Новая картина осветилась в его воображении: тесная земляная нора - штабной блиндаж, железная, раскаленная до вишневого свечения печурка, горький можжевеловый дымок под бревнами наката. И они - Островский, Клейвачук, Колосов - улыбаются ему, Белозерову, из дымного сумрака; протискиваются в узкую щель входа политрук Горелик из подива и старший батальонный комиссар Мирошевский, редактор дивизионной газеты... - "этот погиб позднее, на Волге - умница, доктор наук...". Все живые и все рады ему, только что вернувшемуся после контузии из медсанбата, шумят, хохочут, расспрашивают. А на печурке, излучающей в эту стылую ночь свое блаженное, вишневое тепло, трещит на сковороде картошка в кипящем масле, и Колосов уже разливает водку в эмалированные кружки.
Видение прошлого, вставшее перед Белозеровым, померкло - он попытался вспомнить, что же произошло дальше в ту ночь, о чем, собственно, все они шумели, чему смеялись, и не смог. Но память сердца - это неотчетливое и бесконечно живучее эхо миновавшей радости, память сердца громко заговорила в нем. Может быть, в детстве только, очень давно, в родительском доме, ему было так легко и хорошо, как в тот короткий фронтовой час - час совершенного человеческого доверия. Чудесным образом Белозеров ощутил на миг это счастливое тепло бескорыстного и верного - на жизнь и на смерть! - товарищества, ощутил для того лишь, чтобы острее почувствовать свое нынешнее одиночество. И он затосковал до странного всхлипа, невольно вырвавшегося у него.
- Извините! Вам неудобно, мешает что-нибудь?
- Нет-нет, все в порядке, - ответил Белозеров.
- Вы что-то хотели сказать?
- Нет, полный порядок, - сказал Белозеров.
И мастер, сняв нижним краем бритвы излишек мыльной пены с висков клиента, приступил к бритью.
- Допустим даже... - продолжал он свои рассуждения. - Допустим, что генерал Мороз был нашим союзником в эту зимнюю кампанию. Что же из того следует? Лишь то, что немецкое высшее командование еще раз плюхнулось в лужу, просчитавшись во времени. Как ни верти, а получается исторический конфуз. Вы согласны, товарищ Герой Советского Союза?
- Послушайте, что вы все "герой, герой"? - резко проговорил Белозеров. - Можно и без героя.
- Извините!
Старичок смешался и на какое-то время замолк. Но губы его шевелились, и он высоко, точно изумляясь, поднимал свои белые бровки - невысказанные мысли не давали ему покоя.
- Я на что только хотел обратить ваше внимание, товарищ Герой... Извините! - Старичок смущенно замигал. - Я хотел лишь сказать, что частенько мы проявляем забывчивость... Не генерал Мороз, а генерал Народ остановил немцев в сорок первом... И тем бойцам Отечественной войны, тем павшим бойцам мраморные памятники надо ставить, и золотыми буквами - их имена. А не дощатые ящички... И чтобы ни одного имени не пропустить, ни единого - вот что важно!..
- Памятники? - переспросил Белозеров. - А зачем им памятники?
Ему вспомнилось почему-то: "Лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог", - и он даже подосадовал. Призраки фронтовых спутников все множились, обступая его, и в их бесплотной толпе он узнавал знакомые лица: мелькнул, откуда ни возьмись, связной Митькин в обледенелой, стучащей, как фанера, плащ-палатке, потом политрук Лукин в очках с одним уцелевшим стеклышком... Они и вправду словно бы оживали - и виноватое, и отрадное чувство охватило Белозерова. Вот поди ж ты: этот памятливый старикашка словно бы поспособствовал им выйти сегодня из глубокой тени на свет.
- Ну как же - зачем памятники? - волнуясь, возразил мастер. - Не ради славы, это я отлично сознаю, воевали наши люди. И слава - она живым нужна, живым, а не мертвецам. Но как еще, - и он просительно взглянул на Белозерова, - как еще выразить то - в одном слове не скажешь, - что должно из рода в род... А молодежь и через тысячу лет должна знать и помнить, кому она обязана.
- Вы тоже воевали? Где вы воевали? - спросил Белозеров.
Старенький мастер промолчал, помешивая энергично помазком в чашке, как бы не услышав за работой вопроса.
- Где служили?.. В ополчении, наверно? - сказал Белозеров. - Вы здорово все знаете.
Набрав на помазок пену, старичок стал намыливать его щеки.
- Я не служил, нет, не пришлось, - тихо ответил он. - Я - инвалид с отрочества, правая нога у меня короче левой - последствия несчастного случая, неудачно сросшийся перелом. И не намного короче, всего-навсего на два сантиметра, на работу не влияет, но... - старичок недоуменно приподнял плечи. - Но для армии оказался негоден. И при всем том - вам это, конечно, может показаться курьезом, - притом я особенно всегда интересовался военными вопросами. У меня и библиотечка собрана неплохая, некуда только книги ставить, квартирка не позволяет, - я, знаете, из племени книгочиев. А память на исторические даты у меня и до сих пор отличная, прямо феноменальная память... - Старичок все как будто оправдывался. - Могу вам сейчас, если желаете, ответить, в каком году какая битва произошла. И не только в новой истории, но и в древней. Такая, представьте, игра природы.
