- Ой, своих всех вытолкнула, еле успела, - увидев Маргариту и словно радуясь тому, что может поделиться этой нехитрой новостью, быстро заговорила Овчинникова. - Теперь доглажу, оставлю ребятам обед, а сама в Егоровск! Детский сад открывать, а еще ничего нет. Вот и едем - Савинова, Моренова, Карасиха... Ой, машина, верно, уже ждет?
Подслеповато взглянула на Маргариту, полные чистые руки застыли с утюгом. Она вдруг уловила состояние соседки, ее улыбчивость, внутреннюю проясненность и просветленность - что бы это значило? За то короткое время, что жили вместе, она не видела еще Милосердову такой. Ей, Овчинниковой, у кого семейные дела шли, по ее представлению, гладко - есть ребята, муж, заботы по женсовету, - кое-что казалось у соседей странным; и по доброте, сердечности своей, а главное, по своей не очень сложной концепции - все зависит от женщин - она становилась всегда на сторону малоухоженного, сохлого капитана - начклуба.
Что означало такое состояние Милосердовой, она не знала, но по своей практической сметке подумала: "Вот ее тоже взять бы в Егоровск, пусть подразомнется, поможет", - и сказала:
- Вижу, Маргарита Алексеевна, настроение у вас хорошее. А не поехать ли вам с нами? Бегать из магазина в магазин... Доброе бы дело сделали.
- В Егоровск? Не думала...
- А вы подумайте!
- Можно и поехать, - неожиданно для самой себя согласилась Милосердова.
- Ну, вот и хорошо... Я сейчас! - сказала Овчинникова, радуясь и скорому согласию соседки и тому, что неловкость от пристального разглядывания Милосердовой, кажется, развеяна. Руки Веры Исаевны замелькали еще быстрее, орудуя утюгом.
Только к вечеру хозяйственная машина вернулась из Егоровска, и усталая от беготни по магазинам, но все с тем же неистраченным, неулетучившимся настроением Милосердова, не заглянув домой, не думая, что там и как с мужем, отправилась к двухэтажному дому; он белел среди сосен новенькими силикатно-кирпичными боками.
2
Возле двухэтажного дома следы совсем свежей строительной баталии: заляпанные известью и раствором козлы, доски, разворошенный и разбросанный кирпич, битые пластины шифера, куча выметенного мусора. Но дом с маленькими, будто прилепленными балкончиками по второму этажу глядел в предвечерней закатной тиши торжественно, светился ярким электричеством во многих окнах: строители перед сдачей мощными лампами досушивали квартиры.
Подальше, на расчищенной площадке, вставал другой дом: пустые оконные проемы, недоложенные, уступом стены... Словно бы неведомая, но мощная сила снесла верх дома, вышибла окна, обратив дом в руины.
Фурашов вошел в подъезд готового дома. Пустые квартиры не были заперты, и он переходил из одной в другую, осматривал свежевыкрашенные полы, беленые стены с темнеющими мокрыми пятнами, заглядывал в кухни, в ванные и забыл, что собирался пробыть в доме всего минут десять, поглядеть на выбор две-три квартиры...
Во втором подъезде двери двух квартир оказались запертыми; эта половина дома заканчивалась раньше, значит, хозяева здесь уже были, может, успели перенести часть вещей. Фурашов даже припомнил, кто должен поселиться в этих квартирах: списки утверждал третьего дня, память еще держала цепко. В одной - командир второй батареи из подразделения капитана Карася, в другой - старший инженер-лейтенант Коротин с семьей, приехавшей на днях.
По гулкой в пустоте лестнице поднявшись на второй этаж, подполковник остановился на площадке, оглядывал крашеные двери в раздумье, в какую зайти сначала. Вот, например, в этой, под шестнадцатым номером, кажется, будет жить капитан Милосердов. Милосердовы... Всего на долю секунды, пока взялся за никелированную дужку дверной ручки, подумал: загадочная пара...
Шагнул через порог навстречу режущему электрическому свету и теплу, хлынувшим из распахнутой комнаты. Коридорчик тесный, и Фурашов, пройдя его, оказался в комнате. В центре потолка горела крупная лампочка, на табуретке - рефлектор, от него и исходили отраженный свет и тепло. Фурашов уже собирался осмотреть квартиру, но позади вдруг стукнула стеклянная дверь. Оглянувшись, он увидел Милосердову.
В шерстяном платье, будто сшитом специально напоказ, облегавшем ее фигуру без единой морщинки, она стояла в дверях. Улыбаясь, щурилась от света или, возможно, от неожиданности, и Фурашову почудились и насмешливость и странная радость в серо-темных ее глазах - там перегорали фосфорические искорки.
- Здравствуйте, товарищ командир!
Голос грудной, глубокий, словно бы щекочущий, выдававший ту же насмешливость и смущение. Фурашову стала ясна неловкость положения: она была тут, в своей квартире, а он, выходит, ворвался без спроса, без стука.
- Здравствуйте, Маргарита Алексеевна. Осматриваю квартиры... У вас открыто. Никак не ожидал. Извините.
