- Что это вы такое говорите, дядя Ваня, - шопотом сказала она и через силу подняла голову. Кузьмы не было. Он шагал уже далеко, подходил к деревне. Перед ней стоял один Иван Сидоров. Полинка быстро оправилась, посмотрела на лошадь, которая уже скрылась за поворотом, потом на Ивана Сидорова и, вдруг разозлившись, набросилась на кузнеца:
- Чего это ты, дядя Ваня, кричишь на меня? Кто ты такой есть? Чего это ты меня отцом-матерью попрекаешь? Небось, когда будем выходить замуж, тебя не спросимся, и нечего тебе соваться не в свои дела. Опять, поди, напился в районе! - она отбежала от него, остановилась и выпалила: - Зубило, а тоже еще учить лезет!
- Молчать! - прикрикнул на нее Сидоров. - Вот я тебе! - и, в конец расстроенный, зашагал домой. И что это за проклятый день выдался, - что ни скажет, все невпопад.
4
- Председатель идет! - всполошилась Марфа и, накинув на плечи платок, выскочила из избы. Павел Клинов завалился на постель, покрылся тулупом. У Клиновых ни с того ни с сего пала общественная корова, и теперь они отчаянно волновались.
- Не забудь, больной я! - крикнул Павел жене.
Кузьма заглянул в хлев. Маленькое окошко, заросшее толстым серым льдом, не пропускало света. Марфа всхлипнула.
- Уж так-то я оберегала Звездочку, ноченьки не спала, за своей-то коровкой никогда в жизни не было такого ухода, как за ней… - Марфа пытливо взглянула на председателя.
Кузьма чиркнул спичкой. При колеблющемся свете проступили обиндевелые стены, потолок с желтыми сосульками, деревянные стойла.
- Не замочиться бы вам, Кузьма Иваныч, - заботливо заметила Марфа, но сказала поздно, Кузьма уже вступил в навозную жижу.
- Фу, чорт! Что у тебя тут делается! - воскликнул он. - Не мудрено, что корова издохла. Тут слон, и тот издохнет. Почему навоз не убираете?
- А теплее, Кузьма Иваныч… Теплее, когда с навозом-то.
- Не теплее, а грязнее. Сейчас же вооружайся лопатой, вилами, и чтобы было чисто, как в горнице. Муж дома?
- Дома он, дома, болезный. Весь исключительно болезный.
- Не знаю, что ветеринар скажет, но, по-моему, не уберегла ты корову. Простудила ее. Субботкин когда был?
- Онамеднись был, - начиная сморкаться в подол, ответила Марфа.
- Онамеднись… Онамеднись… - Кузьма вздохнул и медленно пошел к дому Клиновых. Нелегко было наладить колхозное хозяйство. Только-только одно наладится, как смотришь, словно из-за угла, выскакивает новая, еще большая, забота. Не забывал, помнил Кузьма, что коровы больны, и часто приходила мысль поставить в хлевах печи-времянки, да где их взять? "Сейчас ничего не могу сделать, - отвечал Емельянов, когда Кузьма заходил к нему в райком партии, - подожди, вот Ленинград скоро шефов пришлет, помогут. И печки тебе будут, и стекло, и гвозди, и скобы, а сейчас ничего нет. Ведь все к чорту разрушено. Вот построим заводы, свое стекло будет, свой кирпич. Что появится - не забуду, прослежу, чтоб тебе направили".
Марфа шла за председателем, нудно вытягивая слова:
- Да чем же я виноватая-то, Кузьма Иваныч? Зачем понапраслину-то говорить…
Кузьма остановился, посмотрел на ее вязаную кофту, подпоясанную вместо кушака лохматой веревкой, на лицо, испачканное сажей, и раздраженно сказал:
- Какая же понапраслина? Корова легла, сухой подстилки не было, а этим коровам много не надо, чтобы простуду схватить. Вот и доконала ты ее. - И, обив еловым веником валенки, Кузьма вошел в избу.
И когда только Клиновы успели так закоптить потолок, - он был черный, по углам свисала густая махровая паутина. У плиты из топки вывалились два кирпича, в куче мусора копались куры. Пахло луком и какой-то прелью.
Услыхав грузные шаги Кузьмы, Клинов сморщился.
- Это ты, Марфа? - слабым голосом спросил он.
- Здравствуй, Павел Софронович. - Кузьма посмотрел на небритое лицо Павла, на грубые, валенки, торчавшие из-под тулупа.
- Кто это? - еще тоскливее простонал Клинов и приоткрыл свои маленькие черные глаза. - Кузьма Иваныч? Навестить пришел… проведать. Вот лежу, грызеть и грызеть… всего начисто сглодал ревматизм. Как в войну застудил спину, так до сей поры не оттаяла…
- Я сегодня врача вызову, - пытливо взглянув на него, сказал Кузьма.
