В рабочем клубе "Коминтерн" Глеб открыл экстренное собрание ячейки. Комната была просторная, с высокими панелями из карельской березы, и из карельской березы была кустарная мебель. И стены и мебель, зажженные вечерним солнцем, блистали золотом.
Принесли грубые скамьи из зрительного зала.
Глеб сидел за столом и видел всех сразу: все лица были похожи одно на другое. Они как будто разные, а что-то есть в них общее, сливающее их в одно лицо.
Долго, мучительно думал: что это такое? Почему раньше это не бросалось в глаза? Почему именно сейчас эти лица тревожат его душу?
Потом понял: это - голод.
Многие встречались с Глебом впервые, но здоровались с ним равнодушно, как будто не расставались. В последний раз они видели его в тот закатный вечер, когда схватили его офицеры у ворот завода в толпе рабочих и били вместе с другими.
Иные крепко трясли его руку, натужливо морщили лицо в улыбке и не знали что сказать, - крякали и кричали междометиями:
- Ну?… Что, брат? Как же это, а?..
И шли на места, не оглядываясь. А когда усаживались, опять ласкали его глазами в неудержимой улыбке.
А вот пришел Громада (сам - маленький, а фамилия - большая), засмеялся и чахоточно крикнул:
- Совсем другой коленкор, товарищ Чумалов, ей-право… Жарь! Как мы, коммунисты, дезорганизовались на козе и зажигалке, но ты не дозволяй дискутировать… крой на ребро и - никаких гвоздей!
Он повернулся к рабочим и захлебнулся восторгом.
- Вот вам, черти-лодыри!.. Прошел через смерть и так и дале… И заявляю: не беру слова к порядку, но режу предварительно, как он, товарищ Чумалов, всю мою душу перевернул и как вступил я через него в ряды Рекапе…
Слушали Громаду и смеялись, - не Громаде говорить такие слова. И недаром сам Чумалов исподлобья улыбался ему, как парнишке. Рабочие тонули в клубах табачного дыма и кашляли.
Слесарь Лошак сидел в дальнем углу. Сидел и молчал, был меньше всех, но заметный, с угрюмым, безгласным вопросом в глазах.
Женщины смеялись и тараторили. И бабьим поводырем стояла у стены Даша. Иногда она подходила к ним, и они сбивались в кучу, перешептывались и давились от хохота.
Ждали - вот-вот войдет Лухава для доклада о борьбе с разрухой и топливным кризисом. Но вошел не Лухава, а лохматый Савчук, босой, с опухшим лицом.
Грузный и рыхлый, он сел на пол, у двери, выщелкнув мосластые колени в ссадинах и кровоподтеках. В отравленных глазах его мутно горела тоска.
Даша подошла к окну и распахнула обе рамы - тяжелые, как двери.
…Разбросанные по своим домашним норам, забывшие завод - грохот, гарь, пыль и запах машин, - покрытые другой пылью - пылью горных ветров, - люди завода, цехового артельного труда, с мешками на спинах, шайками всползали па горы. По загорным и степным дорогам и тропам шли в хутора и станицы, как в эпоху натурального обмена, гонимые голодом и первобытной алчбой. Люди заводского труда, который будил по утрам не криком петухов, а металлическим ревом гудка, узнали за эти годы сладость свиных и козьих закут и радость теплых куриных гнезд. И люди машин научились кричать вместе со свиньями и курами из-за свиней, из-за кур, из-за коз, из-за нарпитской шрапнели, которую слопал по недогляду чужой поросенок. Потухло электричество на заводе и в казармах, задохнулись от пыли гудки - тишина и беструдье заклохтало, захрюкало деревенской идиллией. И угрюмо замкнулись в домашних клетях рачительный муж и скопидомная баба.
И вот здесь, в клубе "Коминтерн", в ячейке, коммунисты продирали глаза. От невымытых рук и одевки пахло куриным пометом и нашатырным запахом свиных и козьих закут. Дружно сидели, плечом к плечу, и рев трубачей и недомашние слова вызывали из прошлого иную, забытую жизнь. И Глеб вот тоже из прошлого (будто был здесь только вчера), и от него жирно запахло маслом, раскаленным железом и серной гарью остывающих шлаков. И опять -
…Завод… Производство… Бремсберги… Цехи…
Вошел Сергей Ивагин и склонился к плечу Чумалова. Глеб встал и строго оглядел партийцев.
- Товарищи, вот вместо Лухавы - товарищ Ивагин. Товарищ Лухава - у грузчиков: взбунтовались как будто из-за пайков… Открываем собрание… Да замолчите, вы, идолы!.. Ну, и еще скажу вам: слышал я - и о том же отбивает радио, - заграница, Антанта, желает с нами торговать. Пялит глаза на концессии и снаряжает корабли. Думаю, что обижаться на это мы шибко не будем - пожалуйста! Очень рады!.. Мы тоже кое-чему научились: теперь нас не надуешь…
Громада встал и заволновался:
- Товарищи, как мы есть рабочие знаменитого завода, но нагрузились и козами и так и дале… Стыдно и позорно, ребята! Предлагаю по такому разу все излишки ликвидировать на предмет нашего детского дома… и как мы есть рабочий класс…
Волнение, крики, взмахи рук…
- Ишь ты, прыткий какой!.. Этих самых свиней… Ты их наживал? Слезами и кровью облиты…
- А кто пер с хуторов и станиц?
