"Жду ответа, как соловей лета", - дочитала диетсестра и сказала с досадой:
- Вот непременно им надо тогда, когда нельзя! - Но тут же смягчилась: - Ну ладно уж, иди в апреле в виде исключения, раз она тебя воспитала.
И девочка вздохнула с облегчением и сказала:
- Спасибо!
- Обошлось, - сказала она Наде. - Разрешили отпуск в апреле.
- А дальше-то как? - спросила Надя.
- Писем больше не потребуется, - сказала девочка. - За это спасибо, а больше не потребуется. Время подойдет, просто уеду отсюда.
- Вот отчаянная стала, кто б мог подумать! - сказала Надя. - Какая была тихая и какая стала отчаянная.
- Ты мне свой паспорт дашь, как поеду, - сказала девочка.
- Только бы тут не узнали до апреля, - сказала Надя.
- Не узнают, - сказала девочка.
Она сидела в своем общежитии: двухэтажный опрятный дом на краю парка, дальше за ним хозяйственные постройки - кладовые, прачечная, гараж.
Жила она по-прежнему в комнате с Таней. У Тани над энергичным, подковкой, с опущенными углами ртом росли суровые темные усики. Росту маленького была, а плечи могучие. Глядела Таня хмуро, зря болтать не любила, в свободное время вышивала на пяльцах.
Вот и сейчас сидела она напротив девочки и вышивала, а девочка говорила ей:
- Будем жить в своем домике. И рядом лес. И речка. И море. Такое теплое, как тут. И все будет у нас как нельзя наилучшее.
- Пустяки говоришь, - отвечала Таня недовольным баском. - Где ты видела, чтоб и море, и лес, и речка, скажи, пожалуйста? Еще и домик! Домик-то откуда возьмешь?
- А мы тот дом, что тетя строит, обменяем на эти места. И заживем с моим мужем тут, - поддразнивала девочка.
- Откуда это у тебя уже и муж появился? - удивлялась Таня, а девочка говорила:
- Не может же такого быть, чтоб мужа не было. Будет и муж в свою очередь…
Зимой по вечерам девушки в общежитии собирались вместе и пели песни под Таниным руководством, хорошо пели, красиво.
У толстушки Тани лицо становилось вдохновенным, она поднимала глаза к потолку и пела, словно молилась:
Подмоско-овные вечера…
Приходила к девушкам диетсестра в неизменном белом халате, говорила удовлетворенно:
- Вот какая у нас самодеятельность - на фестиваль послать не стыдно.
- А что, - говорила Таня, - вот если б у Кати пьяно получилось, какое требуется, то можно бы и на фестиваль.
И девочка пела с ними, но пела без удовольствия, и не интересно было ей, получится или не получится пиано у Кати. Поет веселое, а глаза безрадостные. Поет и вдруг смолкнет, задумавшись о своем.
Очнется и оглядится подозрительно: не заметил ли кто ее задумчивости.
Всех людей вокруг она подозревала, все ей казались соглядатаями, недоброжелателями.
- Ты чего, голова болит? - спросит Таня. Девочка вспыхнет, как спичка:
- Ничего у меня не болит! Почему это она заболит!
Диетсестра еще разок заглянула в комнату, чтобы послушать пение, девочка смотрит на нее с ненавистью.
- Так и ходит, так и смотрит! - ожесточенно рассказывает она потом почтарке Наде. - Так за каждым моим шагом и следит!
Хотя диетсестра на нее обращает внимания не больше, чем на других.
Пришел апрель. Тюльпаны цвели в горах и в парке, под окнами общежития. Окна уже открывали настежь.
Девочка собиралась в отпуск.
- Общественный чемодан у Кати, - сказала Таня. - Она последняя брала.
Катя принесла чемодан. Девочка укладывала в него свои вещи - лифчики, платьица, поставив чемодан на стол, повыше.
- На стул поставь, - сказала Таня. - Нехорошо чемодан на столе.
- Тебе нехорошо, а мне хорошо, - резко сказала девочка, и Таня удивилась - чего это она так?..
По аллее подъехало такси, из него вышли отдыхающие, их встречал затейник-эвакуатор.
- Добро пожаловать, - говорил он. - Откуда? Из Магнитогорска? Как там у вас в Магнитогорске?
- Здравствуйте, здравствуйте, старая знакомая! - обрадовался он женщине, которая в прошлом сезоне щеголяла на пляже в китайском халате. Опять, значит, к нам?
- Как видите, - сказала женщина. - Я очень люблю юг весной, весной он особенно романтичный.
Шофер такси стоял на аллее и смотрел, как выгружаются его пассажиры, когда появилась девочка с общественным чемоданом в руке.
Шофер посмотрел на девочку и спросил:
- В город?
- Да, - сказала девочка.
Он посмотрел на нее еще раз, внимательно, взял у нее чемодан, положил в багажник и сказал:
- Садись, поехали.
- Хорошо, - сказала девочка. - Только как же…
- Все понимаю и вижу, - сказал шофер. - Не беспокойся, так свезу, за улыбку.
