- Не велик подарок, но прошу принять на память! И видя, что тот смешался, добавил: - В степи у нас такой обычай - тому, кто первый принес благую весть, преподносится дорогой подарок. Пожалуй, ничего дороже этой трубки у меня нет. Она вырезана из корня таежной березы. Под этой березой похоронен мой друг. Дважды эта трубка пересекала Тихий океан, ее набивали табаком, стружкой, сеном, морской травой. Когда мой второй друг умирал, - он пошел проверять невзорвавшийся запал, и глыбина ударила его по спине, - я сидел над ним и курил. Видите следы зубов? Это мои зубы. Я изгрыз трубку в ту самую ночь. Ведь это я должен был пойти к запалу, а не он. И он тоже сделал из нее две последние затяжки. Вот что я вспоминаю, когда курю эту трубку. У нас подарок за хорошее известие называется суюнши. Не обижайте же меня, Афанасий Семенович, возьмите мое суюнши.
- Спасибо, - ответил генерал растроганно, - возьму и буду помнить. Всю жизнь буду помнить. Хороший вы человек, Дауке!
И обо многом, многом они говорили еще. А Еламан лежал и слушал их. Слушал и вспоминал. О, как он ненавидел этого человека! Как пытался всю жизнь его унизить, оклеветать, уличить. И ничего не получилось, а ведь он был начальником Даурена и несмотря на свою молодость сидел на очень высоком посту. Он всегда мог запросто вызвать к себе Даурена в кабинет для разговора или нагоняя. Но никогда не делал этого: знал, какой разговор у них может получиться. Ведь если он Даурена ненавидел, то Даурен его попросту презирал - молчаливо и спокойно. Ведь это были суровые предвоенные годы, и тут Еламан показал себя вовсю. Почти к каждой гибели своего подчиненного он приложил руку.
Наступило утро 22 июня. Даурен в первый же день подал заявление об отправке его на фронт. Вот только тогда Еламан и вызвал Даурена к себе. Он хорошо приготовился. Приказал в кабинете сервировать стол и принести старого коньяка. При появлении Даурена встал и пошел ему навстречу. Простились бы вроде и дружески, но...
- Я очень рад - сказал Еламан, разливая коньяк по рюмкам, - что такой почтенный человек, как вы, подали пример патриотизма. Подвиг увлекает, за вами последуют другие.
- И вы с ними тоже? - усмехнулся Даурен. Еламан развел руками, он хорошо улавливал насмешку, но предпочел не показать вида.
- Была бы на то моя воля! - сказал он, грустно улыбаясь. - Если отпустят, то хоть завтра, хоть сегодня...
-Не отпустят, не отпустят, - успокоил его Даурен, - и поэтому вот к вам покорная просьба: добейтесь брони для Нурке Ажимова. Как вы знаете, мы много лет с ним разрабатываем одну и ту же капитальную тему. Так вот, я ухожу воевать, а он пусть продолжает работать над ней. Это жизненно необходимо для фронта. Медь - стратегический металл, а наши работы касаются именно ее.
- Будет сделано, - по-военному ответил Еламан и налил по второй. - Ну, позвольте поднять посошок на дорогу и...
Они чокнулись, Даурен подхватил что-то на вилку, зажевал, пожал начальнику руку и ушел.
Это была их последняя встреча. Даурен воевал на Западе. Изредка до Еламана доносились какие-то фразы и строки из фронтовых писем. Воевал Даурен лихо, и его имя упоминалось в сводках. О нем рассказывали раненые, вернувшиеся домой на излечение. И вдруг прошли слухи совсем иного рода. Даурен не то сдался в плен, не то просто перебежал к немцам. Ох, как эти слухи были на руку Еламану. Он и не скрывал торжества. Ничего не проверив, он вызвал брата своего врага (а он считал Даурена своим кровным врагом, хотя поводов для этого, по-видимому, и не было), кладовщика Управления геологии Хасена Ержанова. Хасен вошел хромая. Вид у него был очень неказистый: на плечах фронтовая шинель, на ногах ужасные солдатские кирзовые сапоги. Ведь он почти год пролежал в госпитале и был списан как инвалид второй группы. "Да, на жалованье заведующего складом, если не воруешь, пожалуй, лучше и не оденешься, - подумал Еламан, - а он, верно, не ворует, проклятый?! И думает, что раз так, то его и рукой не достанешь! Ну, погоди же!" Еламан и сам не понимал, почему он боится своего юродивого кладовщика. Но он точно боялся его. Боялся почти так же, как и его прославленного брата, и так же, как с тем, никогда не вступал в разговоры ("здравствуй, прощай", - вот и все их разговоры), старался не замечать его и не оставаться с ним наедине. А сейчас он заговорил:
- Ну, так как воюет твой драгоценный братец? - спросил он ядовито. Хасен пожал плечами.
- Не знаю. Уже полгода нет от него писем. Я думаю, уж жив ли?
- Жив ли? - усмехнулся Еламан. - Брось, брось валять дурака. На убитых приходят похоронные, а вот на пленных да на изменников родины...
Он нарочно не договорил. Хасен стоял перед ним по-прежнему спокойный и недосягаемый.
- Так значит, не знаешь, где твой братец? - прищурился Еламан. - Ну! Ну! Так с тебя, дорогой, суюнши: в плену твой братец! Вот так!
- Так он жив! - воскликнул Хасен, поняв только одно: Даурен жив!
- А ты что обрадовался? Жив, жив, еще нас переживет, только такой живой - хуже всякого покойника. В плену он! Понимаешь, в плену. Бросил винтовку и сдался.
Хасен покачал головой.
- Если попал в плен, то, значит, не мог уж стрелять, значит, шибко раненый был.
- Хм! Хорошие рассуждения! Так что же, у него винтовки не было, чтоб застрелиться? Ножа, чтоб перерезать себе горло? Знаешь, что мне сказал майор Харкин? Вернется ваш Даурен, сошлем на двадцать пять лет в Сибирь. Советские воины не сдаются, они либо побеждают, либо умирают. У советского народа нет пленных, есть изменники родины и враги народа. Вот так сказал майор Харкин - храбрейший человек!
- Так он что, не на фронте с ним встретился? - спросил недоуменно Хасен, он действительно что-то не все понимал.
- Такие люди здесь нужны! Они укрепляют тыл! - прикрикнул Еламан. - Помогают бороться с таким врагом, как твой брат, если он вернется, и с такими приспособленцами. как ты. Так вот, дорогой. Мы тебя больше держать у нас не станем. Не то мы учреждение! Подавай заявление об уходе, понял?
- Это все Харкин вам велел? - спросил Хасен.
- Что Харкин! Я сам хозяин! Сам все знаю! - взревел Еламан. - А с товарищем Харкиным у тебя еще будет разговорчик! Не бойся! Будет! Получай расчет - и скатертью тебе дорога, понял?!
- Понял! - по-солдатски зычно ответил Хасен. - Все понял! Понял, что и ты и твой Харкин мизинца моего брата не стоите. Сто раз скажи, что Даурен добровольно сдался в плен - я сто раз тебе плюну в лицо. Тебе и твоему подлецу Харкину! Будь он неладен, - и Хасен хромая выскочил за дверь.
- Ну, погоди, погоди! - крикнул ему вслед Еламан. - Придешь ты ко мне за расчетом! О майоре Харкине так отзываться! Ну, погоди, погоди!
За расчетом Хасен не пришел, но доблестный майор Харкин, герой тыла, с этого дня Хасеном заинтересовался всерьез. Как неделя - так повестка. Как день - так вызов. Вот тогда он и решил оставить город и заняться охотою. По пустыням и лесам майор Харкин за ним, верно, гоняться не стал: плюнул! А теперь, значит, нос и ему, Еламану, и славному майору Харкину! Правда, уже вышедшему на пенсию и на свободе мирно играющему в преферанс и дурачка, но все равно герою. Да-с, будет ему теперь и дурачок и джокер. Даурен вернулся! От этих мыслей Еламан заворочался и поднял голову. И сейчас же услышал голос Жарикова.
- Спи, спи, еще рано, - и к Даурену: - Так значит, эти степи вы знаете насквозь?!
- Хорошенькое дело! - усмехнулся Даурен. - Не знать своего родного дома. Ведь в этих местах я вырос. Одна у меня мечта была все время: обнаружить тут медь. Тогда край оживет.
- Что медь здесь есть - это уже доказано, - сказал Жариков.
- Промышленное это месторождение или нет! - вот что нужно определить, - ответил Ержанов. - А это труд немалый. Нужно в совершенстве обладать современными методами разведки и анализа, чтоб ответить на этот вопрос. Впрочем, на этот счет я спокоен. Ведь здесь работает Нурке Ажимов.
- Так вот мы и дошли до основного пункта нашего разговора, - сказал Жариков и сделал очевидно какой-то резкий поворот в сторону Ержанова. - Оставайтесь здесь работать вместе с нами. Ведь Ажимов ваш ученик! И не ездите больше никуда. Вам необходимо хорошо отдохнуть и посидеть на месте. А главное - вы здесь нам очень нужны. Прямо таки позарез. Имейте в виду - это не просто разговор, это официальное предложение. Говорю от имени Геологического комитета.
- Спасибо, принимаю, - ответил Даурен, - наверно, это действительно будет умнее всего - поработать с Ажимовым. Однако давайте спать, вон как на небе стоит Большая Медведица... Скоро рассвет...
...Утром их разбудил рев мотора. Еламан возился с машиной. Солнце только что встало. Теперь можно было разглядеть всю окрестность. Озеро Балташы оказалось голубым-голубым. Другой берег едва видно, и если чуть прищуришься, можно подумать, что стоишь на берегу моря.
Утро стояло тихое, безветренное, волны бесшумно катились к берегу, и чуть-чуть покачивались золотые макушки тростника. Сочная речная трава, наполовину залитая водой, росла такой мощной и пышной, что казалась уже не просто травой, а каким-то оранжерейным растением. Само озеро дремало, но воздух вокруг гудел от крика, клекота и взмахов крыльев. Очевидно, бухта, где они остановились на ночь, служила ночевкой птичьим стаям. Сейчас они все пробудились и с криком носились над озером - чайки, лысухи, чирки. Изредка через этот шум прорывался трубный голос лебедя. Два огромных белоснежных красавца не спеша плыли около берега. Они погружали головы в воду и отыскивали какие-то нужные им ростки и коренья. А на большом остром камне - целой маленькой скале - застыл пеликан. Цвет его пера был нежно-розовый, как небо в час заката, а сам он казался огромным, пожалуй, с овцу, и клюв у него был загнут, как ятаган. Он наблюдал за птенцами; с десяток их плескалось около берега.