- С плюсом, - добавил Антон Антонович громко, - четверку с плюсом - это, брат, не кот начихал!
Он хлопнул сына по остренькому плечику.
- А теперь все на кухню, мыть посуду.
Проходя через переднюю, он услышал женский смех, доносившийся из-за двери к соседям: должно быть, у соседки - болезненной Татьяны Павловны - дело пошло на поправку. И Антон Антонович сам внутренне засмеялся, ему и с соседями повезло: рядом жили славные люди - семейство Федора Григорьевича Орлова, таксиста, с которым у его семейства сложились самые добрые отношения.
Орлов опять стоял со своей машиной в очереди такси и дожидался пассажиров с экспресса "Берлин - Москва". Сейчас он, однако, предпочитал ждать, а не ехать, так как до прихода экспресса оставалось совсем немного. И даже тот небольшой опыт, что накопил Федор Григорьевич в качестве таксиста, говорил ему: люди, возвращающиеся из-за границы на родину, были во всех отношениях более выгодной публикой. Они и не скупились на радостях возвращения, и не контролировали строго маршрута, а кроме того, из них при удобном случае легко было комплектовать попутчиков, что опять-таки сулило добавочный доход. По расчетам Орлова, его очередь должна была подойти как раз в тот момент, когда со стороны вокзала из-за бокового крыла покажется толпа пассажиров - возбужденных, спешащих, а впереди них и на флангах побегут носильщики с чемоданами на тележках... К Федор Григорьевич решил уже не зевать и не поддаваться добрым чувствам - да к тому же пассажиры международного экспресса едва ли нуждались в его доброте.
Но и на этот раз его надежды не оправдались: у его машины вдруг очутился - словно бы кто-то нарочно подослал - солидный немолодой гражданин со звездочкой Героя на пиджаке. Открыв дверцу и ничего не спрашивая, гражданин грузно опустился рядом на сиденье и неопределенно махнул рукой, показывая: трогай! Федор Григорьевич хотел было запротестовать: ведь впереди стояло несколько свободных машин, - садись в головную и поезжай. Но, глянув вперед, он не увидел в машинах водителей: более опытные и хваткие, они околачивались уже где-то возле выходов с перрона, чтобы, опередив конкурентов, завладеть "пиджаками". И, молчаливо покорившись, Орлов включил зажигание.
- В центр, что ли, поедем? - проговорил, точно спрашивая, пассажир и сам себе ответил: - Давай в центр, в Охотный.
Орлов тронул машину, обогнул сквер и, только выехав на Вторую Брестскую, бросил взгляд на пассажира - звук его низкого голоса отозвался в Орлове неясным воспоминанием. Он покосился на пассажира еще раз и еще; тот сидел, не поворачиваясь, уставившись взглядом прямо перед собой, - нарядный, в костюме из дорогой светло-серой материи, выбритый до костяного блеска, припудренный, с уложенными блестящей волной волосами, точно собрался на бал; золотая звездочка покойно светилась на его выпуклой груди... И Орлов едва не выпустил из рук управления, но тут же машинально притормозил: в машину к нему сел его давний, военных лет командир!.. Как только он не узнал его сразу, в первую же минуту?! - Белозеров и не изменился особенно, раздобрел лишь, отяжелел, раздалось в ширину его когда-то сухое лицо. А франтом он был и на передовой - в мороз щеголял в хромовых сапогах и в шинели из голубоватого генеральского сукна.
Федор Григорьевич подрулил к тротуару - эта замечательная спустя больше чем двадцать лет встреча требовала остановки.
- Здравия желаю, товарищ майор! - смеясь глазами, сказал он. - Докладывайте обстановку... Как настроение?
Таков был неизменный вопрос, с которым майор Белозеров появлялся в своих подразделениях; одинаково бодро он задавал его и в тылу, на отдыхе, и в бою.
Белозеров обернулся, вгляделся, на лице его промелькнула растерянность, и оно стало бледнеть, сереть, как от испуга.
- Старший лейтенант Орлов! - выговорил он и глотнул воздух. - Орлов!
- Так точно! Прибыл по вашему вызову, - отрапортовал Федор Григорьевич.
- По моему вызову? - переспросил Белозеров.
- Так точно!
Федор Григорьевич круто повернулся, так, что рулевое колесо уперлось ему в бок, и потянулся к своему пассажиру; пассажир быстро обхватил его, и они, припав друг к другу, застыли в этом положении. Белозеров уткнулся лицом в шею Орлова, в пропотевший ворот его рубахи, и не отпускал; Федор Григорьевич, беззвучно смеясь, смотрел поверх головы Белозерова, морщил нос и отдувался - слишком уж шибало от нее одеколоном.
В оконца машины заглядывали с интересом пешеходы. Парнишка в кепочке, насунутой на самые уши, облокотился о борт и ожидающе воззрился на двух людей, сцепившихся, как в яростной схватке. Орлов подмигнул парнишке, и тот со скучливым выражением отошел.
- Вот уж верно... вот уж не ожидал, не думал, - приговаривал Федор Григорьевич.
Белозеров выпустил наконец Орлова, но, не отрываясь, напряженно вглядывался, точно сомневаясь в подлинности его существования.
