Поселили Савина на улице Вагонной. Наверное, старожилам и придумывать не пришлось это название, потому что она сплошь состояла из вагонов, поднятых на чурбаки-подставки. Вот и казалось, что четырехногие серые коробки построились в шеренгу и только ждут команды, чтобы зашагать в таежную глушь.
Первый раз Савин появился в своем вагончике под вечер. Дверь была открыта, хотя второго жильца не видно. Да и вообще никаких запоров, как обнаружилось, жилье не имело. На столе лежала ополовиненная пачка "Дымка". На лежанке, застланной солдатским одеялом, - гитара. Савин не разбирался в этом инструменте, но понял, что гитара из дорогих: она отливала вишневым лаком, хоть глядись, как в зеркало. Ее хозяин не объявился ни к ночи, ни на завтра, ни послезавтра. Увидел его Савин лишь на третий день, когда тот шумно ввалился в вагончик. Был он в кителе нараспашку с капитанскими погонами и с рыжим кутенком в руках.
- Детишкам. У охотника выпросил, - вместо приветствия сказал он. - Я уже слыхал, что у меня сосед появился. Давай знакомиться! Иван. Фамилия - Сверяба.
Минут через десять после его появления в вагон влетели двое белобрысых мальчишек и с порога закричали:
- Привез, дядя Вань?
- Привез, Митька. Держи!
Младший бережно прижал щенка, старший завистливо покосился на него, но смолчал. Спросил, стараясь держаться солидно:
- Настоящая охотничья?
- Настоящая.
- Мальчик или девочка?
- Неужели бы я вам девчонку привез?
Мальчишки убежали, радостно хлопнув дверью. Сверяба объяснил:
- Синицына сыновья. Радости теперь через край.
Он расположил Савина к себе с первых минут. И не только расположил, но и подчинил, такая от него исходила простодушная сила.
- Что, фамилия моя тебе удивительна? - зычно спросил он в тот вечер. - Я и сам ей удивляюсь. Сколько ни кружу по свету, не встречал больше такой. Свер-ряба. Прямо разбойничья фамилия.
Был он весь невозмутимо-бравый, с солидным брюшком и хищным носом. Всегда и про все имел собственное мнение, которое высказывал категорическим басом, приправляя для вескости известным фразеологическим оборотом. И безбожно смолил вонючий "Дымок".
- Дед, - говорил он, - и сюда добралась цивилизация, ядри ее в бочку! Баню, магазинов понастроили. Парник с редиской развели. Не хватало еще свинства в подсобном хозяйстве... А все бабы виноваты! Понаехали! Очередь за шмутками образовали - за сигаретами не пробьешься... А в первую зиму, - вспоминал он, - рябчики на деревьях у самого закрайка сидели. Выйдешь утром из палатки, а они - тут, и человека не пугаются. В палатке жили - красотища! Печка топится, народ анекдоты рассказывает: коллектив!
И Савину страсть хотелось в палаточный коллектив, чтобы спать так же, как первые, - в шубах, валенках и шапках. Но не досталось ему, не выпало по жребию первопроходческого лиха.
Цивилизацию и женщин Сверяба не воспринимал. Терпимо относился разве что к одной - матери счастливых обладателей настоящего охотничьего щенка.
- Нет правил без исключений, - мрачно говорил он и тут же, махнув рукой, добавлял: - И то потому, что она жена Птицы-Синицы.
Мальчишки были у них частыми гостями, благо жили по соседству в сборно-щитовом доме, впрочем, в поселке все жили рядом. Сверяба угощал их конфетами, не переводившимися у него в тумбочке, показывал фокусы и вместо сказок рассказывал про всякие мудреные механизмы, водя корявым пальцем по цветным чертежам, которые сам же и рисовал.
По должности Иван Сверяба был инженером-механиком. И по призванию тоже. А поскольку техника была не шибко приспособлена к вечной мерзлоте, да и поизносилась с начала стройки, его то и дело подымали по ночам, чтоб отправить на горячую точку. Что делать, если только он и мог подлечить никуда не годные, выслужившие все сроки бурильные станки. А без них взрыв не подготовишь, не вывернешь породу наружу, без хлеба останешься, как говорил Сверяба, имея в виду, что земля - это хлеб БАМа.
Савин завидовал его поездкам на трассу и всегда радовался, если вечером заставал Сверябу в вагоне. Обычно он лежал в майке на кровати и дымил в потолок. И почти всегда встречал Савина одной и той же фразой:
- Ну что, опять Птица-Синица от Давлета пилюлю получил?
- Опять, - подтверждал Савин, понимая, что Сверяба спрашивает о своем друге-приятеле, завалившем квартальный план по отсыпке земли.
- Нет, не поджечь синице моря! Не поджечь. А твой Давлет смотрит только под ноги.
- Это вы напрасно, Давлетов производство знает.
- Сколько раз говорить: не "выкай"... Оно и обидно, что знает, а сам глаз от белого телефона не отрывает, ядри его в бочку!
