"Вот дает", - затревожился Андрей Евдокимович и попытался взглядом, движением руки утихомирить разбушевавшегося зоотехника. Но тот неожиданно напустился на председателя:
- Да хватит вам тихим приспособленчеством заниматься.
Андрей Евдокимович помрачнел, взглянул на часы и встал.
- Пора обедать.
Он ел торопливо, без аппетита. Перед собраниями, поездками в район к начальству и во время больших неполадок в колхозе Андрей Евдокимович начисто терял аппетит.
Подцепив вилкой кусок свинины, он вдруг подумал, что, кажется, неплотно закрыл входную дверь. В избе выстынет. Обернулся. Нет, закрыта. А может быть, все-же неплотно? Встал, дернул за ручку двери. Плотно. А закрыты ли сени? Вроде бы закрывал. Помнится, щеколда еще сильно звякнула, от мороза, видимо. Но лучше посмотреть. А то зайдут овцы, напакостят. В углу ведро овса стоит - сожрут. Но сенная дверь тоже была закрыта.
"Худо дело", - подумал он и покачал головой.
Колхозники начали собираться в девятом часу, хотя собрание объявили на семь.
Клуб размещался в бывшей церкви. Зрительный зал, довольно большой и без надобности с очень высоким потолком, с узкими окнами и толстыми, пушкой не пробьешь, стенами, был мрачноват. В первом ряду егозили мальчишки, посредине зала чинно восседали старики, а на задних скамьях жались к девкам парни. Было холодно, хоть клопов вымораживай. Потому лысые мужики, самые, надо сказать, пожилые и почтенные, не снимали шапок, только надвигали их подальше на затылок, чтобы были поменьше видны.
"Новый бы клуб построить, соседи вон какой отгрохали", - горестно подумал Андрей Евдокимович и неожиданно вспомнил, как прошлой весной приезжал хозяин дома, в котором сейчас школа. Когда этого мужика раскулачивали, он ругался и плакал, а теперь посмеивался, говорил, что живет в городе барином, и все приставал: "Чего вы школу новую не построите, - стока ребятишек".
У сцены стоял Иващенко и донимал заведующего клубом:
- Почему так холодно?
- Ничего… Надышат - и потеплеет, - неторопливо отвечал заведующий.
- Да вы что, смеетесь, что ли? Почему помещение не подготовлено к собранию?
- Вы же знаете, Анатолий Иосифович, что это здание в стужу никак не обогреешь.
- Надо было хорошенько протопить печи утром и вечером.
- Не будет же уборщица дежурить здесь круглые сутки.
- Отчетно-выборные собрания созываются не каждый день. И можно было кого-нибудь попросить на помощь. Эх, бить вас некому! А почему мало скамеек в зале? Это же такое плевое дело - сделать скамейки. Мы ж с вами как-то говорили об этом.
Приехал первый секретарь райкома партии Сорокин, молодой полный мужчина с пышной шевелюрой, одетый в щеголеватый полушубок и с разноцветным шарфом на шее. Он чем-то напоминал не то артиста, не то журналиста, и Андрей Евдокимович с грустью подумал, что из старых руководителей района, весьма серьезных, порой даже суровых, одетых в кители с отложным воротником, называемые в народе сталинками, почти никого не осталось, все подевались куда-то.
Сегодня Сорокин разговаривал сухо-вежливо, ни разу не улыбнулся, не оживился, чего с ним обычно не бывало, и у Андрея Евдокимовича заскребли кошки на сердце. Будто сговорившись с Иващенко, Сорокин сказал:
- Сидений мало. Где людей размещать будете?
Андрей Евдокимович вышел на крыльцо покурить. Ему было досадно, что он не смог сделать пустякового дела - дать команду заведующему клубом привести все в порядок.
К ночи мороз усиливался. Дым, тянувшийся кое-где из труб к щербатому месяцу, казался неподвижным. Со всех сторон шли к клубу колхозники, и снег громко скрипел под их ногами.
У сельпо какой-то парень кричал:
- Петь, выходи быстрей! А то проглядим, как начальство щикотать будут.
Председатель вздрогнул. Не желая встречаться с парнями, он вошел в клуб, не докурив папиросу, и услышал бас зоотехника:
- Сухостойной корове надо и сено, и силос, и корнеплоды, и картофель, и концентрированные корма. Это же ясно. Это элементарно. А что мы своим коровам даем?..
Секретарь райкома слушал Иващенко, одобрительно кивая головой.
"Уже успел, выскочка", - с озлоблением подумал Андрей Евдокимович.
- Топчемся на месте, как слепые возле канавы, - доносился до председателя резковатый голос зоотехника.
Внезапно появившееся озлобление против Иващенко у Андрея Евдокимовича не проходило весь вечер. Он разговаривал с зоотехником излишне вежливо и старался не смотреть в глаза.
Доклад свой он начал читать тихо, медленно, необычным для него, каким-то обиженным голосом. Но постепенно разошелся, и голос его гремел под сводами бывшей церковенки. Доклад был почти такой же, как и в прошлом году и позапрошлом. Вначале - общие фразы, написанные секретарем партийной организации. Секретарь - мастак писать о разных мировых проблемах. Потом Андрей Евдокимович говорил о достижениях колхоза и похвалил кое-кого из колхозников. Этот раздел доклада ему нравился больше всего.
