Из всех конструкторов, с которыми Рудину когда-либо довелось работать, Евгения Антоновича он ценил больше других. Как-то авиаторы производили торпедные атаки. Из пяти торпед, выпущенных самолетами, две при соприкосновении с целью не взорвались. На место прибыли представители завода, но причину, не смогли выявить. Обратились к Савчуку, предлагали доставить торпеды на завод, чтобы ему не ехать так далеко. Однако он сказал, что оружие надо смотреть там, где оно отказало, и поехал на Север. Ему удалось обнаружить конструктивный недостаток. Все легко устранили на месте.
Подготовка к испытаниям нового оружия подходила к концу, и Савчук все больше волновался. Он не забыл тех тревожных дней, когда его детище - самонаводящая торпеда показала свой "характер", и ему пришлось еще немало повозиться с ней. В нее он вложил часть своей души, и был рад не только тому, что ее приняли на вооружение, но и что выполнил свой долг перед погибшими товарищами, с которыми плавал на подводной лодке. Когда еще были живы ребята, он говорил им, что обязательно создаст такую мину, которая сама будет искать лодки врага, находить их и уничтожать.
Рудин загасил окурок в черной пепельнице, стоявшей на краю стола.
- Ну, а как мина?
Савчук весело подмигнул адмиралу, мол, нашел "зацепку", и теперь прибор не хандрит. Так что через месяц-два можно ехать на Черное море.
- Да? Сразу бы так. - Адмирал встал, прошелся по кабинету. - Но поедем мы не на Черное море, хотя я там давно не был.
- Что, другой маршрут? - насторожился Савчук.
Рудин хитровато прищурил глаза:
- На Север хочешь?
Север... Гулкий, вьюжный. Гранитные скалы с птичьими базарами и полярная тундра. Кипящее море и ледяная Арктика. Июньские снегопады и полярные ночи... Там, в Заполярье, Савчук делал свои первые моряцкие шаги. Все, чем он жил когда-то на Севере, накрепко осело в нем, и теперь, если заходил разговор о тех суровых краях, Савчук видел себя на кораблях, в море, на подводной лодке, в минно-торпедном отсеке. Все ему там до боли знакомо; и люди, и корабли, и море жили в нем, как живут в сердце матери дети, которым она отдает себя и свою жизнь без остатка. Савчук не знал, чем объяснить такую привязанность к Северу - ведь не только в Заполярье есть море и корабли, есть добрые люди; может быть, потому только, что на Севере он получил боевое крещение? Он не знал, как это назвать - привязанностью или любовью, но чувствовал всем своим существом: Север - это наиболее памятная веха его жизни, когда молодость и зрелость характера сливаются воедино, когда прожитые дни оставляют глубокий след в душе. Навсегда остались в сердце Савчука места, где воевал.
- Ну так как, Север? - вновь спросил Рудин, хотя не сомневался в том, что конструктор поедет туда; Савчук уже бывал там, все лето провел на "Бодром", а когда вернулся, то прямо заявил Рудину: "На Севере я встретился со своей юностью". Адмиралу были понятны его чувства: на "Бодром" Савчук встретился с сыном командира подводной лодки капитан-лейтенанта Василия Грачева - Петром Грачевым; и, конечно же, не обошлось без воспоминаний: Савчук служил под началом Грачева-старшего, и ему было о чем рассказать сыну героя; знал Савчук и адмирала Журавлева, а еще больше привязан он к его жене Юле, с которой его свела судьба, а потом и развела... Ну, а что касается "Бодрого", то лучшего ему корабля и не надо: Скляров, этот "тонкий психолог моря и корабля", как выразился Савчук в разговоре с адмиралом, сделал все, чтобы испытания самонаводящей торпеды прошли успешно. И сейчас он попросил, чтобы все работы проводились на "Бодром".
- Что, полюбился Скляров, да? - засмеялся Рудин. - Этот офицер и мне по душе. Кстати, на днях я еду на Северный флот, постараюсь побывать на "Бодром". Буду просить адмирала Журавлева выделить для проведения испытаний "Бодрый". Но я не уверен, что Скляров будет этому рад. Командир он боевой, жаждет торпедных атак, поединков, а у вас работа иная, и ее надо делать мужественным сердцем.
- Да, хочешь не хочешь, а рисковать придется, - согласился Савчук. - Мое дело - мина, а все остальное - ваша забота, Илья Павлович. На флоте вас знают, ценят...
Рудин протестующе поднял руку:
- Не надо, Евгений Антонович, всякие похвалы не в моем вкусе. Кто морской витязь, так это ваша светлость, - адмирал добродушно улыбнулся, блестя белыми зубами. - А насчет "Бодрого" я постараюсь все устроить. Раз уж ты, морской витязь, просишь, я переговорю со Скляровым. Не так давно, - продолжал Рудин, - я виделся с адмиралом Журавлевым. Хвалит "Бодрый". Значит, дела у Склярова идут хорошо.
"Витязь... - усмехнулся в душе Савчук. - Какой к чертям я витязь?! Ну, тонул в лодке, разоружал мины и торпеды... А кто не рисковал? Нет, я самый обыкновенный. Вот Маша - она у меня необыкновенная..."
