- А с техникой-то у нас… Раньше в эмтээс - порядочек. А сейчас трактора гробют, комбайны гробют. Отремонтируют кое-как и опять робют. Горючее жгут как кому на ум взбредет. Во что это все обходится! И никто ничего. Будто так и надо. Или возьмем заготовку кормов… Траву-то косим больше в августе да сентябре, а ведь раннее-то сено куда полезнее. Это, поди, все знают. И о дойке… В других-то колхозах уже не руками, а электричеством доить начинают, "елочки" всякие строют. А у нас? У нас Андрей Евдокимович говорит: "Руками управляйтесь, так-то, дескать, вернее будет".
"Так-то, дескать, вернее будет"? И вовсе я не говорил этого, - рассердился Андрей Евдокимович. - Брешет и не краснеет, чертовка длинноносая".
На первый взгляд казалось, что Надюшка перескакивает с пятого на десятое. То критикует правление за то, что не отремонтированы коровники и телятники, то вдруг начинает рассказывать о пользе искусственного осеменения коров, да причем до бессовестной подробности; Андрей Евдокимович только крякает: "Ну и девица!" Однако в словах ее был определенный замысел: ошельмовать его, Андрея Евдокимовича.
- Чего тут в прятки играть, - продолжала Надюшка. - Скажу прямо: не так как-то у Андрея Евдокимовича все идет. Мужик он в общем-то добрый, что говорить. Но ведь нам доброту его не кушать. Она несъедобна. Лучше б он позлее был, да добился, чтобы на трудодень поболе давали. Чтобы деньгами и каждый месяц. Хватит уж так-то… А то лишь начальство все ублажает.
Надюшка хихикнула. Ей кто-то поддакнул. Андрей Евдокимович лишь поежился.
- Ходит, понимаешь, за уполномоченными по пятам. А их, уполномоченных-то, до трех-четырех человек набирается. От райкома, от колхозно-совхозного управления да ишо из области. Не ходил бы, а попросил у большого начальства трактор заместо уполномоченных, проку-то было бы больше.
А в уборочную что… Гонит на все лопатки хлебосдачу. Зерно осыпается, убирать надо побыстрее. А он - только о хлебосдаче. Все разговоры о хлебосдаче, будто зерно-то выкрасть могут или испарится оно. Будто никак нельзя неделей позже. Машины гробют по грязи-то. А горючего сколько… Чтобы только в районе сказали: впереди, мол, идете.
- Ну, за такие разговорчики о сдаче хлеба государству… - начал было Андрей Евдокимович, но Сорокин прервал его, поморщившись:
- Да подождите вы!
Другие выступающие говорили примерно то же, что и Надюшка, только поспокойнее. Андрей Евдокимович сидел за столом президиума, подперев щеку рукой, и, сердито отвернувшись от зала, смотрел на печку, возле которой примостилась молодуха с мальчонкой. Андрей Евдокимович знал эту женщину еще девушкой. Она уезжала куда-то и приехала с сыном. Была хохотушкой, а стала мрачноватой, и губы обиженно поджаты. Сынишка походил на мать, только все время улыбался насмешливо. "Отцовское", - решил Андрей Евдокимович и подумал, что человек, наверное, и перед смертной казнью иногда о таких же вот пустяках думает.
Сейчас он ощущал какую-то острую любовь и жалость к жене, сыну Мишке, которым не так уж много уделял внимания и с которыми порою был холоден и даже груб. Надо бы полушубишко Мишутке сшить. Андрей Евдокимович сам кроил сыну полушубки и костюмчики. Да и не только сыну, но и себе. Это было его тайной страстью, о которой мало кто знал.
В зале смеялись. Маша Ковалева рассказывала, как они с Иващенко "втемяшивали" председателю колхоза, что надо реже проводить совещания. Андрей Евдокимович не видел в этом ничего смешного. А люди смеялись.
Ковалева, да и все, кто выступал, называли председателя только по имени-отчеству. В их словах Андрей Евдокимович чувствовал одновременно уважение к себе, жалость и пренебрежение. Свои мысли они могли бы выразить одной фразой: "Человек ты в общем-то неплохой, но председательство тебе явно не по плечу".
Колхозники выступали неохотно. Председатель собрания подолгу уговаривал: "Кто еще желает выступить?" Но, подойдя к трибуне, люди начинали с жаром "наводить критику".
Секретарь райкома говорил долго. Речь его была отчетливой, плавной, будто он целую неделю готовился к выступлению. Слова, такие грамотные, такие звучные, больно хлестали Андрея Евдокимовича:
- Слабый колхоз… Андрей Евдокимович - руководитель старой формации… Без глубокого экономического обоснования… Нет чувства нового… Беспомощность… Авантюризм…
"Руководитель старой формации". Да, он работал председателем колхоза еще в дни войны. Тогда все было как-то проще. Никакой тебе глубокой экономики. На трудодни выдавали совсем маленько зерна, а остальное отвозили государству. В войну, да и в первые послевоенные годы колхозники только на картошке сидели. Придет бабенка, усталая, в рванье, и просит: "Пособи хлебушком". И пособлял, хотя и не положено было "разбазаривать" зерно. И вообще к людям Андрей Евдокимович был внимателен, потому они не имеют против него "зуба". Выходит, только для той недоброй поры он был гож. От этой мысли ему стало горько. "Хватит уж так-то", - вспомнил он слова Надюшки.