- Всех не покроешь… Громадина жинка сама в хуторах истрепала подол…
- Ликвизировать!.. К черту!.. Постановляй, Чумалов, ячейкой.
- Эй же, братва!.. Жрать ведь нечего, эй!.. Зачем чертей булгачите? Братва!..
Глеб позвонил и скомандовал "смирно".
- А ну замолчи, товарищи! Пока еще на свиней и на коз нет ущемления. Если охота, разводите с ними антимонию. Придет час - мы их пролетарским манером живо кувырнем, как буржуазию… А теперь - пожалуйста… можете хоть любовь с ними крутить… Предлагаю избрать президиум.
Не успел он сказать последнего слова, как женщины замахали пуками и, перебивая друг друга, закричали:
- Дашу!.. Дашу Чумалову!..
Мужчины тоже настойчиво требовали:
- Громаду!.. Чумалова!.. Савчука!..
Громада подбежал к столу и нетерпеливо поднял обе руки.
- Товарищи!.. Насчет баб я ничего не страдаю… Ну, только бабы как есть равноправные существа и так и дале… а молодые - чтоб в поводырки… Пущай поучатся немного… тут надо бороду в председатели.
- А где же у Чумалова борода?.. Да у тебя-то волос кот нализал…
А бабы уже злились.
- Дашу Чумалову!.. Дашу!..
Глеб опять помахал звонком.
- Голосую, товарищи. Даша Чумалова - первая в записи. Хотя она и жинка моя, но против женской команды не возражаю. Кто "за"?
И не успел назвать имени Даши, бабы опять загорланили:
- Дашу… Почему не даете ходу бабам, злыдни?
Глеб первый поднял руку, с ним вместе женщины и Сергей. Рабочие один за другим, с неохотой, сопя и кашляя, подняли руки. Савчук из угла рявкнул, не поднимая руки:
- Гони отсюда баб по домам! Терпеть не могу!..
Глеб отмахнулся звонком и опять оборвал крики:
- Голосую Громаду… Есть! Лошака голосую… Тут и мое имя в записи… Занимайте места, товарищи!
В президиум выбрали Дашу, Громаду и Глеба. Собрание повела Даша.
- Товарищи, требую тишины, Давай повестку дня, товарищ Чумалов. Слово для доклада товарищу Ивагину. Не больше полчаса, товарищ.
Сергей изумленно рассмеялся и развел руками.
- Слишком суровый регламент, товарищ Чумалова.
- А вы не давайте воли словам. Говорите только о деле.
- Да она задается на три копейки… Я же говорил: не надо было бабу.
- Товарищ Савчук, замолчи! Соблюдай порядок! Ты не на улице, а на партийном собрании…
- Даша - права. Надо немного: что можно сказать в докладе рабочему? Он лучше знает, что ему надо в эту минуту. И холодные книжные фразы - чужды, непонятны, далеки и бескровны, как и он, Сергей, для них непонятен и чужд и душой и словами.
- …Товарищи!.. Чудовищная разруха… Великие испытания рабочего класса… Небывалый кризис… Ликвидация военных фронтов… Все силы наши на хозяйственный фронт… Десятый съезд партии намечает новый поворот в экономической политике… Только пролетариат - единственная сила… Возрождение производства республики… Концессии и мировые рынки… Стоять на страже пролетарской страны… Удесятерить свои силы, и железными рядами… Мы прорвали блокаду… Рабочий класс и коммунистическая партия… Доставка топлива… Механическая сила завода…
Сергей говорил долго, старался подбирать простые слова, а они, как нарочно, не давались легко. Он чувствовал, что его речь не доходит до этих хмурых людей: им скучно, тягостно, и они ждут не дождутся, когда он замолкнет. Даша уже два раза строго ловила глазами его глаза и недовольно сдвигала брови. А когда он, потный и изнуренный, кончил и сел на табуретку, все освобождение вздохнули.
- Товарищи, нет вопросов к докладчику? Ясно.
Все в ожидании глядели на Глеба. Он встал, откашлялся и некоторое время вглядывался в лица рабочих.
Многие из этих лиц были тупо-покорны и равнодушны, а многие взволнованы ожиданием и надеждой. Как будто все эти люди сидели безучастно, - сидели только потому, чтобы отвести положенный час партийной повинности. Но Глеб хорошо их знал: они не поверят ни одному красивому слову, ни одному красноречивому обещанию. Так они отнеслись сейчас к книжному докладу Сергея Ивагина: всё пропустили мимо ушей. А стоит сказать только два слова: "Друзья, завтра - по цехам!" - и каждый из них бурно вскочит с места и крикнет, задыхаясь: "Товарищ Чумалов, давно этого ждем… хоть сейчас веди… Разруха заела…"