Книга о подростках. Школа, первая любовь, духовное и нравственное становление личности - такова тематика этого произведения.
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 2
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 4
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 5
ГЛАВА ПЯТАЯ 7
ГЛАВА ШЕСТАЯ 9
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 10
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 12
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 13
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 15
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 16
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 19
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 20
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 22
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 23
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 24
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 26
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 27
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 28
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 30
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 32
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 33
Примечания 35
Геннадий Михасенко
Милый Эп
Галя Юхно, Боря Дмитриев, Вадик Денисов и Гена Афонин - это
вам, в память нашей святой юности!
Автор
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Светлана Петровна вызвала меня неожиданно. А я был не из тех, кого по английскому языку можно вызывать неожиданно. По математике, физике или химии - пожалуйста, но по английскому - боже упаси. Железная тройка, полученная на прошлой неделе, вроде бы обеспечивала мне полмесячную передышку, и вот тебе!..
Я хотел было отказаться сразу, но Август Шулин, мой сосед, испуганно вытолкнул меня из-за стола, и я как порядочный пошел к доске, кивками прося подсказывать. И сразу посыпалось: кто зашипел, рупором прижав ладони ко рту, кто задудел в свернутую трубкой тетрадку, кто беззвучно корчил рожу, надеясь, что я все прочту по губам. Вовка Еловый живо зашевелил пальцами, но пальцами хорошо изображать римские цифры, а не латинские буквы. Васька Забровский, наш комсорг, что-то быстро черкнул на бумажке и свесил ее вниз, сбоку стола, но я не различал. Только Мишка Зеф действовал открыто. Развалясь на задней парте, он выдавал по буквам: эс, эйч, и, дабл ю, эй, эн, ти… Я щупал в кармане пиджака свой давний талисманчик - бочонок от лото номер 81,- прислушивался, но… русский-то шепот попробуй разбери от доски, а тут - английский. Дважды ляпнув невпопад, я поморщился, закусил губу и смолк. Я сдался. Но класс держался до последнего патрона: шипел, булькал и хрипел, как в радиоприемнике на коротких волнах.
Светлана Петровна терпела-терпела, потом устало вздохнула и сказала по-русски:
- Ну, хватит. Бесполезны ваши старания. Он, кажется, дня три не открывал учебника. Так ведь, Эпов?
- No, two days , - ответил я, не уходя лишь потому, что надеялся на прощение.
- Ну, два, какая разница… Это мелочная честность, Эпов, so I have to put you two .
Thank you , - сказал я, кивнул Светлане Петровне, ее оранжевому платью, ее рыжеватой прическе, ее округлому животу - всему сразу и отправился на место, перехватив удивленный взгляд учительницы - до сих пор я за двойки не благодарил.
Но тут во мне что-то дернулось, сработало какое-то реле. Двойка? Очень хорошо! Прекрасно - двойка!
Класс ожил.
- Светлана Петровна, задайте ему еще вопросик!
- Ну, Светла-ана Петровна!
- Эп все знает, только он рассеянный.
- Его надо в темноте спрашивать.
- Да он с Чарли Чаплиным переписывается!
Я обычно поддерживал эти веселые атаки, когда кто-нибудь горел, но сейчас мне все было безразлично. Не садясь, я сунул учебник с тетрадкой в папку, задернул молнию и двинулся к выходу, легко и свободно.
- Эп, стой! - выкрикнул Шулин.
И за спиной повисла тишина.
У дверей я обернулся и, глянув прямо во все еще удивленные глаза Светланы Петровны, затененные рыжими клубами прически, любезно проговорил:
- Гудбайте! - и уже выходя и при этом кого-то толкнув дверью, добавил сквозь зубы: - Спинcта! - что означало "старая дева", как мы прозвали Светлану Петровну.
В коридоре никого не было, кроме незнакомой девчонки, которая держалась за дверную ручку, желая, видно, заглянуть в наш класс. В ярко-красных брюках, в синей куртке и с вязаной красной шапочкой под мышкой, вся в блестках свежерастаявших снежинок, она недобро глянула на меня и закрыла за мной дверь. Уловив в ней какое-то сходство со Светланой Петровной, я и ей брякнул:
- Гуд бай!
- Бай-бай! - не моргнув глазом, ответила она.
И я пошел прочь.
