- В зимовье у дяди Кеши. За Тураном.
- Опомнитесь, Женя!
Но Савин и не собирался опомниться. Все в нем свилось в стальную пружину и теперь распрямлялось. Он даже не заметил, что стал называть на "ты" человека много старше себя по возрасту, на которого еще совсем недавно хотел походить.
- Ты зачем лазишь по чердакам, Дрыхлин? Чем ты набил свой мешок?
- Вы с ума сошли, Женя! Вас что, та шаманка заколдовала?
- Я все знаю! Теперь я тебя понял, Дрыхлин! Мы вытряхнем мешок и посмотрим, что у тебя там! Я не буду молчать.
Дрыхлин приблизился к нему, взял за отвороты шубы, и Савин ощутил крепость его руки. Перехватил ее, пытаясь оторвать, но тот не отпускал и надвигался все ближе.
- Послушай, неблагодарный мальчик. Ты меня оскорбил. Ты обидел человека, который был к тебе расположен. - Голос его стал жестким и острым, как обрезок жести. - Извинись сейчас же!
Напружинившись, Савин толкнул его, и тот отпустил лацканы, проговорил с раздражением и вроде бы с сожалением:
- Ну, ладно. Иди за мной!
Сказал, как приказал, и, повернувшись, пошел к палатке. Савин заторопился за ним. Дрыхлин рывком распахнул дверь, прошел мимо Давлетова, удивленно поглядевшего на обоих. Подошел к своей кровати на втором ярусе, достал в изголовье рюкзак, бросил к ногам Савина.
- Только не опозорься!
- Что случилось, товарищи? - Давлетов торопливо поднялся со своего места, подошел к ним.
Дрыхлин плотно стоял на дощатом полу в своих амчурах. Полушубок у него распахнулся, обнажив мохнатый коричневый свитер. Глаза-щелки совсем сузились, и нос тупым бугорком выпирал из мясистых щек.
- Объясните, что случилось? - вновь спросил Давлетов.
- Пусть объяснит, - показал на Савина Дрыхлин, и голос его прозвучал беззаботно и как бы равнодушно. Так, во всяком случае, показалось Савину.
Дрыхлин устало присел на табурет, пошарил по карманам, нащупывая сигареты, закурил. Некурящий Дрыхлин закурил! Это тоже отметил Савин. Давлетов поморщился, помня о своем запрещении не курить в палатке. Но смолчал, продолжая выжидательно глядеть на Савина. И Дрыхлин смотрел на него, затем едва уловимо, даже с какой-то горечью усмехнулся:
- Ну, что же вы стоите, бойе? Проверяйте.
Савина словно ударило это слово. Он увидел Ольгу там, на берегу реки. И снег, который после оттепели превращается в наст. Где-то далеко проскользнули темными тенями три волка-санитара, преследующие беспомощное кабанье стадо.
Савин и сам почувствовал себя беспомощным, с трудом выдирающим ноги из снежного наста.
У ног его лежал рюкзак, в котором, он понял, или вообще ничего не было, или уже не было. Понял и другое, вернее, сообразил, что Дрыхлин мог предвидеть, да и наверняка предвидел, такой оборот. Где-то запрятал шкурки, может быть в лесу, а может быть даже здесь, среди их беспорядочного хозяйства из. досок, щитов, тюков, матрасов.
- Объясните наконец, в чем дело, товарищ Савин! - потребовал Давлетов.
- Ни в чем, - хмуро ответил тот.
Дрыхлин сожалеюще покачал головой:
- Эх, Женя, Женя, - и Давлетову: - Будем считать, что все в порядке, Халиул Давлетович. Конфликт на личной основе - не обращайте внимания. А мы еще помиримся и снова подружимся. Верно, Женя?
2
Две недели не был Савин в своем поселке. Первое, что он увидел через иллюминатор вертолета, - это белые клубы дымов: от топящихся печей, от выхлопных труб двигателей, от костров у строительных площадок. В центре поселка, вся в заснеженных деревьях, стояла, как памятник недавней глухомани, Соболиная сопка. Когда вертолет, накренившись, заходил на посадку и земля нереально и ощутимо приблизилась, Савин разглядел детвору, копошившуюся с санками и лыжами на ее склоне. Сопка исчезла из поля зрения, и тут же сбоку, прямо на заснеженном поле возник огромный неуклюжий кузнечик, размахивающий крыльями. То легла на землю вертолетная тень. Машина зависла, коснулась колесами площадки. Оборвалась воздушная тряска, и почти сразу же умолкли, оглушив тишиной, двигатели. Лопасти еще крутились по инерции, а Савин уже шагал по дощатому настилу. Его соорудили на летнее время, когда просыпалась марь, чтобы посуху добираться до отсыпанной дорожки. По привычке все пользовались этим деревянным тротуаром и зимой. Савин шагал по доскам, всем телом ощущая физическую легкость, хотя скребли на сердце кошки и мысли были смутными от неопределенности.
- Товарищ Савин! - окликнул его Давлетов.
Он стоял около уазика, подъехавшего к вертолету. Водитель пристраивал на заднее сиденье портфель с документацией, солдатский вещмешок с личным имуществом Давлетова.
- Садитесь, товарищ Савин, - предложил он.
- Если разрешите, я - пешком.
- Как хотите. Через два часа жду вас в штабе.
