- Садись, замполит, - Скляров дотянулся к столу, взял папиросы. - Куришь? Нет, да? Молодец. А я вот не могу бросить. Курево успокаивает, особенно в море... Значит, из академии?
- Прямым курсом на "Бодрый", - улыбнулся Леденев.
- Сам попросился?
- Нет, направили сюда, - помолчав, Леденев добавил: - Я никогда сам не прошусь. Куда пошлют...
- А ты, замполит, скромный, - засмеялся Скляров. - Думаешь, и я такой? Дудки! Я за свое дело, за свои мечты драться буду. Думаете, мне на блюдечке преподнесли корабль, дескать, берите, Павел Сергеевич, "Бодрый" в руки и командуйте. Нет, на блюдечке мне его не дали. Я боролся за то, чтобы стать командиром. Я просил дать мне корабль. И мне его дали. А по-твоему выходит, мне следовало ждать, куда пошлют. Нет, замполит, тут должна быть честная борьба.
- Ну, а если бы не дали корабль, тогда как? - спросил Леденев, и на его лице появилась улыбка. - Пошел бы просить командующего?
Улыбка на лице Склярова угасла.
- Никогда. Должность дают по заслугам.
- И я о том толкую - по заслугам, - весело сказал Леденев. - А какие у меня были заслуги, когда я только закончил академию? Потому и пошел туда, куда послали. Но о "Бодром" я много слышал и рад, что попал на ваш корабль. Как тут у вас, а?
Скляров улыбнулся, обнажив крупные, белые, как морская пена, зубы.
- Кинофильм "Чапаев" видел? Так вот я Чапаев, но без Фурманова. Понял? Мой замполит ушел на крейсер. Один я... А теперь вот ты пришел. Как плечи у меня, широкие?
- По-моему, да. А что?
- Вот на них, - Скляров качнул плечами, - сидит весь корабль. Все, что тут есть, на моих плечах. Вот и ты теперь тоже на моих плечах.
- Тяжко, товарищ командир? - с иронией спросил Леденев, но Скляров этого не заметил.
- А то как думаешь? За всех в ответе. Это как у отца - сколько есть детей, все ему до боли дороги, частицы его самого. И мне люди дороги, как эти вот пальцы на руках - один потеряешь, и всей руке больно.
Леденев не взглянул на него, он смотрел в иллюминатор, откуда доносился шум морского прибоя и крик чаек. Он думал о чем-то своем, и это не ускользнуло от глаз командира.
- Чего загрустил, замполит? - Скляров посмотрел на него в упор. - Ты не стесняйся, я комиссара своего, хотя ты пока и не Фурманов, выслушаю. Так что мучит?
Леденев признался, что беспокоит его семья. Уехал он на Север один, а жену с двумя детьми оставил у своей матери на Дону. Сыну десять лет, а дочурке четвертый год пошел.
- Не тоскуй, вот устроишься и бери их сюда. Школа тут рядом.
- С квартирой неувязка. Начальник политотдела говорит, что новый дом не скоро войдет в строй.
- Не горюй, что-нибудь придумаем. Я сам схожу к комбригу - "Бодрый" на хорошем счету, да и меня вроде по башке не бьют. Хвалят... Ну, это так, к слову. А сейчас пойдем, я покажу тебе каюту, представлю экипажу...
В кают-компании, собрав офицеров, Скляров сказал:
- Товарищи, теперь и у нас есть свой комиссар. Фамилия, правда, у него ледком отдает, но, я думаю, нас всех подкупит его сердечная теплота. Верно я говорю, Федор Васильевич?
- Не такой уж я холодный, - смутился замполит.
- Вот, вот, теплота к людям, что лучи солнца...
Теперь, когда прошло уже достаточно времени, Скляров убедился, что Леденев толковый замполит, "комиссар сердечный", как однажды он назвал его. Были у них и ссоры, взаимные обиды, но ни тот, ни другой не были злопамятны. Леденев ни в чем не уступал Склярову, принципиальный, никогда не кривил душой, говорил правду в глаза. Скляров нередко был упрям и то, что замполит критиковал его, порой, воспринимал как личную обиду. Вот и этот случай с Кесаревым. Скляров негодовал, его до боли душила обида, что по вине минеров корабль не выполнил задачу. Замполит переживал не меньше его, знал, что с него тоже будет немалый спрос, но в любом деле он старался найти непосредственного виновника, а уж потом принимать определенное решение. В данном случае виновником был Черняк, матрос неплохой, знающий свое дело, но в этот раз допустил лихость, которая дорого обошлась экипажу.
- За такое дело в годы войны Кесарев получил бы по первое число, - после некоторого молчания вновь заговорил Скляров.
Леденев согласился с ним, но тут же заметил:
- То война, Павел Сергеевич. Тогда мы жили по другим законам. В бою, может быть, корабль не стал бы возвращаться, чтобы выловить из воды матроса, спасти его. А в мирные дни мы не можем терять людей. Не имеем права. Плох тот командир, который выполнит задачу ценой чьей-то жизни...
- Это что, намек?
- А ты хорошенько подумай.
Скляров сухо заметил:
- Не забывай, что на корабле я командир.
- Как же, помню, - усмехнулся Леденев. - Не забыл, что ты - Чапаев, а я пока еще не комиссар Фурманов.
- Чего язвишь?
- Разве? Ты же сам так говорил.
- Шуток не понимаешь?
Скляров и сам уже понял, что излишне погорячился, но обида на Кесарева была столь глубокой, что и теперь он возражал.
- Может, ты и прав, Федор Васильевич, но Кесареву, это так не пройдет. Его люди подвели, и пусть он отвечает за них...
- Теплота к людям, что лучи солнца... - тихо сказал Леденев.
- Пожалуйста, не лови меня на словах, - рассердился Скляров. - Да, я говорил так, и не откажусь, но какая может быть теплота к Кесареву, если он не сумел обеспечить постановку мин? - Он передохнул: - Я ему всыплю. Ишь, черноглазый красавчик.
Леденев сердито заметил:
- Сам ты его расхолодил. Вот скажи, зачем перед выходом в море отпускал его в город? Ведь всем было запрещено сходить на берег? Ты сидел на корабле, я сидел, а он гулял. Где же твоя требовательность? Выходит, с изъянами она.
- Ты уж совсем нападаешь, - обиделся Скляров.
На мостик взбежал Грачев. Запыхавшись, он протянул командиру листок. Тот взял его, поднес к свету. Радиограмма была короткой:
"Возвращайтесь в базу. Журавлев".
- Комиссар, ты слышишь? - Скляров тронул Леденева за плечо. - Да, плохо у нас вышло. Прескверно...
Корабль взял курс в базу.
Скляров грустно размышлял о предстоящем разговоре с командующим. Видно, достанется ему... И заслуг тот никаких не вспомнит, и про лодку забудет, и про то, что засыпали "противника" глубинными бомбами. Нет, не вспомнит...
Светало. Заалел горизонт - откуда медленно выкатилось рыжее солнце. Вода стала бледно-розовой, над ней висела прозрачная, как вуаль, дымка. Проснулись чайки и бакланы. Они с криком парили над водой, высматривая рыбу, потом стремительно, словно в поцелуе, припадали к волнам и снова взмывали кверху.
Скляров запросил лазарет:
- Как Черняк?
- Спит, - ответил доктор. - Температура упала...
"А я-то перепугался, - вздохнул Скляров. - Теперь матросу легче, а мне по-прежнему тяжело. Дело сорвалось, зря пахали море. А вот как Кесарев... Что с ним делать?.."
- Товарищ командир, показались створные огни, - доложил вахтенный офицер.
8
"Бодрый" ошвартовался у пирса. Из-за высоких сопок выглянуло солнце, щедро брызнуло лучами. Вода стала бирюзовой, в бухте посветлело, будто раздвинулась она. Скляров подозвал старпома и распорядился объявить по кораблю приборку, а потом завтрак.
- Роберт Баянович, пока я схожу в штаб, вы подготовьте справку, почему корабль не выставил мины. Пишите все, как есть...
Скляров прошел на соседний пирс. Дежурный по бригаде сообщил, что завтра к девяти ноль-ноль ему и комбригу быть в штабе флота. Серебрякову уже сообщено в море, он прибудет на рассвете.
"Ну вот и закрутилось!" - вздохнул Скляров. По дороге ему повстречался капитан второго ранга Ромашов. Высокий, сероглазый, с улыбкой на лице, он твердой, уверенной походкой подошел к командиру "Бодрого", протянул ему свою длинную жилистую руку:
- Здорово, Паша! - Он прищурил глаза от солнца. - Ну, и задал ты мне работу!
Скляров удивленно вскинул на него глаза.
- Что имеешь в виду?
Тот усмехнулся, качнув широкими и покатыми плечами.
- А мины?.. Вот и пришлось мне их ставить. Но я доволен - экипаж работал отменно! Да, а что там у тебя?
- Кесарев меня подвел... - И Скляров рассказал, как все случилось.
- Во время постановки мин ты был на мостике, вот это и плохо, - сказал Ромашов. - В таких случаях я оставляю за себя старпома, а сам бегу на ют. Тут, знаешь, важно личное присутствие командира. Я ведь в прошлом сам был командиром минно-торпедной боевой части.
Помолчали. Потом вдруг Ромашов сказал:
- Отдай мне Кесарева, а? Ты же не ладишь с ним. А то мой минер уходит на учебу. Ну, согласен?
Скляров недоумевал, откуда ему знать, что он не ладит с Кесаревым? Скляров давно знал Ромашова, слыл тот в бригаде волевым, требовательным командиром, многие в глаза и за глаза хвалили его за то, что он любил свой корабль и все то, что с ним связано, было для него свято. Как-то на учении, наблюдая за действиями командира "Стремительного", внезапно и смело атаковавшего "противника", адмирал Журавлев воскликнул: "Молодцом! Почерк у него ромашовский". Услышав это, Скляров в душе огорчился - и за себя, и за свой корабль, и подумалось ему тогда, что для адмирала стиль работы Ромашова стал вроде эталона, и когда однажды зашел в кают-компании об этом разговор, он с иронией бросил:
- Всем нам надо учиться у Ромашова, если даже в походе он дал промашку...
Адмирал косо взглянул в его сторону, сухо заметил:
- Зависть, Павел Сергеевич, плохая черта командира, она что ржавчина ест душу.