Я не хотел обижать Светлану Петровну, хоть и был на нее зол. Не знаю, чья умная голова изобрела это нелепое прозвище Спинcта, совсем не подходившее нашей молодой, замужней и даже уже беременной учительнице, но было в нем что-то холодное и пронзительное, как моя неприязнь к этому архиерейскому языку, поэтому я и с удовольствием ввернул его. Что за дикость - вызывать человека, зная наверняка, что он не готов! Это же педагогическое хулиганство! Охота за черепами! И не много надо ума, чтобы даже отпетого отличника застать врасплох. По-моему, талант преподавателя обратно пропорционален количеству поставленных им двоек!.. Эта вдруг найденная точная психологическая формула, как-то мгновенно принизившая всех учителей, обрадовала меня, и я чуть не засвистел, чувствуя, как лицо мое победоносно сияет. Но когда я спустился в вестибюль, тетя Поля, дежурная, спросила:
- Плакал, что ли?
- Кто - я?.. С чего бы!
- Да уж не знаю, чего вы срываетесь посреди уроков вот с такими глазами! - Она показала кулак, вздохнула и отвернулась, точно не желая иметь со мной никакого дела, но тут же встрепенулась опять. - Кого требуют-то?
Маленькая и пухлая, она сидела на стуле у двери в раздевалку и не выдавала пальто без того, чтобы не разузнать, что случилось. Тетя Поля не просто слушала ответы, поддакивая и уточняя, а вслушивалась в них, ловя что-то более важное, чем слова, и часто, перебив неопытного лгуна, ворчливо отправляла его обратно. Тетя Поля расспрашивала даже тех, кто являлся с бумажкой от учителя, точно раздевалка была секретным архивом.
Я не был опытным в этих делах, но желание исчезнуть, испариться из школы так вдохновило меня, что я, глазом не моргнув, выпалил:
- Отца.
- Мм, значит, отец у вас голова, - сказала тетя Поля и без дальнейших вопросов пропустила меня, рассуждая сама с собой: - Это хорошо, что отец, - рука крепше. И выдрать и приласкать - все крепше. И надежнее. А то все матерей теребят. А на что, мать-то, кроме как пилить. Уж по себе знаю. Вон какие, а все пилю… Плюнул, поди, в кого? - спросила она, когда я вынырнул из-под перекладины, застегивая плащ.
- Нет.
- Бесстыдник. Отцам делать нечего, только с вами нянчиться! Резинкой стрелял?
- И это нет, тетя Поля.
- Бесстыдник!.. Что же ты вытворил?
Мне вдруг захотелось признаться, что ничегошеньки я не вытворил, что это со мной вытворили, но, увидев тети Полину серьезно озабоченную физиономию, коротко сказал:
- Обозвал учительницу.
Всплеснув руками, тетя Поля охнула:
- Сбесился ты, что ли!.. Да кто же это учителей обзывает, головушка твоя забубенная! Ведь учитель для вас - все, непутевые вы черти!.. Врешь, поди?
- Обозвал.
- Бесстыдник!.. И как же ты ее? - шепотом спросила она, покосившись на лестницу.
- Да-а!..
- Что делается! Что делается!..
- Гудбайте, тетя Поля!
- Веди, веди отца! Хорош, видать, гусачок! Веди, бесстыдник! Фамилия-то как?
- Эпов.
- Чей?
Но я, мимоходом глянув в большое вестибюльное зеркало на свою долговязую нескладную фигуру в берете, уже выскочил на крыльцо. Хлопок двери отрезал меня сразу и от тети Полиных ворчаний, и от сонливой духоты, и от всех-всех невзгод школьной жизни.
А на дворе что делалось!
За низким крылечным козырьком ходуном ходила густая снежная мишура. Она шаталась, скручивалась, дергалась, то с шуршанием захлестывая ступеньки, то сползая с них. Откуда это? Ведь шел уже май. В тени палисадников, домов и под пластами мусора дотаивали последние островки сугробов, уже превращенные в лед. Уже над холодной весенней стряпней дулись почки. И вот тебе - расхулиганилась природа!
У крыльца, полузаштрихованный метелью, звонко постреливал мотоцикл. За рулем, подгазовывая, сидел Толик-Ява, из девятого "б", в красном шлеме и в очках - ждал кого-то. Странно - идут занятия, друзья в классе, а он раскатывает, да еще возле школы. Получил права - так гоняй на пустыре, если радость распирает, а хамить-то зачем?.. Хотя и я не лучше!
Я нырнул в снеговорот и захлебнулся. Хорошо! Очень кстати эта заваруха для нейтрализации моего кислого настроения, а что оно кислое - коню понятно, как говорит Шулин.
Уходил я из школы невидимым.