Словно догадавшись о его мыслях, Рудин спросил:
- И Машу с собой возьмешь?
Савчук сказал, что она уже была на Севере. Морякам "Бодрого" подарила картину.
- Она все еще ведущим хирургом в клинике? - спросил адмирал.
- Там. Ей очень тяжело, - отозвался Савчук. - Много приходится оперировать. Собирается уходить на пенсию. Признаться, и я об этом подумываю.
Рудин наклонился к нему.
- Никуда ты отсюда не уйдешь. Не сможешь уйти. Связаны мы с морем накрепко. И моряки знают и любят тебя. Новая мина принесет тебе еще большее уважение и еще большую славу. Савчук рассердился:
- Илья Павлович, да вы что? О какой славе речь? Не ради славы мы трудимся.
- Верно, не ради славы. Но когда особенно хорошо трудишься и добиваешься чего-то выдающегося, она сама тебя находит.
- Да, конечно, - смутился Савчук. - Не о ней думаешь, а о деле. И на войне о ней мы не думали, когда рисковали, крови и самой жизни не щадили. Да, Илья Павлович, вы давно обещали рассказать мне о годах службы на Балтике. Про мины всякие. И воевать вам приходилось, не так ли?
- А что, разве я один воевал? - лицо адмирала стало серьезным, каким-то настороженно-неприступным, как перед боем. - Не привык я как-то о себе рассказывать. Но если ты просишь... - Он передохнул. - У меня, как, видно, у каждого, кто видел рядом костлявую, война вот тут сидит... - Адмирал ткнул пальцем себе в грудь. - Ты ведь знаешь, я минером тогда был. В сорок первом корабли вышли на траление в район острова Соммерс. На первом же галсе подсекли три мины, на втором - две, а три взорвались в тралах. Мы море утюжим, а с острова фашисты бьют из орудий. Кругом снаряды рвутся, осколки свистят, а мы тралим. Уклонялись от обстрела - и наскочили на мину. Катер ко дну пошел. Не знаю, как я жив остался. На всю жизнь соленой воды напился... - Рудин сделал паузу. - На Балтике, скажу тебе, немцы преподали нам хороший урок: в первый день войны их авиация на кронштадтских фарватерах, у выходов из баз и на основных сообщениях флота выставила новые мины - магнитные. Иные командиры растерялись, а кое-кто плюнул на эти мины, мол, нас не возьмешь. Поплатились и те, и другие: в ночь на двадцать третье июня в устье Финского залива подорвался крейсер "Максим Горький", а эсминец "Гневный" затонул.
- И не мудрено! - воскликнул Савчук. - Балтику фашисты засорили изрядно: выбросили более двадцати пяти тысяч мин лишь за год. И что делали, стервецы? Ставили мины на мелководье, в акваториях портов. А тралов против магнитных мин у нас не было. В июле сорок первого вызвали меня в штаб флота, дали краткое описание баржи, оборудованной для траления магнитных донных мин на Черноморском флоте, и сказали: "Изучи - и внедри у нас". Это уже потом изготовлен был безобмоточный трал...
- Ну и что, катера оборудовали?
- Катера? - Рудин усмехнулся. - Где их взять было столько! Металлические баржи рельсами наполняли, всяким железом, а буксировали деревянными тральщиками. На моих глазах один такой тральщик подорвался... - Адмирал ненадолго умолк в раздумье. - А знаешь, Женя, мы умудрились применять против мин и "морские охотники". На полном ходу они создавали шумы, и мины взрывались. Труднее пришлось с минами, у которых был комбинированный взрыватель. Вытраливали их электромагнитной баржой. Катер-охотник сопровождал ее и создавал акустическое поле.
- А мы на Севере нередко уничтожали мины глубинными бомбами, сбрасывая их с кораблей, - сказал Савчук. - Тоже досталось...
Адмирал замолчал. Быть может, вспомнил он тот огненный рейс, когда пришлось ему участвовать в перебазировании флота из Таллина в Кронштадт. Между островами Керн и Вайндло немцы выставили около двух тысяч мин, а следовало провести здесь около двухсот кораблей и судов. Днем 28 августа корабли снялись с якорей. Флагманским в конвое шел штабной корабль минной обороны флота "Ленинград-совет".
- А знаешь, кто был его командиром? - Рудин сел на диван. - Амелько, нынешний адмирал. А я был рядом. Помню его слова: "У нас, матросы, один курс - Кронштадт. Мин у нас на пути предостаточно. Но мы проведем корабли. Должны провести!" Так вот, слушай дальше. Идут, значит, корабли за флагманом. И вдруг взрыв. В трале соседнего тральщика рванула мина. Но самое страшное было впереди, когда под вечер, миновав остров Керн, корабли вошли в плотное минное заграждение. Что тут было!.. Тяжко даже вспоминать. Несколько тральщиков подорвалось и затонуло. Многих моряков так и не удалось спасти. А тут с мыса Юминда бьют по нам фашистские орудия. Крики, стоны, мольбы о помощи. Только что сделаешь? А когда совсем стемнело, еще хуже нам пришлось. Тралы подсекали мины, а расстреливать мы их не могли - не видно было.
- И корабли рядом...