- Не ожидали... - протянула она тем же щекочущим грудным голосом и вдруг усмехнулась, потупилась. - А я вот почти десять лет жду. И, может, наконец дождалась...
Она хохотнула коротко, Фурашов уловил в смехе напряженность, но отнес это за счет смущения Милосердовой - как-никак появился внезапно - и сказал, отступая из комнаты в прихожую:
- Еще раз извините. Надеюсь, дождавшись, вы довольны? - спросил Фурашов и повел головой, как бы оглядывая квартиру. - Или есть претензии?
Теперь уже открыто насмешливо, чуть склонив голову и окончательно поборов смущение, она посмотрела на него.
- Квартира, претензии... Что-то, товарищ командир, не очень догадливые пошли люди.
- Да? Это как же понимать?
- Да уж ладно! - разочарованно сказала она, зябко передернув плечами. - А эти... недоделки есть. Но с ними проживем как-нибудь. Не такое переживали...
При последних словах голос ее дрогнул, словно внутри у Милосердовой что-то надломилось. Но теперь она была броско красивой - мраморный выпуклый лоб, матовое, без кровинки лицо, вдруг увлажнившиеся и потеплевшие глаза, глянцевая кожа шеи и бежевое обтянувшее плечи и грудь платье... Фурашов отвел взгляд: только теперь почувствовал какую-то волнующую двусмысленность всего разговора и обозлился на себя за то, что не мог до конца понять этого, понять вот ее, Милосердову. "Что ж, у нее, возможно, и в самом деле было немало трудностей, и она своим вопросом, выходит, приглашает его в свидетели, но у него-то - пусть она знает - все другое, другие беды и трудности, никак не схожие и не похожие на ее", - с внезапной жесткостью подумал Фурашов.
- Видите ли, Маргарита Алексеевна, каждому человеку суждены свои беды и своя возможность преодолеть их. Желаю вам всяческих благ на новой квартире. До свидания.
- До свидания, - ответила она.
Фурашов мельком отметил: глаза ее тут же погасли, их как бы затянула пленка, и, может быть, это обстоятельство шевельнуло в нем чувство какой-то вины, он обернулся на пороге.
- Если все-таки окажутся недоделки, сообщите в штаб.
Она не ответила, показалось: лишь грустно, вяло усмехнулась одними губами - полными, упругими, неподкрашенными.
Выйдя из подъезда, Фурашов при свете лампочки посмотрел на часы. Домой, на ужин, он не успевал, через пять минут в штабе начнется ежедневное совещание по итогам дня, подполковник Савинов теперь уже собрал офицеров.
Примороженный к вечеру снег с крахмальной сухостью похрустывал под сапогами.
3
Тропа вильнула, сделав крутое колено, и сразу лес оборвался, открылось проволочное ограждение и зеленые глухие ворота "пасеки". У Гладышева екнуло сердце: опять встречаться с Коротиным...
Однако новенький синекорый пропуск, пахнувший дерматином, показывал часовому уже горделиво, и даже не раздражало, что солдат разглядывал пропуск долго и сосредоточенно, все чернильно-фиолетовые штампы-фигурки на нем. Внутри у Гладышева билась веселая струнка: "Смотри, смотри, не бумажка, не разовый пропуск, как было до этого; я иду сюда, на "пасеку", и ты меня пропустишь в тайны тайн, я тут отныне полноправный..."
Миновав проходную, Гладышев вновь "настроился на ту волну", которая беспокоила его. Да, пошла третья неделя его службы. Конечно, шутливое предсказание генерала Василина не оправдалось, обошлось без поисков постоя, без молодайки с тремя "к" (квартира, кровать, корова), не было и "офицерского суда за моральное разложение", но головомойка была - от этого никуда не уйдешь! А главное - о ком он старался не думать, - это старший инженер-лейтенант Коротин... Нет, каков гусь? Как он отбрил его, Валерия Гладышева, тогда, на другой день после Егоровска.
"Ну, герой... сначала о вечере: пить не умеете - раз. Второе... - Коротин отстегнул левый кармашек гимнастерки, оторопевший Валерий увидел: оттуда показалась пачка денег, потом он ощутил их в своей руке. - Тут все ваши... Так вот, второе - с деньгами научитесь обращаться. И третье - у меня, как у Чапаева, правило: ем, пью - садись без всякого, а служба, значит порядки известные... Договорились?"
"Договорились!" Должно быть, словечко приклеилось от начальника станции наведения инженер-майора Двали. В другое время Гладышев не удержался бы, рассмеялся, - тоже мне новоявленный Чапаев! Скуласт, приземист, хотя и крепок, из кряжа вроде вырублен. Но какой уж смех: поди, что-нибудь поделай - начальник группы, сразу поставит на место! И ведь подсек-то как? "Пить не умеете, с деньгами научитесь обращаться".
На тужурке кроме новенького академического ромбика, "поплавка", справа - гвардейский значок, над ним узенькая желтая тесемчатая полоска - за тяжелое ранение. Да, выходит, воевал...