- Да что врач, нет мне от него помощи, кроме освобождения. Дал еще в позапрошлый месяц втиранья, не помогает…
Кузьма задумался. Он и верил и не верил Клинову: глядя на его сморщенное лицо, слыша его слабый голос, не допуская мысли, что человек может так притворяться, - верил, но, зная его исключительную лень, какой хватило бы на целый полк тунеядцев, не верил.
Каким чистым показался Кузьме воздух, когда он вышел во двор. Словно вымытая, блестя белыми боками, пролетела в синем воздухе сорока. Багровое солнце садилось в тучу, предвещая ночью крепкий мороз.
Из дверей хлева вместе с густым паром шлепались в снег желтые пласты назема. Еще никогда Марфа так не работала, как в этот раз. Увидев председателя, заискивающе крикнула:
- Не сомневайтесь, Кузьма Иванович, все будет чисто к приезду ветеринара. - Но как только Кузьма вышел со двора, Марфа бросила вилы и побежала домой. Ей не терпелось узнать, что сказал Кузьма мужу, уж не уличил ли его, спаси господи, в притворстве. Ох, и дотошный! Все высмотрит, все узнает, глазища-то так и смотрят в самую что ни на есть душу.
- Ну, что он? - спросила Марфа, тревожно взглянув на Павла.
Клинов сбросил ноги с постели, ухмыльнулся, почесал бровь.
- Сказал, врача вызовет. Что с коровой?
Марфа вздохнула:
- Меня винит. Вроде я виновата потому, как не убирала навоз, корова и подохла. Боюсь, как бы не наложили на нас вычет.
В сенях послышались медленные шаги. Клинов быстро накрылся тулупом и сморщился.
- Костька это, - прислушиваясь, сказала Марфа. И верно, в избу вошел Костя. Он хмуро посмотрел по сторонам и, повесив шапку на гвоздь, молча сел у окна.
- Обедать, что ль, пришел? Вроде рано, я и картошки-то еще не варила… Супу, что ль, поешь?
- Вот видишь, тятька, ты и не болеешь вовсе, а меня гоняют за врачом, - недовольно протянул Костя.
Павел Клинов шумно втянул носом воздух.
- Коли посылают, значит, так надобно!
- Надобно… - передразнил отца Костя. - Все надо мной смеются. Ну и лодырь у тебя батька, говорят. А что мне, хорошо слышать такие слова?
- Кто такой смеется? - грозно спросил Павел. - Ты мне только скажи, да я того…
Он стоял лохматый, раздув ноздри и выставив правую ногу вперед.
- Все смеются. В списке по трудодням самый последний стоишь. Говорят, только и умеет твой отец, что ноздри раздувать да ногу выкидывать вперед.
- Уйми его, Марфа, - поднимаясь, сказал Павел и двинулся на Костю.
Но Костя не испугался отцовской угрозы, знал, что ничего ему отец не сделает, хоть мать и заахала и замахала руками. Костя, неприязненно взглянув на отца, отвернулся. За последнее время не было ни одного комсомольского собрания, на котором бы не упоминали Павла Клинова. И каждый раз Косте наказывали перевоспитать отца.
"Ладно, - хлебая суп, мрачно думал Костя, - вот когда придет врач, я сам скажу, как ты болеешь".
Марфа поставила перед ним отпотелую кринку молока с желтым устойком.
- Слышь-ко, сынок, а ничего тебе не говорил Кузьма Иваныч?
- Говорил, - сквозь зубы ответил Костя.
- А чего ж он тебе говорил? - Марфа, волнуясь, заглянула сыну в глаза.
- Голову вы оба снимаете мне… стыдно.
- А чего ж стыдно?
Кроткие Костины глаза расширились.
- А то, что плохой я комсомолец, если не вижу, что под носом делается.
- А ты сморкайся чаще, - сказал Павел. - Вот поглядим осенью, у кого будут вершки, у кого корешки, - и уставился на сына. - Ты только меня слушай, а люди тебе всякое наговорят, и Кузька тоже…
- А ну тебя! - вдруг закричал Костя, его глаза засверкали, и обычно сонное лицо стало решительным и злым: - Сам ты Кузька, а он Кузьма Иванович, его все уважают, а тебя никто не любит. И тебя тоже, - повернулся он к матери. - Корову, и ту не уберегли! Уйду я от вас, не стану жить!
- Кон-стан-тин! - топнул ногой Павел. - Дурак!
В сенях раздались шаги. Павел завалился на постель, прислушался.
Открылась дверь.
- В восемь часов быть всем на собрании в избе Кузьмы Иваныча, - донесся до Клинова голос Васятки Егорова.