Гладышев представлял, как импульсы врывались сюда, в этот шкаф, в многочисленные его панели, сейчас опутанные проводами, и казалось, даже отмечал, как там, в этих панелях, разгадываются, расшифровываются данные о цели. Потом они попадают в "сигму", в самое сердце "Катуни", где вырабатываются свои сигналы, свои импульсы и гонятся по "кроветокам" в следящие системы, управляют ими, чтоб они цепко и точно "смотрели" за тем самолетом, за целью...
Да, чтобы точно. Чем точнее будет работать "сигма", тем выше вероятность сбитая цели ракетой; тут непреложная истина, аксиома. Гладышев об этом и думал, то следя за поведением чувствительных стрелок на приборах панелей, то опять склоняясь к осциллографу, - на круглом экране в начале развертки сейчас подрагивал, будто живой, зеленоватый зубчик, - импульс "сигмы". Да, тут аксиома, и в этом импульсе как раз и зарыта собака. Гладышев теперь знает: им подробно втолковывали эти истины после училища в те три месяца в КБ, втолковывал сам конструктор "сигмы" инженер-майор Умнов. А теперь вот Коротин, "координатный бог", утверждает, что "сигмы" барахлят...
Импульс подрагивал на экране еле приметно. Казалось, он был прикован намертво к началу развертки так, что никакая сверхсила не могла стронуть его с места. Нет, не первый раз Гладышев наблюдал за поведением "сигмы" и ничего особенного не отмечал. Может, просто не был так внимателен, как сейчас? А что сейчас? Неужели... видит? Не ошибается? Но ведь импульс, действительно, как прикован! Однако он, Гладышев, видит, вернее, каким-то шестым чувством чует: все-таки импульс не прикован. Вот и по стрелкам приборов, - пусть они легко, чувствительно колеблются, - он тоже теперь кое-что замечает. И он готов биться об заклад: "сигма" барахлит. Биться об заклад - такая форма разрешения споров процветала у них в училище, и, будь рядом сейчас Олег Бойков, Гладышев бы непременно предложил "удариться". "Нет, шалишь, - мысленно спорил он с воображаемым оппонентом, - схватили за хвост! Явно, вносится ошибка. И главное - она не постоянна: то со знаком плюс, то со знаком минус. Значит, значит..."
Он не доводил мысль до логического конца: было боязно того, что за этим стояло. И, боясь этих приходивших выводов, Гладышев срывался, бежал в отсек КЗА - контрольно-записывающей аппаратуры, тормошил техника: "Ты записываешь? Записываешь по моему очередному каналу?" И сам заглядывал в узкие оконца самописцев, где беспокойно скользил, как в колодце, ярко блещущий световой зайчик...
Гладышев, возвращаясь из отсека КЗА, уже подумал, что сейчас найдет старшего инженер-лейтенанта Коротина, скажет ему о своих выводах, и только миновал проход к своей линейке шкафов, сразу увидел Коротина. Но не только его. Рядом с Коротиным тот рыжеволосый, в клетчатой ковбойке инженер из КБ - Интеграл... Овсенцев. Старший лейтенант что-то объяснял ему, стоя у третьего, опутанного проводами шкафа. Гладышев не слышал, о чем шла речь, но догадался: о "сигме"!
Когда Гладышев подошел по резиновой дорожке, скрадывавшей шаги, вплотную к инженерам, Коротин обернулся, оживление промелькнуло на скуластом лице.
- А, вот, кстати, техник линейки. Знакомы? - обратился, старший лейтенант к Овсенцеву.
Тот подслеповато сощурился под очками.
- Кажется, виделись... в КаБэ, должно быть.
- Виделись, - сдержанно произнес Гладышев.
Коротин по привычке поигрывал в руке блестящей отверткой, - отраженные блики скользили по стеклянной дверце шкафа.
- Как поведение "сигмы"? Что-нибудь заметили?
Гладышев помедлил - все должно быть солидно.
- Работает, по-моему, неустойчиво...
- Интересно! - Овсенцев сморгнул, плечи нервно передернулись.
- Да, проявляется затухание. И ошибка! Не постоянная, а с разными знаками...
- О чем я вам говорил? - Коротин встряхнул головой.
- Вы можете это показать и... даже доказать? - Глаза Интеграла смотрели пристально-строго на Гладышева.
- Постараюсь. - Гладышев почувствовал, как вроде бы затвердела в нем уверенность, точно взгляд Овсенцева сжег разом возбуждение и беспокойство. Так ему показалось, хотя было же совсем другое: он понял сейчас - его выводы правильны, неоспоримы. И после паузы повторил: - Постараюсь. Смотрите...
И шагнул к теплому, дышавшему, как живой, шкафу.
13 мая
Вот он, удар, и пришел он неожиданно не из Кара-Суя, а с головного объекта! Там, у Фурашова, казалось, тоже идет все "в норме": программа автономных проверок систем аппаратуры завершалась успешно, отчеты, подписанные Задорогиным, все гладенькие, с бодрыми выводами - "параметры отвечают требованиям ТТЗ (тактико-технического задания)...".
А на третий день облетов, уже к вечеру, в лаборатории раздался звонок из Егоровска, - голос Овсенцева-Интеграла: "Сергей Александрович, третий день облетов - третий прокол. На автономных "сигма" еще держала, теперь - затухания..."
