, - то, что осталось от постигшей его некогда катастрофы; женщина в детской панамке, сидевшая напротив Даши, держала на коленях авоську с батоном хлеба, отламывала от него по маленькому кусочку и отправляла в рот, прикрываясь жилистой рукой; у ног ее, на узлах, спала девочка в такой же панамке - сюда, как видно, приезжали издалека.
Артур посматривал на Дашу с мольбой - ему не терпелось уйти, и она делала вид, что не замечает его безмолвных призывов. Но и ей самой хотелось уже бежать из этого невеселого дома. И она удивлялась про себя, не вполне понимая, что заставляет ее принимать такое участие в судьбе Голованова, - в сущности, он был для нее если не совсем посторонним, то почти уже чужим, очень далеким. Однако же она целый день ходила вот, ездила и волновалась по его делу, даже не пообедала сегодня, да еще таскала за собой этих послушных ей мальчиков. Но когда она воображала себе Голованова в тюрьме - ясно так видела черную железную решетку, а за нею лицо Глеба, длинное, вытянутое книзу, уныло-задумчивое, - она забывала и о том, что ей надо позвонить домой, где, наверно, страшно уже беспокоились.
У Виктора тоже иссякло терпение, да и не мудрено, ведь он вообще недолюбливал Глеба.
- Есть интересное наблюдение, - сказал он, - избыток моторной энергии обычно сопровождается некоторым недостатком энергии интеллектуальной. Ты не находишь?.. Вся эта наша суета мне кажется абсолютно бесполезной.
- Ты можешь спокойно уходить, - сказала Даша. - У тебя, конечно, есть более важные дела - на других планетах...
Белозеров, появившись в коридоре, жестом позвал их, и они повскакали с мест. Но только во дворе, стеснившись у подъезда, они услышали то, на что почти уже не надеялись.
- Ну-с, как будто все... Завтра вы с вашим поэтом "твиши" будете пить. У меня все.
Даша не сразу и поверила, тем более что Белозеров проговорил это не с удовлетворением, а полунасмешливо и словно бы незаинтересованно. Он возвратился совсем другим, и тот огонь бодрости и решимости, что горел в нем, почему-то погас. На вопросы, которыми его забросали, он отвечал, не вдаваясь в подробности.
- Там собрание партийное идет. Мне вызвали с собрания товарища. И мы позвонили в район... Словом, встречайте своего поэта. Нет, не знаю, чего не знаю, того не знаю, - это ответил он Даше на вопрос, угрожает ли и теперь Голованову опасность быть высланным из Москвы? - Он должен был мне позвонить... А в случае чего - вы ко мне... Да только вот... - Белозеров наморщился и заторопился - сунул руку Даше, Артуру, Виктору. - Счастливо, ребята, счастливо вам! Глебу передавайте, чтобы как штык...
Благодарностей он не стал слушать, отмахнулся и пошел прочь.
На углу улицы Горького он постоял, задумавшись, не зная, куда идти и что с собой делать. Двух недель, предоставленных ему, было слишком мало для жизни, но слишком много, чтобы проститься с нею. Выбор показался ему до ужаса бедным: он мог выпить, вернуться домой и сесть к телевизору или поехать к Вале и еще выпить, мог пойти с Валей в кино - она любила ходить в кино. Но это было бы нелепо и страшно, сидеть в кино, когда тебе осталось только четырнадцать дней. А что другое, чего он еще не пробовал, не касался, - какая неизведанная радость могла бы еще его поманить?!
Так и не придумав ничего, Белозеров двинулся, раздвигая грудью густую в этот час толпу, на неоновый зеленый свет "Гастронома". Выйдя из елисеевского магазина с бутылкой коньяка и коробкой конфет, он дождался троллейбуса и поехал к Вале - дом и телевизор больше всего пугали его.
13
На следующий день утром Глеб Голованов был освобожден - районный прокурор не дал санкции на его арест. Милиционер, выпускавший Голованова из камеры предварительного заключения, откозырял ему снисходительно-насмешливо, и он, обдергивая на себе свитер, оглаживая пятерней встрепанные волосы, не сразу уразумел, чего от него хотят.
- Мне уходить? - переспросил Глеб. - Домой?
- Куда вам желательно. Советую домой, надежнее будет. - Круглые, налитые девичьим румянцем щеки сержанта дрогнули от сдерживаемого смеха.
Он только что заступил на дежурство и, хорошо выспавшийся, выбритый, молодцеватый, надевший свежую голубую рубашку, туго подпоясавшись ремнем с пистолетом в кобуре, был полон чувства доброго превосходства над своими подопечными.