Геннадий Павлович Михасенко Я ДРУЖУ С БАБОЙ-ЯГОЙ
Молодой инженер приезжает в Братск на строительство знаменитой ГЭС и в последующем, совмещая работу с литературным творчеством, выпускает книга: «В союзе с Аристотелем», «Пятая четверть», «Неугомонные бездельники», «Милый Эп» и повесть-сказку «Тирлямы в подземном королевстве».
Новая повесть создана в результате наблюдений за жизнью мальчишеского военно-морского лагеря «Варяг», созданного на Братском море, где автор несколько лет был комиссаром. В книге рассказывается о сложности ребячьих отношений, о развитии под влиянием этих отношений устойчивых характеров и об открытии новых ценностей в жизни, из которых главная любовь к Родине.
1
Я сунул Лехтиным в сумку колбасный бутерброд и бутылку лимонада, мы вышли, и я сразу давай сообщать свои новости, которых со вчерашнего вечера накопилось предостаточно: я достал жилку, перетянул лук и загнул из консервной жести два наконечника для стрел. Один наконечник я тут же показал Димке. Чем-то удрученный, он рассеянно оглядел его и вернул со словами:
А Федяй в военный лагерь едет.
В военный? В какой это?.. A-а, в «Ермак»! воскликнул я радостно, потому что в мартовские каникулы провел с папой три дня на строительстве этого морского лагеря, в тайге, на берегу глухого залива нашего моря, и получалось забавно я как бы строил его, а Федя пойдет туда служить.
Но Федя ответил:
Нет, в «Зарницу».
У-у! разочаровался я. Лучше бы в «Ермак».
Его запретили, брякнул Димка.
Как запретили?
Поставили крест, важно пояснил Федя и дважды рубанул рукой воздух. Рискованно, говорят, от жилья далеко и дороги нет. А вдруг ЧП?
И медведи. Ты же сам видел, напомнил Димка.
Я не видел, но...
В общем, запретили, мама узнавала. Я на море хотел... Кстати, «Зарница» тоже у воды на острове. Правда, ниже ГЭС, там холодно, но ничего, хорошо хоть туда попал чуть не опоздали с заявлением! А теперь порядок путевочка в кармане! Через день еду! На второй сезон!победно заключил Федя.
Ну и не задавайся!буркнул Димка.
А ты не зуди, зудило! пристрожился брат. Вчера зудел, зудел и опять? Хватит!
Ага.
Ага Баба-Яга!
Братья были один задириха, второй неспустиха. Они часто ссорились, но быстро мирились и были неразлучны, а тут вдруг Федя уезжает конечно, Димке обидно.
Раззадавался лагерь-магерь! проворчал Димка. Зато мы с Семкой на свободе, и никаких лагерей нам не надо, да ведь, Семк? Кам-мудто...
Не «кам-мудто», а «как будто»! поправил Федя.
Кам-мудто мы лето ждали, чтобы нас загородили и заперли! Мы вольные птицы, да ведь, Семк?
Мда-а, неопределенно протянул я.
Дома кончились. Прошмыгнув лабиринт мотоциклетных гаражиков, мы очутились у спуска к заливу. Димка затрубил «у-у», раскинул руки и понесся вниз. Перепорхнув железную дорогу, огибавшую поселок по лесистому косогору, он тормознул и поманил меня, но я отмахнулся.
Федь, а точно «Ермак» запретили?спросил я, вдруг почувствовав к лагерю жалость, как к живому существу, которому не разрешают жить.
Конечно, точно.
И насовсем?
Наверно.
Ну и дураки!
Не дождавшись нас, Димка сдернул с себя рубаху и, что-то крича на бегу, припустил к морю, откуда уже доносилось ребячье ликованье.
К нашему морю ни ехать не надо, ни лететь, а только сбежать с пригорка. Оно у нас
самодельное, море! Слишком уж умные люди и приезжие называют его водохранилищем, а мы морем. Чайник или ванна это водохранилище, а если глубина в семь пятиэтажных домов, а длина сутки плыть на «Ракете», да если еще туманно и не видно другого берега, то простите! А какие бури у нас бывают! Хоть раз попал бы один из тех, слишком умных, в такую бурю, понял бы, ванна это или море!.. Вон сколько рассказывают об утонувших рыбаках стоят они, бедные, как часовые, на дне по всем заливам и не могут всплыть из-за тяжелых резиновых сапог. Даже в нашем, пригэсовском, заливе всплыл однажды утопленник. Кто-то занырнул подальше, задел его, он и всплыл. Нас как будто кто выдернул из воды, и потом с неделю мы боялись купаться. Вот вам и чайник!
Берег обрывался круто, подточенный осенними штормами, но сейчас море, убывшее за зиму, отступило метров на пятнадцать, образовав каменисто-галечный пляж с редкими проплешинами крупного и колючего песка.
Мы спрыгнули.
Димка уже бултыхался, кинув одежонку на голый, добела высушенный пень, так подмытый водой, что между корнями под ним можно было улечься. Мы с Федей разделись, набрали по урезу подсохших коряжек, ежедневно приносимых морем, попросили у соседей головешку и раздули свой костерок. Такие костерки дымились по всему берегу, и возле каждого ежились, дрожали и прыгали закупавшиеся до синевы пацаны. Было воскресенье, тихое и теплое, и люду к воде высыпало тьма: семьями и поодиночке, кто приютился на траве под кустами, кто лежал на одеялах, кто сидел на бревнах, оставшихся после зимнего спада, кто просто глазел, кто читал, кто играл в волейбол, а кто внимательно и не спеша бродил по пляжной полосе, ища приятных знакомств. Народ почти не купался, а так, слегка окунался или ошлепывался мокрыми ладонями и все, потому что наше холодное море прогревалось лишь к середине лета. Редкий парень бухался от души, заплывал метров на пятнадцать и, шумно повернув назад, ошпарено вылетал на сушу. И только наш брат бесстрашно булькался в своем взбаламученно-парном «лягушатнике», отрезанном от залива лодочной станцией.