– Так вы приглашаете меня в семнадцатую школу? А знаете ли вы, что я собирался туда сегодня вечером и без приглашения? Когда-то в этой школе я учился…
– Мы знаем, – сказали Вера и Елена. Им хотелось шумно обрадоваться. Но они продолжали чинно сидеть на краешке дивана.
– Что же, давайте соберемся сегодня в семь.
Елена вскочила и срывающимся от радости голосом сказала:
– Большое спасибо вам, Петр Алексеевич! Вот обрадуются девочки!
Вера и Сафронов тоже встали. Поднялся и Птахов.
– Подождите, – сказал он, – я еще не угостил вас яблоками. – Он взял со стола три самых больших яблока и протянул их до крайности смутившимся гостям.
– Эти плоды волшебные. Кто вкусит их, тот пристрастится к литературе и будет получать только пятерки, – пошутил он.
Птахов проводил гостей до лестницы и, как старый знакомый, помахал рукой. Ребята вышли из гостиницы оживленные и счастливые. Елена с наслаждением откусила яблоко, и ей показалось, что она ничего подобного не ела.
– Очень вкусно, – сказала она.
Вера тоже начала есть яблоко, а Сафронов задумчиво шел позади девочек с яблоком в руках. Прохожие с любопытством оглядывались на него, но он не замечал их…
…Птахов намеренно пришел в школу раньше намеченного срока. Он разделся на учительской вешалке и, никому не докладываясь, медленно пошел по коридору. Его обуревали самые разнообразные чувства… С тех пор как он вышел из этого здания, прошло двадцать лет. Школа изменилась, стала чище, светлее, вход теперь с другой стороны, вестибюль увеличен за счет класса. Какого класса? Птахов теперь уже не помнил. Он остановился у окна и оглядел коридор. Шли уроки, школа безмолвствовала. Нередко и тогда, двадцать лет назад, он стоял у этого окна и слушал тишину коридора. Он посмотрел в окно. Когда-то за окном был сад. Птахов вспомнил, что там, на скамейке под тополем, любила сидеть стройная девушка с косами. Он так ярко представил себе ее милое, светлое лицо… Так ярко, что сердце отозвалось болью…
Птахов тихо пошел по коридору, ступая на носки, чтобы не разносился по зданию гул от его шагов. Он поднялся по лестнице наверх. Лестница была новая, широкая, светлая. Так же на носках, в задумчивости он прошел через весь коридор и остановился у последнего класса с надписью "9-Б". "Вот здесь", – подумал он, и ему захотелось заглянуть в класс. Он потянул к себе дверь, она бесшумно приоткрылась. В щель была видна доска, испещренная белыми цифрами. У доски, спиной к двери, стояла невысокая учительница в черном костюме.
– Все ясно? – громко сказала она. – Теперь я буду спрашивать.
Ее голос, движения напомнили Птахову его учительницу математики Марину Николаевну. Учительница повернулась лицом к двери. Птахов быстро отпрянул. Это была Марина Николаевна, постаревшая, но до удивления такая же. Ему вспомнилось, какое значение в его жизни имела эта женщина, как воспитывала она в нем силу воли, энергию, любовь к труду, честность. Вспомнилось, как он любил забираться в маленькую комнатку около школьной вышки, забитую всяким хламом, и сам с собою обсуждать свои поступки. Там однажды захватила его сторожиха и притащила в учительскую, считая, что мальчишка прятал что-то или стащил. В учительской была Марина Николаевна. Она отпустила сторожиху и спросила ученика, что он делал в маленькой комнате.
– Вы все равно не поверите, если я скажу вам правду, – ответил Птахов.
– Так что же? – спокойно осведомилась учительница, не разуверяя его.
И Птахов честно рассказал ей, что уходил от школьного шума, чтобы побыть одному. Марина Николаевна улыбнулась, посмотрела на него хорошими, просветлевшими глазами и сказала:
– Ну вот, я верю!
И этот совсем незначительный случай почему-то на всю жизнь запомнился Петру Птахову…
Он отошел от двери девятого класса "Б" и в прежней задумчивости пошел по лестнице наверх. Он без труда разыскал вход в комнатку. Только дверь показалась ему меньше, чем прежде. Он толкнул ее рукой, и она открылась с тихим скрипом. И будто не прошло двадцати долгих лет. Так же стояли здесь принесенные на ремонт парты, скамьи, столы, по-прежнему из маленького окна проникал скупой свет. Птахов с волнением огляделся и сел на пыльную скамью, подперев рукой голову. Вскоре он услышал звонок, затем послышались осторожные шаги, и в дверь заглянула женщина в белом платке на голове.
– Гражданин, что вы здесь делаете?
Птахов поспешно встал.
– Простите, я осматривал школу и забрел сюда.
– Забрели сюда? С какой же вы целью забрели сюда? – Женщина подозрительно с ног до головы осмотрела Птахова.
Птахов улыбнулся и пошел за сторожихой.
Все было почти так же, как много лет назад. И конец получился почти таким же. Директора в школе не было, а по коридору шла завуч Марина Николаевна.
