В полном изнеможении, как после непосильного труда, Белозеров озирался, ни на чем не задерживаясь взглядом и мгновенно забывая все, что попадалось на глаза, - потолок в малахитовых разводах сырости, зарешеченное оконце под самым потолком, часы-ходики на стене, кучи мусора по углам: обрезки алюминия, жести, куски асбеста, обрывки провода... На другом апельсиновом ящике, вокруг которого расположилась вся компания, стояли две винные бутылки и самодельный проигрыватель - весь механизм его был наружу; теперь проигрыватель безмолвствовал. Тупо, без любопытства, Белозеров поглядел и на некое диковинное устройство, возвышавшееся здесь на столе, вернее, на козлах, сколоченных из досок, - какой-то огромный клубок разноцветных проводов, трубочек, спаек, зажимов. Из него высовывалась матовая груша кинескопа, а ниже, в самой гуще хитроумного клубка, неярко тлели красноватые электрические огоньки. С первого взгляда было вообще непросто разобраться в этом радиотехническом хаосе, да Белозеров и не пытался - все вокруг представлялось ему неправдоподобной, мучительной, враждебной путаницей. В горле у него непереносимо пересохло, но он не догадывался попросить воды. И, как будто покорно слушая объяснения Виктора, хлопотавшего около своего телевизора, он ничего не слышал и не стремился услышать...
"Вы помешали мне - зачем? - хотелось ему крикнуть. - Откуда вы взялись, какого черта? Ох, будьте вы!.." - мысленно грубо ругался он, мучаясь и ничего не понимая.
Паренек в очках между тем что-то все время поправлял в своем аппарате, куда-то тыкал пальцем, выключая и опять включая лампочки.
- Цветным телевидением я увлекся довольно давно, еще в девятом классе, - гладко, быстро, почти что скороговоркой докладывал он, - тогда же я познакомился с литературой вопроса, и меня захватила одна идея, идея чисто конструктивная.
Белозеров кивнул, несколько оживившись, точно что-то сделалось ему интересным, - он вдруг подумал, словно бы догадался, что ничто не мешает ему сегодня же повторить попытку - не откладывая, сегодня же!.. Но оставалось нерешенным - где, в каком месте?! Не здесь же, в подвале, при всех? И ему никак не удавалось ответить на это "где" - возвращение домой, в свою квартиру, почему-то страшило Белозерова.
- Принцип, который я положил в основу, хорошо всем известен, - продолжал пояснения Виктор. - Это принцип маски, возможно, вы о нем слышали. Но мне удалось, мне кажется, упростить техническое решение.
Белозеров молча покосился в сторону других слушателей. И те так же молча - Даша с вежливым выражением, Артур недовольно насупившись, Голованов угрюмо - взирали на высоченного грузного дядю в хорошем костюме, в измятой рубашке, с багровым, потным, измученным лицом.
Даша первая почуяла неблагополучие, исходившее от этого человека, вторгшегося в их компанию.
- Погоди, Витя, минуточку! - сказала она. - Налей всем винца, Арт! (Так друзья называли Корабельникова.) Пожалуйста.
- Вот это по-деловому! - отозвался тот. - Действительно, Витька, пощадил бы ты нас! И найди еще какой-нибудь сосуд... Вы ничего не имеете против "твиши", - преувеличенно церемонно обратился он к Белозерову. - Вам нравится "твиши"?
Корабельников был объят великой досадой и плохо ее скрывал. Их праздник, так долго ожидавшийся и много обещавший, заканчивался в похоронном настроении, и виновником оказался Глеб Голованов со своими бедами... Даша так пристала к Глебу с расспросами, что в конце концов слово за слово он все о себе рассказал. Положение у него и вправду было отчаянное - его собирались судить, чтобы выставить из Москвы как тунеядца. И вдобавок он почти что нищенствовал - его нигде последнее время не печатали, и он полгода уже не платил за квартиру, а соседи обрезали провода, идущие в его комнату, потому что он задолжал и за свет. Даша и сама была потом, кажется, не рада, что вынудила Голованова сделать эти признания: она словно бы перепугалась и примолкла. И даже рассудительный Виктор был поставлен в тупик и молча сердито покусывал заусеницы на пальцах. А он, Корабельников, обиделся - обиделся и на то, что Глеб встретился им так некстати, именно сегодня, в вечер их праздника, и на то, что ему решительно нечем было помочь. Глеб, впрочем, и не просил помощи, он рассказывал с явной неохотой - каждую фразу приходилось у него вытягивать - и с каким-то унылым безразличием к собственной участи. Это безразличие особенно раздражало Корабельникова - кому же, какие самому Глебу, в первую очередь надо было побеспокоиться о себе? Выложив все и замолчав, он пристроился к проигрывателю и весь как будто погрузился в музыку. А когда Даша спросила, что же всетаки он намерен делать, чтобы его не осудили, он небрежно отозвался:
- Ничего не намерен.
- Но ведь тебя вышлют, - сказала она.
- Пускай попробуют, - Он снял с диска пластинку и поставил другую.
- И ты не собираешься бороться, куда-то идти, доказывать?