- Двадцать три года - с одиннадцатого января сорок третьего, - сказал Орлов. - Я этот денек запомнил.
- Мы ведь "похоронную" на тебя послали... - задыхаясь, выговорил Белозеров. - Я и отцу твоему написал.
- Получили твое письмо, - весело сказал Орлов. - Я его лично читал, когда вернулся, - художественно написано. Мать письмо за икону положила.
- Мне Севрюков доложил: сам, своими глазами видел, как ты, как тебя... - Белозеров не кончил.
- Засыпало меня, точно. Тряхануло так, что все из головы выскочило, как бревно лежал, - сказал Федор Григорьевич.
- Вот и Севрюков... Прямое попадание - доложил.
Белозеров все еще не вполне как будто верил: у него было чувство, что он разговаривает не с живым человеком, а с пришельцем "оттуда", с бессмертным существом, и это было чудом - чудом товарищества и преданности. Казалось, его верные и в самой смерти, его геройские однополчане, не дожидаясь, пока он присоединится к ним, выслали ему навстречу офицера из своей отвоевавшейся команды. И вот Орлов, его комбат-три, предстал перед ним здесь, в самый тяжкий час, точно связной от них. Больше двадцати лет он будто и не существовал вовсе - да, он действительно не существовал для Белозерова, пропав в бою где-то в приволжской обледенелой степи. И необыкновенным, и милосердным было его воскрешение на людной московской улице в этот вечер... По лицу Белозерова пошли темные пятна - кровь приливала к щекам.
- Сколько я там в глине пролежал, не знаю, не помню, - обрадованно рассказывал Федор Григорьевич. - А очнулся, выкарабкался, протер глаза - и опять закрыл... Фриц надо мной стоял, автомат наставил.
Спохватившись, он выключил счетчик: не платить же было майору за их встречу.
- Как же так? - не совладав с собой, слабо выкрикнул Белозеров. - А мне Севрюков... Как же мы раньше?.. И как же ты, как?
С его губ чуть не сорвалось: как там наши ребята - Клейвачук, Островский, Колосов?
- Да вот так... Всего не расскажешь, - ответил Федор Григорьевич.
- Ну да, понятно... - пробормотал Белозеров.
- Обыкновенно все было, как в плену. Когда отудобил немного - я первое время глухой ходил, хоть над ухом стреляй, когда отудобил, попробовал убежать. Трое нас из лагеря бежало. Ну, далеко не ушли, овчарки на след вывели.
И Федор Григорьевич умолк, кинув взгляд на улицу. Там катили от Белорусского вокзала такси, переполненные пассажирами и багажом: за стеклами машин громоздились чемоданы с гостиничными наклейками, цветы, коробки. Экспресс из Берлина прибыл, и это длинными вереницами мчались "пиджаки", много "пиджаков".
- В общем, долгая история, - сказал он. - Били меня зверски, приговорили повесить. Я между тем в тифу свалился - повезло. После еще раз убежал, и опять неудачно. А ты, я вижу... Ну, поздравляю, товарищ майор!
- Что? - не сообразил Белозеров.
- Вот уж точно, как в песне: "Тебя с крестом я поздравляю, себя..." - И Федор Григорьевич засмеялся своим глухим, бухающим смехом. - Когда тебе Героя дали?..
- А - да... За Днепр.
Орлов и вправду порадовался за своего командира полка: кто-кто, а майор Белозеров заслужил эту награду. И, как видно, у него вообще был в жизни полный порядок: наверно, имелась и дачка под Москвой, и персональная пенсия. Ну что же: Федор Григорьевич не завидовал - нельзя завидовать человеку, с которым лежал в одном окопе. А что касается наград, то, как и все люди, много повидавшие в жизни и справедливого и несправедливого, он не придавал наградам слишком большого значения.
- Знай наших, поминай своих! - Он подмигнул Белозерову.
- Где они - наши? - воскликнул тот, не помня себя.
- Да, где они? - повторил Орлов, и это прозвучало даже несколько загадочно. - Вот вопрос.
У Белозерова стали вздрагивать губы, и Орлов подумал, что его командир сейчас заплачет... Впрочем, удивляться было нечему: люди, вспоминая войну, плакали чаще, чем на войне, - тогда они воевали.
- Я, между прочим, встречал кое-кого из полка, - сказал он. - Недавно совсем, недели три назад.
- Встречал? Кого встречал? - жадно спросил Белозеров.
- Не угадаешь - Севрюкова. До него теперь рукой не достать - так возвысился.
Белозеров промолчал, силясь унять пробегавшую по телу дрожь. Он уже плохо понимал, что происходило: каждое слово, сказанное его бывшим комбатом, имело, казалось, особый, тайный смысл.
- В командировку приезжал Севрюков. Сел вот, как ты, случайно в мою машину, - продолжал Федор Григорьевич. - В хозяйстве, говорит, у меня тысячи людей и несметные богатства - он на Севере, за Полярным кругом. У нас, говорит, долгая ночь, но мы не спим.
- Это Севрюков сказал? - переспросил Белозеров.
- Он. И не поверишь, что это наш Севрюков. Мальчишка был, прямо со школьной скамьи в полк пришел. Вспоминали мы и о тебе.
- Обо мне? - встревожился Белозеров.