Савин пошел напрямую, мимо вагона-бани, мимо сборно-щитового магазина. Миновал такой же сборно-щитовой клуб с афишей, извещавшей о диспуте: "Комфорт для жизни или жизнь для комфорта?" Это была идея Насибуллина. Савин подумал отвлеченно: "Комфорту хоть отбавляй". Между двумя казармами, возведенными в стиле барака у самого подножия сопки, вышел на тропинку. Поднялся на самый верх, постоял, привалившись плечом к единственной березке, неизвестно как попавшей на лиственничную сопку. Бездумно глядел, как на безлесом склоне, вливающемся внизу в улицу Вагонную, возится детвора. Его заметили. Из общей ребячьей свалки выскочили мальчишки Синицына и со всех ног кинулись к нему.
- Дядя Жень, а папа не прилетел?
Савин даже огорчился из-за того, что не может обрадовать их.
- Нет, ребята. Только привет передал.
- А белку? - спросил младший, Димка.
Он смотрел на Савина, будто ждал, что тот сотворит чудо: пошарит за пазухой и посадит на ладонь черного пушистого зверька.
- Белку? Нет, белку он еще не поймал.
Вывалянные в снегу, в сбившихся офицерских шапках, с заиндевевшими белобрысыми чубчиками, они не скрыли разочарования. Савин виновато улыбнулся, восприняв детскую укоризну на свой счет, стал отряхивать их от снега.
- Если папа обещал, - приговаривал он, - обязательно поймает и привезет. Настоящую таежную - черную.
А сам вдруг впервые задумался о таких вот мальчишках, офицерских сыновьях, для которых появление отца в доме - праздник. И по-новому, совсем неожиданно для себя, подумал о женщинах, связавших свою судьбу с военным человеком. "Неужели тебе хочется, чтобы я стала офицершей?" Он будто наяву услышал давний голос с ироническим ударением на последнем слове. А получилась бы из нее офицерша? Савин представил, как в предвечерний час хлопают двери домиков и вагонов, как выходят на крыльцо женщины - в полушубках, в валенках, в платках. Спрашивают друг у друга: "Водовозка не приходила?" А ее не было в этот день и может вообще не быть. Потому что при морозе за пятьдесят металл и механизмы почти отказываются служить человеку. Пождали бабы, пождали, да и пошли гуськом по тропе, с ведрами, с топорами, - к перемерзшему ручью. Рубят лед вместо воды, а сами хохочут, осыпаемые ледяной крошкой: и толстуха Давлетова, мать-командирша, как ее зовут, которая в ночь-полночь дожидается хозяина со службы, укутав горячие кастрюли ватным бушлатом, и худенькая хохотушка Таня Синицына, как ее прозвал муж - Запятая, любительница попеть и поплясать, по-девичьи до сих пор влюбленная в своего неулыбчивого Птицу-Синицу... Рубят лед целым гуртом, а запыхавшись, устраивают передых. Присядут на поваленное дерево и поругивают мужей: "Все бы им работа!" - поругивают теплыми голосами, словно, истомившись в ожидании, объясняются в любви.
Мальчишки Синицыны уже убежали, уже свалились в общую кучу малу, а Савин все еще видел укоризну в их глазах. Спускался вниз, отягченный необычными для него думами: "Нет, та бы, пожалуй, не смогла здесь жить... А вот Ольга смогла бы... У нас родится сын с серыми и немного синими глазами". Он вспомнил ее такой, какой она была в момент расставания: застывшим на снегу изваянием. У границы живого и мертвого леса... Не к чему оглядываться! Лыжня оборвалась на берегу Эльги, и даже стрекот вертолета затих несколько минут назад.
Из железной с гнутым колпачком трубы на крыше их вагона полз сизый дым. Значит, Сверяба был дома. Савин не понял, рад он этому или нет.
Иван могуче раскинулся на вагонном топчане, лежал в бриджах, голубой фланелевой рубашке, приспособив ноги в унтах на табурет. Спал не спал, но, стоило Савину появиться на пороге, сразу приоткрыл глаза, поднялся махом. Видно было, что обрадовался и не скрывал этого.
- Здорово, дед! Здорово, ясень калиновый! Глотнул кислороду?
- Здравствуй, Трофимыч! - тряс его руку-лопату Савин, и что-то отпустило в груди, словно заботы сделались полегче.
- А Птицу-Синицу там бросил? Привет-то хоть нам передал, язви его в бочку?
- Передал. А белку и свисток, сказал, в другой раз пришлет.
- Пацанов, наверное, встретил?
- Встретил.
- И мне уши прожужжали про белку. Выпрошу при случае у охотников. Съездил как?
- Нормально.
- Дед, что-то не нравишься ты мне, а? Стряслось что?
И охота была рассказать все Сверябе, и не ко времени вроде бы. Потому Савин, чуть помедлив, ответил:
- Все в порядке.
- Не бреши. По физиономии вижу.
- А ты чего дома, Трофимыч?
- Какой я тебе Трофимыч? Трофимыч - козел в огороде. А я - Иван Сверяба. По матери - Потерушин. Дома я - по случаю выходной субботы. И потому, что ничего нигде не горит.
- А разве сегодня суббота?
- Закрутился ты, дед. Ладно. Раздевайся, полоскайся и выкладывай.
- Давлетов в штаб велел прибыть.
- Вот зануда! И бабку ему не надо...