- Законы нарушаешь? - спросил затейник. - Газеты не читаешь?
- Нарушаю, точно, - сказал шофер. - А газеты читаю.
Девочка попрощалась со всеми и с диетсестрой, которая тоже вышла на аллею.
- Смотри, возвращайся вовремя, - сказала диетсестра. - Сама знаешь, сколько теперь работы, теперь поедут!
И она неодобрительно посмотрела на приехавшую женщину, которая легко и беззаботно удалялась по аллее.
Машина тронулась.
Отцвели тюльпаны.
- Изволь радоваться, третью неделю без смены работаю, - сказала Таня.
Катя посмотрела на вторую постель в Таниной комнате и сказала:
- Что ж это она?
- Еще в субботу ждали, - сказала Таня сердито. - В субботу ей срок был.
- Может, заболела? - спросила Катя.
- Так напиши! - сказала Таня. - Разве ж так делают? Напиши, если ты заболела!
… - Ни дисциплины, ни совести нет у людей, - сказала диетсестра. - Под Первое мая и такое себе позволять. Телеграмму пошлем, давайте адрес.
- А у кого адрес? - спросила Таня. - У тебя есть адрес? - спросила она Катю.
- Нет, - ответила Катя. - Мне она не оставляла.
- И мне не оставляла, - сказала Таня.
- Как же так, - сказала диетсестра, - а в конторе сказала, что ее адрес у вас есть, там тоже не записали… Обманула, выходит?
- Ну почему обманула, - сказала Катя. - Хотела нам оставить, наверно, да забыла.
- Дом достраивают, - решила Таня, - не пускает ее тетка. Только так, больше ничего не может быть.
А девочка была в сотне километров от санатория в областном центре, в родильном доме.
Первомайские флаги развевались на улицах областного центра, день был ослепительно яркий, ликующий, когда раздался крик новорожденного и голос врача сказал:
- Мальчик.
И праздничная музыка, гремевшая за окном, замерла, стихла.
В белой палате, на белой постели лежала девочка, тихая после мучений.
- Мамаша, мамаша, сыночку кушать время! - сказал бедовый женский голос.
Санитарка, пожилая женщина, положила около девочки белый пакетик и смотрела на него.
- Вы подумайте! - сказала она. - Ишь, образованный! И кто его учил?
На лице у девочки робкая мелькнула улыбка. Боязливо, и виновато, и в то же время с невольной нежностью смотрела она на сына.
…Она окрепла и уже, кормя, сидела на постели и держала ребенка ловко, как опытная мать.
Санитарка говорила ей:
- Не горюй, пристроим парня. Такого отличного парня кто хочешь возьмет. Многим желательно иметь ребенка, да не у всех получается.
- А ей вот нежелательно было, да получилось, - сказала соседка.
- Вы, мамаша, на девочку не нападайте, - сказала санитарка. - В жизни, да у неопытных всякое может быть. Я здесь много чего повидала и постигла, что и не расскажешь.
- Разве я нападаю, - сказала соседка. - Ошибка молодости, разве я не понимаю.
- Сама ты ошибка, - прошептала девочка, рассматривая крохотное личико, прижатое к ее груди. Но громко ничего не сказала, не хотела ссориться.
Крохотный носик сопел, лобик морщился. С силой, странной в таком малюсеньком существе, втягивал ребенок молоко и громко глотал. Он должен был жить, должен был расти и вырасти большим, и, чтобы это осуществилось, он насыщался яростно, весь поглощенный своим занятием.
И девочка, его мать, смотрела на него, приоткрыв в изумлении бледные губки.
В комнатке за кухней сидел милиционер и рассказывал:
- Запросили мы, значит, сельсовет по месту прежнего ее жительства. Они, конечно, поставили в известность тетку. От тетки поступили сведения, что племянница к ней не приезжала. И что никакого, значит, дома тетка не строила и не строит, поскольку жила и живет в старой своей хате, хотя действительно крыша нуждается в ремонте, но колхоз обещает починить, и так далее тому подобные подробности о своем быте. Но, конечно, тетка впала в панику - опасается, что с племянницей мог произойти несчастный случай, и вообще жива ли.
Официантки и судомойки слушали волнуясь. Слушал и повар в белом колпаке.
- Необходимо разыскать во что бы то ни стало! - сказала диетсестра.
- Разыщем, - сказал милиционер. - Это непорядок, чтобы наш советский человек пропадал, и вообще без адреса.
Девочка брала с тумбочки свое копеечное зеркальце, смотрелась и дивилась на себя.
Прежде было ее лицо - ну, пустое, ничего не выражало серьезного. Вот так:
"Не принято с отдыхающими".
"А в кино?" - спросил голос мальчика.
"С отдыхающими тоже не принято", - сказало ее прежнее лицо…
А сейчас были в ее лице тишина, и раздумье, и достоинство, и озаренность, - она бы не могла назвать все это, но видела, что оно есть.
- Глупый ты мальчишка, - сказала она. - Ничего ты не понимаешь, хоть и окончил десятилетку. Спрятался, не пишешь… А еще мужчиной считаешь себя. Мальчишка, трусишка…