Долго, очень долго он рассказывал о недостатках. Вчера Андрей Евдокимович хотел подсократить несколько абзацев, но члены правления воспротивились. Больше всего возражал, конечно, Иващенко: "Зачем сокращать? Зачем сокращать? Или, может быть, вы думаете, что в нашей работе безобразий мало?" Сердито отворачивая лицо от председателя, он повторял: "Удивляюсь, удивляюсь!"
Андрей Евдокимович читал доклад и прислушивался к собственному голосу, как к какому-то чужому. Голос казался ему сегодня слишком громким и, пожалуй, слишком монотонным, хотя он понимал, что так говорил всегда.
Колхозники слушали плохо, переговаривались, глазели по сторонам и дремали.
Когда объявили прения, первым попросил слова Степан Бондаренко. Он начал так:
- Вот давеча в кабинете председателя меня ну всего изругали, живого места прямо-таки не оставили. Будто я только по сторонам роблю и за план не борюсь. А так ли? Пожалуй, что не совсем так. А ежели серьезно говорить: совсем не так.
"Интересно, выпил он перед собранием или еще старый хмель не вышел?" - задал себе вопрос Андрей Евдокимович.
- Я спрашиваю, пошто плотники не в почете у нас? - выкрикивал Бондаренко. - Ругать ругают. На это мастера. А нет чтоб посмотреть да за хорошу работу поболе дать. Как на заводе. Сто процентов - получай трешку, сто десять процентов - получай пятерку, сто двадцать процентов - получай десятку. О! А что это: хорошо робь, плохо робь - все едино. Только с точек зрения бухгалтерии вроде бы ничего.
А я вам скажу, плотников завсегда уважали. Завьялова Кузьму небось старики помнят. Он ведь к нам из Воронкова в двадцать седьмом, кажись, прибыл. Так Кузьма в Воронкове-то в карты свой двухэтажный домино проиграл. За один вечер начисто все продул: и дом, и амбарушку, и хлев. Под утро сложил ребятенок, женушку в кошеву и выехал со двора свово. Ну, и сразу строиться стал. Пришел ко мне и слезьми исходит: "Пособи". Знал как…
В зале послышался девичий насмешливый голосок:
- Что ты нам анекдоты про кулаков рассказываешь?
Но плотник не считал нужным отвечать на реплики.
- А в войну-то помню, хо!.. Сам секлетарь райкома Иван Куприяныч, где он счас, не знаю… Сам Иван Куприяныч просил меня: "Помогни, товарищ Бондаренко, "Красному Северу" коровник сделать".
- Ну, в войну, кроме тебя да деда Харитона, и мужиков-то не было, - снова раздался в зале насмешливый голос. - Аники-воины.
Председатель собрания застучал по графину карандашом, призывая к порядку.
- А ты не аникуй, - вконец рассердился плотник. - Ды меня и счас куда хошь возьмут. Хоть в город, хоть в совхоз. А тут правды не было и нет.
Он ринулся с трибуны и, уже шагая по залу, вдруг обернулся и воззрился на Андрея Евдокимовича колючими глазищами:
- А у тя… не то.
"Болван старый! - мысленно обругал плотника Андрей Евдокимович. - Ей-богу, болван. Мало я тебя жучил".
После плотника выступила Надюшка Овечкина. Эта начала с загадочных фраз:
- Вот говорят, что, кто старое помянет, тому глаз вон. А отчего не помянуть? Если оно, старое-то, как бельмо в глазу.
- Попросим товарища Овечкину говорить кокретнее! - крикнул дед Харитон, страшно любивший книжные слова.
- Не спеши кума, еще пуста сума.
Андрей Евдокимович почему-то был уверен, что Надюшка сейчас начнет честить зоотехника. Но та ни с того ни с сего переметнулась на председателя:
- Везде сейчас все по-другому да по-другому а вы, Андрей Евдокимович, все норовите по-старому да по-старому. Прямо вам скажу. Оно конечно неприятно это слышать. За критикой-то в очередь покуда не становятся. Я что-то не видела таких ни баб, ни мужиков.
Андрей Евдокимович вдруг понял, что дело плохо. Колхозники слушали и кивками, поддакиванием и вздохами выражали доярке довольно определенное одобрение. А Надюшка говорила и недоверчиво, сердито посматривала на председателя колхоза.
В прежние годы Андрей Евдокимович давал таким трибунщикам бой: сбивал громкими репликами, глядел сверхстрого - пугал, а когда сам всходил на трибуну, то вспоминал все грехи критикана. Ну, на трибуне действовал осторожненько, а то, чего доброго, и в зажиме критики могли обвинить. Но сегодня что-то с ним случилось. Он не разевал рта. Только однажды пробормотал неуверенно:
- Зачем вы собираете не знаю что?
На это Сорокин отозвался недовольно:
- Дайте же высказаться товарищу.
А Надюшка говорила все громче, все злее, будто ее кто-то подкручивал, как заводной механизм: