Он опять выдвинул ящик и достал стальную квадратную шкатулку с висячим замком, когда-то он ее специально заказал. Из шкатулки одну за другой он выложил на стол свои награды: орден Ленина и два ордена Красного Знамени, ордена Александра Невского и Отечественной войны первой степени, две Красные Звезды, польский Военный Крест и несколько медалей: "За оборону Москвы", "За взятие Берлина", "За победу над Германией", в ознаменование двадцатилетия Красной Армии и ее тридцатилетия; здесь же хранились разные наградные памятные значки, и среди них значок за победу на конных состязаниях. Белозеров мимолетно усмехнулся, вспомнив, как он гордился этой победой. И его пальцы замерли на какую-то минуту, когда он стал отцеплять с пиджака Звезду Героя Советского Союза; лицо его отяжелело, напряглось, и он пробормотал нечто понятное ныне, быть может, ему одному:
- Апостолы...
Он получил Героя за бой на Днепре. Всего с одной ротой автоматчиков в рыбачьих лодках, на плотах, на досках он переправился через кипевшую под пулями реку и целые сутки держался на правом берегу, пока не подошла дивизия, к тому моменту только двенадцать человек вместе с ним ползали еще и стреляли на перепаханной огнем полоске приднепровской земли - "двенадцать апостолов", как назвал их командарм. И их долго потом так и называли в армии - "апостолами".
Ладонью Белозеров отер мокрый лоб... Ему как будто заранее кто-то внушил, что он не имел права с этим апостольским знаком уходить из жизни так, как он уходил. Сняв его с груди и уложив обратно в шкатулку всю разноцветную кучку орденов и медалей, Белозеров сверху осторожно опустил тихо звякнувшую Золотую Звезду; шкатулку он запер, но ключик оставил в замочке. Написав на листке почтовой бумаги: "Носил - не позорил. Этому верьте. Тов. Рябичев, сдай все, куда положено", - он прикрыл листком шкатулку.
- У меня все! - сказал он громко и прислушался, точно в ожидании ответа.
В квартире было тихо, со двора доносился неясный шум, слабо простучал автомобильный мотор.
Белозеров поднялся из-за стола: он почувствовал себя ограбленным, лишившимся всего, что было им - Николаем Николаевичем Белозеровым, - своих привязанностей, своего прошлого, своей славы. Как сброшенная одежда, осталась на этой полированной, сверкавшей в электрическом свете поверхности стола вся его жизнь, вернее, то самое важное, что сохранилось от его жизни. И голое, безнадежное бесстрашие сошло на него: ничто не могло его теперь остановить, потому что он сам был уже никем.
- Пора, марш! - отдал он себе последнюю команду.
Не оглядываясь, как подгоняемый сзади, не прощаясь со стенами, с вещами, среди которых прошли годы, Белозеров устремился к дверям. Он мог бы и здесь, в своей квартире, - жены не было, - сию же минуту выполнить все задуманное, но он слепо следовал своему плану. Движения его были не точны, его заносило в сторону, он споткнулся на коврике в передней, ударился боком о столик, но ничего не заметил. В голове его только и звучало опустошительно и властно: "Пора. Марш!"
На лестнице он невольно задержался, навстречу кто-то всходил, и он инстинктивно отпрянул назад, точно боясь быть уличенным. Прижавшись к захлопнувшейся двери, он пропустил мимо себя незнакомых соседей - старика и старушку; старик посапывал, трудно взбираясь по ступенькам, и не обратил на Белозерова внимания, хилая горбатенькая женщина испуганно-любопытно обернулась на него раз и еще раз - так, должно быть, поразил ее вид этого багроволицего богатыря с хмельными туманными глазами.
Стремясь пройти незамеченным, очень торопясь, но пошатываясь, хватаясь за перила, едва не падая, Белозеров спустился во двор. Он ощущал сейчас почти то же самое, что ощущал давным-давно в одной отчаянной разведке, когда, выполняя приказ, уходил вот так в неизвестность, за линию фронта. Как и сегодня, он оставил тогда у секретаря парторганизации свой партбилет, документы, письма,знаки отличия; как и тогда, он вздрагивал и внутренне сжимался при каждом громком звуке... Он неясно уже сознавал, что заставляет его сейчас идти, чего он страшится и зачем так спешит? - его прошлое и настоящее, явь и воспоминание, спутались, перемешались. И - что было совсем странно - безумная, абсолютно нелепая надежда на избавление от всех страхов, на счастливую встречу, на победу, - почти та же надежда, что светила ему тогда, в окаянном сорок первом году, замерцала и сейчас перед ним. Он понимал, что уходит навсегда, исчезает, теряется, и вместе с тем словно бы смутно верил, что он еще вернется, как вернулся тогда, наперекор всем смертям.