Собрание закончилось почти в полночь. Андрея Евдокимовича не избрали председателем колхоза. Избрали Иващенко. Андрей Евдокимович до последнего момента был уверен, что останется на старом посту. Мало ли его ругали и в прежние годы, но все обходилось. А тут как гром на голову. В старую-то порушку вызвали бы в райком, заранее сказали обо всем и кандидатуру председателя наметили.
Как-то по-другому пошло. "Хватит уж так-то", - снова вспомнились слова Надюшки.
Он брел домой один.
ПОПУТЧИК
Когда поезд остановился, из вагонов, кроме Сергеева, вышли только три человека. Было около одиннадцати часов вечера. На перроне маленькой станции тускло горели две электрические лампочки. Сергеев дернул массивную дверь, над которой висела большая стеклянная вывеска "Буфет". Закрыто.
- Зря стараетесь, - услышал он недовольный голос. - Никто здесь не заботится о пассажирах. Никому нет до них дела.
Рядом с Сергеевым стоял пожилой мужчина с чемоданом и плащом в руках.
- Конечно, неприятно, что буфет не работает, - согласился Сергеев. - Но, видимо, уже поздно.
- Как это поздно? Люди подходят, дергают дверь, - значит, не поздно!
- Не поздно только для двух человек.
- Э-э, батенька, нельзя подходить к делу чисто торгашески. Буфет обязан обслуживать пассажиров и днем и вечером. Изволь сейчас плестись в поселок с голодным желудком.
"Ну, этого, кажется, не переспоришь", - подумал Сергеев и молча прошел мимо придирчивого пассажира на привокзальную площадь.
Вдали светились огни заводского поселка, к которому вела слабо освещенная дорога, обсаженная деревьями.
- Могу вам составить компанию, - снова услышал Сергеев тот же скрипучий голос. - Хотя, может быть, вам это не совсем приятно?
- Нет, почему же, пойдемте, - ответил Сергеев. - Вдвоем веселее.
Навстречу им шли парень и девушка. Парень держал в своей руке руку девушки и что-то шептал, наклонившись к ней. А она радостно говорила:
- Мне здесь нравится, очень нравится!
- Еще бы не нравилось, - мрачно произнес попутчик Сергеева, когда влюбленная пара прошла мимо. - Ночь, темнота, одни вдвоем. Совести у людей нету.
- Почему же нет совести? - возразил Сергеев. - Молодежь как молодежь. Любят друг друга, гуляют…
- А почему бы им не пойти в клуб, кинотеатр или библиотеку и не провести там вечер культурно? В самом деле, почему бы им не пойти туда? Нет, тут дело известное: хочется объятий, поцелуйчиков. А потом, понимаете ли, ребятишки без отцов растут.
Сергеев хотел снова возразить, но мужчина продолжал, не слушая его:
- Такие вот гуляющие очень любят цветы держать в руках. А если нет цветов - ветки деревьев. Помахивают ими туда-сюда. Поэтично получается. Только вот иногда насаждения портят. Идет кавалер по дороге, оторвет от насаждения ветку и подарит ее своей даме сердца. Дама довольна, а насаждение начинает хиреть. У них, - мужчина показал на тощие деревца, недавно посаженные возле дороги, - сила совсем не та, что у деревьев в лесу. Те обломай - и все равно растут. Я, конечно, не хочу сказать, что насаждения только одни влюбленные портят. Тут главным образом мальчишки виноваты.
Попутчик Сергеева расстегнул пиджак и, тяжело вздохнув, продолжал:
- Пойдемте, помедленнее - у меня что-то под мышками давит. Костюм в прошлом месяце сшил в ателье. Да разве у нас шить умеют? Зипун из грубого сукна еще как-нибудь сошьют, а уж костюм такой приготовят, что не приведи господи. Только на огородное чучело напяливать. И все потому, что торопятся. А спрашивается, когда торопливость приводила к добру?
Сергеев скривился, как от зубной боли, и быстро свернул с дороги на узенькую тропинку, которая белела в темноте.
- Куда это вы? - удивился мужчина. - Здесь и по дороге-то плохо идти, не то что по тропинке.
- Ну тебя к дьяволу! - крикнул Сергеев. - Надоел ты мне хуже горькой редьки.
И он быстро пошел в сторону. Тропинка тоже вела к заводскому поселку, но не к центру, как дорога, а к окраине.