Он подождал, не начнет ли клиент проверять его знания военной хронологии.
- А служить меня не взяли, не подошел с физической стороны. В сорок первом и позднее я в нашем домоуправлении в санитарном звене состоял. - Он принужденно улыбнулся. - Тоже героизм проявлял. Но за всю войну на нашей улице ничего такого не произошло, даже зажигалки не падали. По соседству, точно, были разрушения от фугаски, а нас миновало. Счастливая случайность, конечно!
Можно было, однако, подумать, что эта случайность не радовала, а огорчала его. Чистой салфеткой старичок деликатно промокнул влажную кожу на лице Белозерова.
- Массаж? - осведомился он. - Рекомендуется после бритья.
Белозеров повел рассеянным, непонимающим взглядом.
"Нет, я не выдержу, не перетерплю, - подумал он. - Да и зачем? Чтобы опять сесть в кресло парикмахерской, чтобы заказать деволяй в ресторане, чтобы дуреть перед телевизором?"
Он изумился сам себе - ведь то, за что он цеплялся сегодня, было точно нищенское подаяние в сравнении с тем, чем он когда-то обладал. И как случается в редкие минуты отрешенности от всех больших и малых житейских благ, когда человеку открывается весь его недолгий путь, Белозеров увидел себя и свою жизнь... Он был однолюбом - еще первоклассником он возмечтал о службе в армии, и он оставался верен своей избраннице до конца. Почти одновременно в его памяти пронеслось: военное училище, парад на Красной площади, первый приз на конноспортивных состязаниях, приезд в родительский дом на каникулы, бал по окончании училища... А потом четыре года войны - страшной, небывалой, победоносной, - опалившие его навсегда!
Вскоре после войны Белозерову пришлось перейти на тыловые должности: армия сокращалась, а военного образования у него было маловато - учиться показалось поздно, и одно время он начальствовал в военторге. Уволенный в запас, он несколько лет просидел в министерской канцелярии, не ужился там, заскучал, да, по совести сказать, пользы от его сидения там было немного, и, на свою беду, он опять принял назначение в торговлю. Здесь и произошло его крушение: он попал в западню, расставленную для него, поверил бесчестному человеку, преступнику - и погиб...
И Белозеров как бы сверху, со стороны, подумал о себе: все послевоенные годы он, собственно, только исполнял требования жизни - порой благодушествовал, чаще скучал, тосковал, а не жил, пока сама судьба не оборвала это бесплодное течение его дней... И он всем своим существом рванулся сейчас вслед, вдогонку за ушедшими намного раньше однополчанами.
"Чего я боялся? - спрашивал себя он. - Вот все они умерли, ребята мои, и... ничего. Вот ты есть, и вот тебя нет - и ничего".
Это бессмысленное "ничего" особенно убеждало Белозерова. Казалось - смутно, невысказанно даже для себя, - что смерть человека, каждого человека, должна была сопровождаться необыкновенными потрясениями, чем-то исключительным, всеобщим ужасом, грозами и молниями. Но человек исчезал, и решительно ничего не происходило, и сам он, конечно, не сознавал, что его уже нет.
- Массаж позволите? - не дождавшись ответа, снова спросил старичок парикмахер.
- Массаж? - повторил Белозеров. - Ну что ж, давайте.
В конце концов ему предстояло не более того, через что давно уже переступили его товарищи. Сколько раз они выручали его в смертной беде, и ныне вновь они протягивали ему руки... Да как же он раньше не позвал их на выручку!.. Белозерова пронзило удивительное сознание: он словно бы ловко перехитрил кого-то враждебного ему, кого-то, кто долго увлекал его в сторону от его истинного пути, кто обманул его, обольстил. И вот наконец он вырвался из этого долголетнего плена - плена не своей жизни!
"Все! Точка! И взятки гладки, взятки гладки..." - твердил он про себя, испытывая непостижимое мстительное удовлетворение.
Из зеркала, на него смотрели неразумно, жестко блестевшие глаза, и он подмигнул своему отражению; оно ответило тем же, с неразумной жесткой усмешкой. Белозеров вдруг развеселился - прямо-таки уморительным показалось ему и то, что он перемигивается с самим собою, и то, что он побрился и постригся и ему сделают массаж.
- Рекомендуется после бритья, говорите? - громко сказал он.
- Лучшее средство для кожи, - с готовностью пояснил старичок. - Придает эластичность, усиливает кровообращение.
- Не роскошь, а гигиена, - сказал Белозеров.