Корин думал о них: усталые, изморенные гнусом, зноем, неурочной работой (для большинства - чуждой), скудной палаточной жизнью, эти люди, соединясь на время тушения пожара, скоро разъедутся, чтобы, возможно, никогда уже не встретиться; хорошие, терпеливые люди, ибо все иные - хилые, изнеженные, отроду ленивые - отсеялись, добыв справки, просто сбежав. И всякий раз так: людей собирает какое-либо несчастье, они трудно соединяются, учатся новому делу - и только вызревают в нечто единое, разумное, дееспособное, как пора расставаться... Тысячи и тысячи разного народа перевидал Корин за годы своего "спецбедства" и знает: люди почти всегда не готовы к стихийным бедствиям. Спокойствие это изумляло его.
- Леонид Сергеевич, - заговорил Корин, указывая на пожарных. - Жаль терять такой народ, правда?
- Понимаю, Станислав Ефремович, сам нет-нет, а подумаю об этом.
- Я вот полагаю: надо с детства внушать человеку - быть мысленно настороженным, ко многому умелым. Ведь земля хоть и колыбель наша, да жестко в ней постелено... Спросите, многие ли знают такие цифры: ежегодно бывает около миллиона землетрясений; одно в среднем катастрофическое, сто разрушительных, сто тысяч ощутимых; то есть два землетрясения в минуту. Пожаров на всей планете случается около двухсот тысяч. А наводнений, засух, бурь, тайфунов, прочих бедствий - кто считал?
- Войны подсчитаны. Оказывается, за последние пять тысяч лет было всего триста девяносто два мирных года, когда никто нигде не воевал.
- Стихийные бедствия - в природе, в нас самих. Иногда мне чудится: все от раздора меж людьми.
- Еще от неохоты понять друг друга, невыгоды лично для себя, что ли. Возьмем наше, некрупное дело. Хоть как сказать... - Ступин сухо покашлял, словно бы извиняясь за многословие, пусть и редко дозволяемое себе. - Утром я был в Паране. Пока с Политовым подсчитывал, чего и сколько взять на складе, грузовик пропал. Вот сейчас стоял у крыльца - и нету. Спрашиваю у хозяйки Марковны, говорит, вроде шофера в контору директор вызвал. Иду к Санникову: сидит в кабинете за телефонами, то куда-то звонит, то бумаги подписывает, меня не замечает. Понял все, сразу наседаю: "Куда делась машина?" Не угадаете, что он ответил. Спокойно так, даже ласково говорит: "Вижу, транспорт простаивает, не нужен, думаю, пожарникам, и послал в район кое-что привезти". А до района шестьдесят километров, туда, обратно - полдня минимум. И знает, машина наша, к отряду прикреплена, не имеет права ею распоряжаться. Ну, я сообразил, как поступить, такие "крепкие" руководители смягчаются быстро только перед вышестоящим руководством. Говорю Санникову: все мы пожарники здесь, и, если вам напомнят об этом, прошу не обижаться. Вышел, нарочито медленно иду к нашему штабу. Теперь догадаетесь, что было дальше?
- Дал, конечно, машину?
- Не успел дойти - прикатила. И та же, с тем же шофером.
- Да. Яркий почерк Санникова.
- Он что, на себя только работает?
- На свое большое "Я".
- Похоже. И тем лесом заготовленным как отяготил, Станислав Ефремович. Не вывез - и нас же наказал. Да и лес тот, посмеиваются лесорубы, хоть и еловый, а липовый...
- Слыхал. Но не время выяснять. Спасем - поговорим. Понимаете?
Диспетчер кивнул; он, бывший летчик, а затем летнаб, видевший землю из небесных высот, теперь, начав ходить по ней пешком, дивился многим житейским несуразностям, но и многое уже понимал в суетной земной жизни: как-никак в небесах тоже зависел от нее.
Пришел Василий Ляпин, поставил на стол горячий чайник, нарезал хлеб, ловко, острым тесаком разделал хариусов, затекших жиром, предложил закусить. Малосольная, чуть прикопченная рыба была нежна, запашиста, необыкновенно вкусна - пища если не богов, то тех, в наши дни немногих, кто обитает средь нетронутой природы или проникает в нее побраконьерничать. Ляпин сказал, что кое-кто из пожарных обедать не ходит, питается хариусами, и разлил по кружкам крутой чай: "Рыбка воду любит!" И тут, как вызванные, к навесу подошли дружинники Саенко и Самойлов; один увалистый, стеснительный, другой тощий и разбитной, в руках - самодельные берестяные туесы с морошкой и брусникой; поздоровались, пожелали приятного чаепития, удалились.