– Вот гражданин в комнатке рядом с вышкой сидели… – сказала сторожиха, указывая на Птахова.
– Что же вы там делали? – спросила Марина Николаевна.
"Появились морщинки, седина, но глаза все те же, молодые, внимательные…" – подумал Птахов. Он поклонился старой учительнице и, улыбаясь, сказал:
– Если я скажу вам, Марина Николаевна, что я там делал, вы все равно мне не поверите.
"Откуда он знает мое имя?" – подумала учительница и, всмотревшись в его лицо, ахнула:
– Да это Птахов!
Он взволнованно взял маленькую руку учительницы в обе руки и сказал:
– Помните, много лет тому назад на этот самый вопрос я ответил вам, что забирался в ту комнату для того, чтобы остаться одному и обдумать свои поступки.
– Не помню, – смущенно призналась Марина Николаевна. – За эти годы было столько всяких случаев…
– А теперь я был там исключительно с целью воспоминаний, – сказал Птахов.
Сторожиха недоуменно пожала плечами и отошла.
Марина Николаевна пригласила Птахова в учительскую, и они занялись оживленной беседой, вспоминая далекое прошлое.
В это время Агриппина Федоровна придирчивым взглядом окинула зал и распорядилась впустить девочек. Они лавиной хлынули занимать первые ряды. Сзади всех, немного смущаясь, вошли мальчики из девятой школы, приглашенные на встречу, и заняли самый последний ряд…
…Вечером Сафронов писал в своем дневнике:
"Был в девчоношной школе на встрече с писателем Петром Алексеевичем Птаховым. Пришли мы с Новиковым рано…
Петр Алексеевич! Я видел, как вы грустили у окна. Я видел, как вы, точно мальчик, полезли на вышку и оттуда возвратились в сопровождении сторожихи, запачканный в пыли и смущенный. Я вначале ничего не понял, но потом Елена со слов завуча рассказала мне, что с этой маленькой комнаткой наверху у вас связаны были воспоминания. Вы, выдающийся человек, не стыдитесь своих чувств, а я, мальчишка, стыжусь их. Если мне хочется плакать – я обязательно засмеюсь. Теперь я понял, что это лицемерие, а прежде мне казалось, что так оригинальнее…
Я сидел в зале и думал: с какой гордостью вы, наверное, вышли на сцену, ведь на вас смотрели сотни тех, кто за ваш роман получает на экзаменах двойки и пятерки. А вы вышли на сцену так просто. У вас должно быть, нет тщеславия, а у меня есть. Я читал свои стихи на олимпиаде и важничал. Все это нужно пересмотреть… Я ведь, Петр Алексеевич, могу важничать и не важничать, как захочу.
Елена поступила на встрече предательски. Но на нее я не в силах ни сердиться, ни обижаться. После вашего выступления она сказала: "Есть среди присутствующих один человек, а может быть, и много таких, которые пишут стихи и прозу… И вот тот человек, которого я имею в виду, считает себя выше остальных людей. Этот человек занят только собой, его не интересуют окружающие. Он разыгрывает из себя Печорина, и коллектив ничего не может сделать с ним. Если он останется таким на всю жизнь, то будет несчастным человеком. Скажите, пожалуйста, Петр Алексеевич, что-нибудь этому человеку". Так закончила Елена, и мне показалось, что ее слова взволновали вас.
То, что говорили вы на слова Елены, глядя в зал, вы говорили мне. И мне казалось, что своими пытливыми, умными глазами вы нашли меня среди всех. Я краснел, бледнел, отчаивался, радовался. Это они все придумали, Петр Алексеевич, ради меня придумали. И приглашение нашего класса, и я даже готов думать, что и встречу с вами, и самый приезд ваш в наш город они придумали из-за меня, эти дотошные Елена, Вера, Непроливашка, Новиков и Агриппина Федоровна. Но, скажу вам откровенно: вот это товарищи! Это удивительные ребята, и я постараюсь сделать все, чтобы походить на них, как это советовали мне вы".
Сафронов кончил писать, аккуратно закрыл корочки тетради, положил ее в портфель и долго еще сидел в глубокой задумчивости. На его столе рядом с портфелем лежало большое, румяное яблоко.
Глава двадцать вторая
Старые люди не помнили таких ранних и устойчивых холодов в Сибири. Весь декабрь упорно держались сорокаградусные морозы. Дни стояли ясные, солнце щедро заливало улицы, и под лучами его разноцветными огнями переливался снег.
Старые люди прочили, что вот-вот станет река, подковой огибающая город. В отличие от других рек, она ставала только в январе.
Как зверь, запаленный быстрым бегом, красавица река стремительно неслась вперед, позванивая льдом, и к небу от нее поднимался густой пар.
Утрами в городе завывала сирена, извещая учеников о том, что в школу можно не ходить. Но морозными утрами улицы так же оглашали веселые крики ребят и скрип снега под их ногами. Ученики были укутаны шарфами, платками, шалями так, что видны были только отчаянно веселые глаза с густыми белыми ресницами. Сторожиха всплескивала руками и, ворча что-то себе под нос, принималась развязывать закуржавевшие шарфы и шали.