Этого еще не хватало! Голос Интеграла мрачно-загробный. "Вы сами обнаружили, Марат Вениаминович?" - "Нет, военные. Инженер Коротин и техник Гладышев". - "Причины?" - "Те же". - "Точнее... Что вы считаете?" - "Считаю?.. В Кара-Суе "сигму" лизали-перелизали, доводили и дотягивали на месте, перед стрельбой по "илу" лампы отбирали - лучшие по параметрам, тут же блоки пошли с конвейера, - разница!" - "Ну и что?" - "Сказал шефу о новой "сигме". - "Ну и... он?" - "Предложил уехать в Москву... Выезжаю!"
Этот Интеграл второй раз загоняет меня в угол: тогда - в сентябре прошлого года, когда бухнул шефу про новую "сигму". И вот опять... Тогда, Умнов, ты легко отделался: Интегралу шеф две путевки в Ялту выложил... А тебе что теперь?
Только когда Овсенцев вернулся в Москву, стало ясно, как все было. На заседании рабочей комиссии он сказал: "Затухания - следствие самой конструкции, несовершенного технического решения старых блоков "сигмы". Нужно принципиально новое решение..."
Что ж, понятно, почему шеф предложил ему уехать с головного объекта в Москву. Но ведь Интеграл высказал и твои слова и твое убеждение, Сергей Умнов! Как говорится, ты загнал джина в бутылку, а выходит он из бутылки сам...
Как бы то ни было, а финишная прямая дала первый зигзаг.
3
Когда на заседании рабочей комиссии генерал Сергеев высказал мнение - поставить на голосование предложение военной стороны, отложить на время испытания, разобраться с явлениями затухания в блоке "сигма" и инженер-полковник Задорогин с председательского места хрипловато сказал: "Ставлю на голосование", в дымном, прокуренном помещении поднялись руки. Фурашов отметил: только военные подняли, штатские члены комиссии косились на Главного конструктора.
Тот сидел с рассеянной улыбкой на узком лице, которое подступающая старость не только не портила, а даже, напротив, красила, делала благороднее: седеющие брови, виски, прямой крупный нос... Белая сорочка под темным костюмом, галстук с аккуратным небольшим узлом - все было строгим, внушительным. Он не поднял руки. Не подняли рук и другие штатские.
- Большинство, - сняв очки, проговорил спокойно генерал Сергеев и поглядел прямо вдоль длинного стола, за которым сидели вперемежку штатские и военные, потом на председателя. - Можно, Юрий Павлович? - И повернулся к Бутакову. - План, Борис Силыч, мы подработаем. Думаю, дней за десять провернем...
- Это бесподобно! Останавливать испытание, срывать правительственные сроки! - Бутаков резко встал.
- Но, дорогой Борис Силыч, - сказал Сергеев и привычно вытер губы левой рукой, - в постановлении записано и другое: система "Катунь" должна отвечать высоким тактико-техническим требованиям. Это вы знаете?
Последние слова генерала прозвучали уже тогда, когда Главный открывал дверь; сизый дым, качнувшись, устремился за ним наружу.
Старому "дипломату" профессору Бутакову первый раз, пожалуй, изменила выдержка. И Фурашов, сидевший наискосок, в ту минуту испытал внезапную жалость к нему и вовсе не из-за слов, а из-за того, что вдруг открылось. Секундное раздражение преобразило лицо Бутакова, и то, что пряталось - горькие скобочки морщин у рта, болезненная синь под умными глазами, дряблость тонкой, просвечивающей кожи, - вдруг проступило, стало явственным. Показалось и другое: вся эта "штатская" элегантность профессора, инженер-полковника, некогда грозы и одновременно предмета обожания слушателей академии, просто нарочитая, искусственная.
Черный лаковый ЗИМ газанул, набирая по гладкой бетонке скорость с места, шурша шинами, понесся прямо к зеленым железным воротам объекта: Бутаков уехал, ни с кем не простившись.
После отъезда Бутакова толпа военных членов комиссии хлынула из дыма и мрака наружу, на теплый, прогретый солнцем воздух.
Фурашов тоже вышел на бетонную площадку. Кавалькада машин, выстроившихся позади кирпичного здания, быстро редела. Вслед за Главным уезжали представители министерства, конструкторского бюро: ЗИМы, "Победы" с визгом сворачивали на бетонку. Было как-то неспокойно на душе, грустно глядеть на торопливо отъезжавшие одна за другой машины.
Хорошо это или плохо - отложены, прерваны госиспытания, - Фурашов пока не мог сказать, а вот в том, что надо разобраться с блоками "сигмы", у него теперь не было сомнений. Борис Силыч уехал с явно испорченным настроением. Что-то он предпримет?
Фурашов в задумчивости не заметил, когда сзади подошел генерал Сергеев, - почувствовал его уже рядом, обернулся. Удлиненное, с тонким хрящеватым носом лицо Сергеева улыбалось, словно неудержимая радость исторгалась из каждой клетки.
- Ну что, товарищ командир, дорогой Алексей Васильевич, полон трудных дум? Не нравится решение?
Вопрос застал Фурашова врасплох, - действительно, нравится или нет? Он об этом еще не подумал, ответил уклончиво:
- Просто, товарищ генерал, раздумываю...