От удара он упал, попытался встать, но боль в отяжелевшем плече оказалась такой, что он смог лишь сесть, поддерживая правой рукой обвисшую левую.
Бульдозер вышел на твердый грунт, люди прокричали "ура", Павел приглушил мотор, выпрыгнул из кабины и побежал туда, где - он мельком заметил - бревно упало на командира Руленкова. Здесь был Иван и те пожарные, которые вместе с ними подваживали слегу. Вскоре собрались все.
- Ничего, ребята, - сказал Олег, пробуя улыбнуться. - Зашибло слегка... - Пот обильно катился по его лицу, и левый рукав защитной куртки темнел, намокая кровью.
Его уговорили не вставать, не шевелиться.
Привели медсестру из лагеря группы, с правого берега Струйного, женщину толстую, запыхавшуюся. Она растолкала пожарных, прикрикнула, чтобы расходились - тут им не представление по заявкам передовиков, - вспорола ножницами рукав, принялась расторопно, умело накладывать тугую повязку, которая все набухала ярко-алым цветом, словно кровь прожигала пламенем многослойную марлю.
- Как, сестрица? - робко спросил Иван Коновальцев.
- Так, братец, не уберегли командира, два открытых перелома. Вызывай вертолет, да побыстрее, крови много вышло. Ему здесь делать больше нечего.
5
Был на исходе сентябрь. Опали лиственные леса, пожухли склоны сопок. Прохладными утрами землю выбеливал иней. Но тайга, обезвоженная долгой засухой, дымилась пожарами. Их тушили, они вновь возникали: все было горючим, воспламеняемым.
В Святом, однако, огонь утихал, подавленный отжигом, иными способами - окапыванием, химикатами, захлестыванием, местами выведенный на водные преграды. По всей опорной полосе велось окарауливание, и люди видели, как с каждым днем светлеет небо над урочищем.
Не совсем ладилось лишь на правом фланге, у притока Струйного. Много сил здесь отняла прокладка заградительного полукольца вокруг лесосклада, было упущено время отжига, пожар придвинулся почти вплотную к берегу притока. Помогать группе Ивана Коновальцева, ставшего командиром после ранения и отлета в город Руленкова, прибыли пожарные с других, спокойных участков.
ГЛАВА КОНЦА
1
Вера вызвала начальника отряда для разговора с председателем комиссии.
Корин прилетел буквально за несколько минут до сеанса связи; снял у порога брезентовую куртку, сбросил кирзовые сапоги, прошел к умывальнику, сунул под сосок голову, окатил шею, жесткий бобрик волос, вымыл с мылом лицо, руки по локоть, пофыркивая от холодной, захватывающей дыхание колодезной воды. Вера подала ему полотенце, он отерся им так, словно хотел выбелить пропеченную до черноты солнцем и ветрами кожу. Отдавая полотенце, чуть стиснул ей плечи, улыбнулся легким прищуром глаз, сжал и расслабил губы: мол, целую, рад тебя видеть, на большее не осмелюсь, не хочу смущать твою староверку-хозяйку, да и вообще... мы ведь не шальные возлюбленные, правда? У нас времени - вечность.
Она кивнула ему, быстро пожала руку, спросила:
- Чаю, Станислав Ефремович?
- Иль холодного молочка? - отозвалась хозяйка, вскинув голову над вязаньем.
- Кваску бы, Марковна, вашего, фирменного!
- И это можно. Вера сказала - вы приедете, я уж и приготовила. - Она поставила на стол глиняный кувшин, наполнила граненый стакан. - Пробуйте, если нравится.
- Ваш да не... - Корин недоговорил, припав губами к стакану, и еще пил острый, пощипывающий в носу, выжимающий слезы, на погребном льду выдержанный квас, как мирно ворчавший эфиром динамик рации выкрикнул звенящие позывные:
- Отряд, Отряд! Я - Центр, я - Центр.
- Слышу вас хорошо, - ответила Вера.
- У микрофона председатель комиссии.
- Передаю микрофон начальнику отряда.
- Добрый день, товарищ Корин. Доложите обстановку.
Корин допил квас, аккуратно отставил стакан, покашлял в платок, подсел к микрофону.
- Здравствуйте, товарищ председатель. Докладываю: пожар остановлен, ведем круглосуточное окарауливание.
- Повторяем все сначала, так, что ли?
- Так. Но по-иному.
- Понимаю: скоро нам "генерал Мороз" поможет. - Председатель хохотнул, помедлил: - Шучу. Теперь ведь и пошутить можно, как считаете?
- Я привык, когда...
- Ладно, ладно, кто не знает Корина! Сделает, проверит, перепроверит, подумает, подождет - и скромненько отчитается. Но извини, на сей раз я своей волей доложил вверх: пожар потушен. Поддерживаешь?