- Постой, пожалуйста, дай послушать, - сказал он.
- Это ты постой! - рассердилась Даша. - Тебя же выселят из Москвы. Ты сошел с ума!
- А я говорю, пускай попробуют.
- И попробуют - за милую душу. Нет. ты сумасшедший! - воскликнула она.
Голованов исподлобья посмотрел на нее.
- Не выселят, - сказал он.
- Мы так и будем: "выселят, не выселят". Возьмут тебя и выселят, - сказала Даша.
Глеб вдруг глуповато улыбнулся - до чего же в эту минуту он был неприятен! - и облизал свои толстые губы.
- Меня не возьмут - не волнуйся.
- Почему? Что у тебя - дипломатический иммунитет? - вмешался в разговор Виктор; ему тоже, наверно, было невмоготу слушать Дашины уговоры и видеть это идиотское головановское упрямство.
- Я останусь в Москве, есть много способов остаться в Москве, - сказал Глеб. - Навсегда, до Страшного суда.
- Что ты мелешь чепуху! - пронзительно резко сказал Виктор.
И Глеб тоже раздражился.
- Чего вы вяжетесь? - огрызнулся он. - Ты же сам сегодня в кафе проповедовал, что есть только заинтересованные люди. А я не представляю интереса.
Но с Виктором сладить было нелегко - он не дал отвлечь себя от главного вопроса.
- Я говорил не в этом смысле... И что ты имел в виду, когда сказал, что останешься в Москве до Страшного суда? - допытывался он.
- А тебе что за дело? То и имел, - ответил Голованов.
- Я спрашиваю, что ты задумал? - неумолимо допрашивал Виктор. - Если я тебя правильно понял, то это феноменальная глупость.
Голованов как будто решил совсем не отвечать, повернулся к проигрывателю и подпер голову рукой. Но затем, сидя спиной ко всем, он проговорил:
- Да хотя бы и в самом деле я бросился с моста вниз головой... или под поезд метро, тоже неплохой способ - кого это касается? Ты же сам только что в кафе... - Глеб хмыкнул, точно хотел засмеяться, и у него не получилось. - А труп, между прочим, не арестовывают - вот и все! Невозможно арестовать труп... Давайте лучше слушать.
И тут уж сам Корабельников не сдержался.
- Дурак! - закричал он. - Сумасшедший дурак!
Его подмывало встать и крепко стукнуть Голованова по затылку.
В общем, их первая ночь была бесповоротно испорчена... Невероятный шум, раздавшийся в подвале, прервал этот безнадежный разговор: какой-то подвыпивший старикан, неизвестно как попавший сюда, налетел там в темноте на ведро - жаль, что не расквасил себе нос. И Артур готов уже был на нем сорвать свою злость, но пока что пришлось этого забулдыгу угощать "твиши". Ослушаться Дашу Артур не смел ни при каких обстоятельствах.
9
Перед Белозеровым поставили фаянсовую чашку с отбитой ручкой, налили ему вина. И, коснувшись губами сладковатой влаги, Белозеров понял, что его терзала небывалая жажда; частыми глотками, не отрываясь, он осушил чашку.
- Дайте еще... ребята! - глубоко вздохнув, попросил он.
Так же жадно он выпил вторую до дна и словно бы немного протрезвел. Обведя взглядом собутыльников, он, в свою очередь, подивился - это были дети, совсем еще зеленая молодежь: трое пареньков и девчонка - красивая и нарядная, как дорогая кукла.
- Ну, спасибо... полегчало! - глухо проговорил он.
- На здоровье, кушайте, пожалуйста, - иронически сказал Корабельников.
Но Белозеров не заметил иронии - он был искренне благодарен за эти несколько спасительных глотков, после которых вновь обрел способность говорить и дышать.
- Спасибо! Я, знаете... - Он не кончил. - Учитесь еще, наверно, ребята, в школе учитесь? Это хорошо.
- Да, недурно, - согласился Корабельников. - Но мы уже кончили.
- Кончили - это хорошо! Школу кончили? - Белозеров даже силился улыбнуться.
- Вы очень догадливы, - сказал Корабельников. - Именно школу.
Даша повела на него своими серо-голубыми глазами, брови ее, выгнутые дужками, сдвинулись.
Но Белозеров и сейчас не заметил насмешки.
- А теперь куда же? А?.. Надо дальше учиться, ребята! - проговорил он первое, что пришло на язык. - Обязательно... Дело ваше молодое. Надо, да... Хоть и трудно бывает, и погулять охота, а надо учиться.
- Точно. Ученье - свет, а неученье - тьма, - поддакнул Корабельников.
- Арт! - сказала Даша.
Он ответил взглядом, говорившим: "Это же пьяный дурак, неужели ты не видишь?"
Белозеров умолк, истощившись, не зная, что еще сказать этим салажатам. Он испытывал безмерную усталость, и медлил, и тянул, собираясь с силами. "Эх, ребята, сидели бы вы лучше по домам, - думал он, - или танцевали где-нибудь". Но долго молчать тоже было нельзя, и он заставил себя опять заговорить.