Весь первый месяц Савин корпел над бумагами. Как отголоски большой жизни, долетали до него утренние взрывы в тайге, гул моторов в карьерах. И еще безликими фамилиями бульдозеристов и экскаваторщиков, номерами землеройных механизмов, цифрами кубов земли. Не зная еще в лицо ни одного из командиров подразделений, он представлял их по сводкам, поступающим в штаб каждый вечер. Синицын виделся ему худеньким очкариком, суматошным и непутевым, не умеющим организовать работу землеройного комплекса. Он все время отрабатывал долги. Была уже вторая половина августа, а его подчиненные только-только начали задел месячного плана. Зато Ванадия Коротеева, от которого поступали самые внушительные сводки, воображение рисовало могучим мужиком, короткошеим, с красным, обветренным лицом. И голос его по телефону звучал густо и неперебиваемо.
Однажды Давлетов вызвал Савина поздно вечером.
- Завтра в семь пятнадцать - на трассу. Посмотрите свежим глазом, что полезного у Коротеева. Приказано, - с этими словами он повел взглядом на белый телефон и сделал паузу, - обобщить его опыт. Вы и займетесь им.
Коротеев оказался худющим, с длинной кадыкастой шеей человеком, совсем не похожим на того, каким он представлялся Савину в воображении. Он метался от бульдозеров к экскаваторам и самосвалам, перекрывая своим голосом шум работающих механизмов. И там, где он появлялся, все приходило в какое-то лихорадочное движение, темп работы убыстрялся, а сам он казался центром, вокруг которого вращается маленькая планета под названием "землеройный комплекс".
- Ты - Савин? Привет! - пророкотал он при встрече и выбросил вперед руку для пожатия. - Мне звонил Давлетов. Присматривайся, запоминай. Если что непонятно - спроси. А на долгую беседу времени нет.
И Савин стал присматриваться, довольно неуютно чувствуя себя в роли наблюдателя.
Карьер Коротеева располагался на берегу реки Туюн. Полукилометровая галечная коса вся была изгрызана, изъезжена, исполосована. Краснобокие "Магирусы" - самосвалы, под завязку нагруженные гравием, уходили наверх к месту отсыпки, тяжко переваливаясь и натужно подвывая двигателями. Похожий на динозавра экскаватор то и дело опускал свою худую, длинную шею в яму и снова поднимал ее, уцепив челюстями ковша кучу грунта. Потом, разжимая зубы, глухо выплевывал ее в кузов очередного самосвала. Там, где коса тощим языком заходила в реку, работал еще один экскаватор, поменьше размером. И машинная суета вокруг него была слабее. Деловито копошился возле него огромный жук - бульдозер, выставив перед собой блестящий железный язык, подгребая, подравнивая груды гравия.
"В чем же секрет Коротеева? Почему он дает больше всех земли?" - спрашивал себя Савин. И сколько ни вглядывался, ответа не находил. И стал думать, что секрет - в бешеном темпе, который задал Коротеев. До Савина уже дошла его крылатая фраза: "До последнего костыля с БАМа не уйду. Жилы порву, а орден получу". Иван Сверяба скалил по этому поводу свои красивые искусственные зубы и говорил:
- Брешет, язви его в бочку! Не за орден работает, а от самого себя убегает. А убежит ли?
Он дал Коротееву прозвище Многолюдкин, на что тот смертельно обиделся и даже при встрече не подавал Сверябе руки. Многолюдкин - из-за нескольких Людок, между которыми несколько лет назад совсем запутался Коротеев. Жену его звали Людмилой. И первую, давнюю любовь - Людмилой. С ней он встретился, уже повязанный семьей, и она родила ему дочь, тоже Людмилу. Он тогда пережил кучу неприятностей по службе, схлопотал партийный выговор, исказнил сам себя, почернел и усох. Перевод свой на БАМ воспринял как спасение от личных невзгод. С его отъездом обе Людмилы, жившие в одном городе, как ни странно, подружились. И подружили своих дочерей - сестер. Такую вот вертушку может закрутить жизнь, и не поймешь, где станция, где полустанок в этом вечном движении. И не соскочишь на ходу, а поезда обратно не ходят - не вернешься в пункт отправления...
Напутствуя в поездку, Давлетов посоветовал Савину обратить внимание на опыт организации социалистического соревнования в карьере. Но никакого соревнования Савин пока не замечал. Видел только работу и ощущал ее лихорадочный темп.
Он старался держаться хоть и не рядом с Коротеевым, но поближе к нему, чтоб вникнуть, разобраться, где ж все-таки этот непонятный опыт лучшего землеройного комплекса. Наверное, тот заметил, что Савин мается, потому что сам после очередного разговора-накрутки с начальником смены подошел к нему:
- Ну как, Савин-друг? Весело работаем?
- Не понял еще, - честно признался он.
- Весело, весело, - заверил Коротеев. - Спрашивай, что надо.
- Даже не знаю, о чем спрашивать.
- Во-первых, отметь, что у меня в роте одиннадцать человек - ударники коммунистического труда. Во-вторых, высокий энтузиазм личного состава. Про него тебе лучше замполит расскажет - не буду у человека хлеб отымать...
- Ванадий Федорович, а как вы организуете соревнование среди механизаторов? - спросил Савин.
- Как положено. Я тебе дам прошлогоднюю газетку, там корреспондент описал про нас все как надо.