Держась в тени дома, Белозеров обогнул двор - пустынный, серебряно озаренный луной; две кошки - серая с черным пятном на усатой морде и полосатая, сидевшие друг против друга, тихо при его приближении встали, изгибая спины, и отошли, уступив дорогу. На соседнем дворе, куда он пролез через дыру в заборчике, тоже бесшумно бродила кошка - бело-голубая в лунном свете, и тоже не было ни души, - все складывалось как нельзя лучше, как и в той его первой разведке, когда ему необычайно повезло. И, подбодренный своей удачливостью, не изменившей ему и в этом его последнем боевом деле, он не заметил, как очутился у каменного в несколько ступенек узкого спуска - здесь и был вход в подвал бомбоубежища. Железная дверь оказалась слегка приоткрытой, он отвел ее левой рукой - правая сжимала в кармане пиджака пистолет - и шагнул, как в яму, в сырую черноту...
Сразу же, автоматически, он выхватил из кармана пистолет, как будто его могла тут подстерегать засада. Но никто не нападал на него, и он двинулся дальше, нащупывая ногами дорогу. Откуда-то из глубины этого подземного мрака к нему донеслась едва слышимая музыка - что-то приятное, мелодичное, и он не удивился - он ступил уже за пределы человеческого мира, в нереальный мир. И приятная музыка была как бы порождением потусторонней темноты.
Вытянув вперед руку, он шел некоторое время в пустоте, пока не наткнулся на стену. Дальше он пошел вдоль стены, перебирая по холодной, шероховатой плоскости ладонью, и нащупал вторую дверь - деревянную, в чешуйках пересохшей масляной краски. Он открыл и ее, нашарил ручку и толкнул - за нею тоже была чернота.
- Здесь! - сказал Белозеров.
Пропасть, над которой он стоял, тянула его к себе с такой силой, что удержаться на ее краю было уже невозможно. Как перед прыжком, он зажмурился; в ушах у него что-то невыносимо шумело, стучало, пело... И внезапно в его мозг проникло: это была музыка, не что иное - музыка, гораздо более громкая, чем раньше. А в музыке он различил теперь человеческие голоса, кто-то неразборчиво кричал, кто-то смеялся... Белозеров разомкнул веки - невдалеке светилась понизу узкая горизонтальная полоска, он только сейчас ее увидел. Там была, по-видимому, третья дверь, за которой горел свет, - и музыка, и голоса, живые, обыденные, доносились из-за нее. Не раздумывая, Белозеров рванулся назад, сделал шаг... И громовое бряцание оглушило его - он задел ногой что-то твердое, должно быть, ведро, покатившееся по каменному полу.
А затем в боковой стене точно образовался сияющий провал - полоса света хлынула оттуда, протянувшись до противоположной стены. И в слепящем прямоугольнике открывшейся двери обрисовалась тонкая фигурка, - на пороге стоял человечек, почти мальчик, в очках, чуть блестевших на оправе.
- Иван Лукич? Вы? - резким голосом спросил человечек.
Белозеров попятился подальше от света. И, как на чужом языке, прозвучали для него малопонятные, гулко отдавшиеся под сводами слова:
- Простите, что так поздно играем. Дело в том, что я хотел показать товарищам мой телевизор... Где вы, Иван Лукич?
За спиной человечка в очках виднелся кто-то еще, и ярко белело в электрическом свете женское платье.
- Я рассказывал вам про мой телевизор. А это мои школьные товарищи. И они пришли на него посмотреть... Иван Лукич, я вас не вижу. - И паренек ступил вперед.
- Вы чего, чего? - глухо отозвался наконец Белозеров. - Почему здесь?
Он разжал в кармане пиджака пальцы, стискивавшие пистолет, и вынул из кармана руку.
- Вы не дворник! - закричал сердито паренек. - Кто же вы? Выходите!..
Он метнулся в сторону, и тотчас электричество залило весь подвал - паренек включил свет. Белозеров стоял, опустив руки по швам, наклонив голову, и щурился, - он был словно пойман на месте преступления.
А через минуту-другую он уже находился в ярко освещенной каменной комнатенке, в обществе четверых молодых людей, совершенно незнакомых, - Виктора Синицына, Даши Мироновой, Артура Корабельникова и Глеба Голованова, и его усадили на перевернутый ящик из-под апельсинов с пестрой наклейкой на боку.
Виктор сразу же узнал Белозерова: однажды на торжественное майское собрание к ним в школу приезжал этот ветеран войны, Герой Советского Союза, депутат Моссовета. И, немало удивившись сейчас его появлению, Виктор пригласил и его, - скорее из замешательства, чем из гостеприимства, - в свою мастерскую. Он три раза повторил приглашение, пока нежданный гость понял его...