- Если доложили...
- Потому что верю. Потому что Корин - это Корин. Потому что Корина ждет орден.
- Благодарю.
- Так-то лучше. А сейчас скажи вот о чем: что там у тебя с правым флангом? Командир группы ранение получил. Воздушная разведка доложила: пожар на опорную вышел.
- Удержим, товарищ председатель. Там лесосклад, его спасали.
- Слыхал. Взялись - уберегите. А то кое-что у нас с тобой тоже может подгореть... Понимаешь?
- Да.
- Теперь ты мне нравишься. Здраво мыслишь. Распорядись провести в группах собрания, людям - поздравления от меня, будут отмечены, достойные награждены. Все у меня. Жму руку. До встречи в городе.
- До... - И в динамике щелкнуло, послышалось ровное гудение эфира; Корин с минуту еще недоуменно сидел у микрофона, точно осмысливая услышанное и сказанное им самим или ожидая продолжения разговора, а затем рассеянно, не по-корински вяло, повернулся к Вере.
- Все, - проговорила она. - Там отключились. - И выключила рацию.
Выпив еще два стакана квасу, Корин поднялся, глянул на часы.
- Может, перекусить собрать? - спросила Марковна. - Иль как?
- Да, - чуть придержала его за руку Вера. - Мы быстро. Борщ есть, вареники.
- Рябиновка моя настоялась.
- Во, рябиновку приберегите, отметим усмирение стихии. А борщ я уже - у Мартыненко обедал. Полечу. Нехорошо на Струйном. Если б Руленков работал... Без головы участок.
- А Коновальцев?
- Отчаянный, опыта - нуль.
- Как же так?.. - Вера уставилась в глаза Корина, уже нахмуренные, напряженные, отрешенно-диковатые. - Этот лесосклад... Разговор с председателем... Опять срочно, спешно... несерьезно как-то. Неправильно.
- Будем выправлять. - Корин натянул сапоги, кинул на плечо куртку, вышел в сени, немного задержался, его догнала Вера, он обхватил ее плечи, трижды поцеловал в губы, пригладил ладонью упавшие ей на глаза волосы, сказал: - Будем выправлять. Себя. Жизнь. А иначе зачем жить? Ты поможешь мне?
- Да, да... - быстро вымолвила Вера, часто кивая.
Он улыбнулся ей, тряхнул головой резко, отчаянно, его глаза блеснули светлой влагой, сквозь загар щек проступил румянец, и он легко, молодо сбежал по ступенькам крыльца. Он шел по доскам тротуара, четко выстукивая шаги, сухой, чуть-чуть сутуловатый, шел к вертолету на окраине Параны. Вот он обернулся, помахал рукой, наверняка уже не видя ее, и ускорил шаг.
Только сейчас Вера заметила: рядом с нею стоит старуха Калика, жилистой, когтистой ручкой творит крестные знамения, как бы посылая их вслед. Вера спросила:
- Бабушка, зачем вы?
Калика часто забормотала, не то молитву, не то заклинание свое какое-то, перекрестила Веру и запела тоненьким надрывным голоском:
- Меня мучат грехи, меня мучит недуг... Девушка, дай копеечку бедной Калике!
- Зачем вам копеечка, пойдемте я накормлю вас.
- Копеечку... - заканючила старуха.
Вера вынула из кармашка сарафана какое-то серебро, сунула ей в протянутую холодную ладошку, Калика захохотала от радости, глянула выпученно на Веру, вскрикнула, будто чего-то испугавшись, бросилась бежать по узкому переулку к лесу, широко раскидывая руки и ноги.
Вера вернулась в дом. Марковна сидела у окна, низко склонившись над вязанием. Неслышно пройдя в свою комнату, Вера села за стол, прижала кончики пальцев к вискам, прикрыла глаза и сидела так, одолевая кружение в голове, успокаивая больно стучавшее сердце.
Потом придвинула листок бумаги, взяла шариковую ручку, начала писать:
"Дорогая Ира!
Я скоро приеду, мы скоро все приедем, здесь нам делать уже нечего, все кончается, мы так устали, и, кажется, все немножко заболели. А может, только я одна? Я стала всего бояться. За себя, за него. Мы скоро приедем, а мне не верится. Этому пожару, чудится, не будет конца... Извини, чепуха какая-то. Просто сегодня меня напугала старуха Калика, и сейчас еще руки дрожат. Жуть какую-то она во мне оставила..."
Вера перечитала написанное, изорвала лист в мелкие кусочки, вышвырнула в окно под голую рябину с красными, иссыхающими кистями ягод и упала ничком на кровать.