- Мои командиры отделений, - довольно сощурился им вслед Ляпин.
- Устроились основательно, - сказал Корин, набирая в горсть вымытой родниковой водой прохладной брусники.
- Что б ни делал - жить тоже надо.
- Вот это правильно: делать и жить. Тот, у кого все временно, работает кое-как, живет как придется. Ну, спасибо, всей группе от меня благодарность. Пойду. Надо навестить Сартыненко, у него, вероятно, и заночую. Не забывайте выходить на связь.
- Вам тут посылка, - громко проговорил Ступин и подал полиэтиленовую сумку, перевязанную шпагатом.
Лишь в вертолете, когда Дима набрал высоту и меньше стало трясти дюралевую коробку кабины, Корин вспомнил о сумке, развязал ее. В ней были аккуратные свертки: колбаса "сервелат", бутылка коньяку, пара носовых платков, крем для бритья, носки, полбулки настоящего "бородинского" хлеба. Ясно: все это раздобыла, купила в поселковом магазине Вера. Но где она могла взять ржаной хлеб - продукт, который пора заносить в книгу исчезающих? Не иначе, кто-то прилетел из столицы, и Вера выпросила для него, бывшего москвича...
4
Бригада Ивана Коновальцева тянула заградительную полосу вокруг лесосклада.
- Сперва пускаю "пехоту", - шутил безунывно Иван, подбадривая себя и своих пожарников, - с топорами, пилами. Потом в бой вступает "танк" - бульдозер механика-водителя Паши Брайдровских. С трудом, но продвигаемся в глубь обороны противника.
"Противником" был косогор, захламленный порубками, брошенными хлыстами, затвердело слежавшимся валежником, к тому же местами размытый прежними ливнями до песчаных сыпучих проплешин.
С каждым днем, однако, Иван шутил реже, потому что продвижение замедлялось, в радиаторе бульдозера закипала вода, люди на перекурах почти не курили - падали кто куда отдыхать. И вот затоптались на месте: бульдозер увяз в песке. Как ни рвал, ни раскачивал его Брайдровских, он только глубже зарывался гусеницами, опаснее кренился.
Узнав об этом, Олег Руленков поспешил к лесоскладу, чувствуя, как отяжелело у него на душе, будто он ожидал заранее нехорошей вести: пожар надвигался, пора пускать отжиг, а они не могут окольцевать штабеля леса. Он отрядил Коновальцеву самых выносливых, умелых пожарных, вчера опять пополнил бригаду. Но косогор тесен, всех туда не пошлешь, да и опорную по Струйному прокладывать надо.
Увиденное, конечно, не порадовало Олега, огорчаться же, разводить руками времени не было, и он, поговорив с Коновальцевым и Брайдровских, распорядился откапывать увязший бульдозер, класть под гусеницы прочные слеги, ибо песчаный зыбун был рыхл и глубок.
Люди утомились, это он заметил сразу и не стал покрикивать, подгонять; велел принести в термосах витаминный чай из ягод и листьев брусники - "медвежьим" прозвали его остряки, - колбасы, сливочного масла, бутылку коньяку, оставленную непьющим начальником отряда для особого случая, и устроил отдых-полдник, налив каждому в таежный напиток по нескольку капель коньяка.
Полдник оживил, даже развеселил пожарных, тем более что было над кем посмеяться: поваренок Стацюк, присланный с термосами, пожелал выпить причитающийся вроде бы ему коньяк в чистом виде и подставил пол-литровую эмалированную кружку. Пожилые начали стыдить его, молодые подбадривать, мол, наглость - тоже талант, с этим не пропадешь, а Иван Коновальцев сказал тоном озабоченной серьезности, что ему неизменно удавалось:
- Так законно же полагается Стацюку! И ничего смешного, граждане. У него трудная любовь к поварихе Аграфене Петровне.
- Она ж бабуся ему! - хохоча, выкрикнул Павел Брайдровских.
- Плохо знаешь классику. "Любви все возрасты...", понял? Скоро корреспондентка радиотелевидения должна прилететь, Ирена Постникова с оператором Аркадием Аркадьевичем, сюжетик отснимут - посильнее зайцев-погорельцев будет, все-таки большая любовь на грани человеческой трагедии.
Стацюк отшвырнул кружку, побежал, его поймали, он вырвался, укусив одному гогочущему бородачу руку, погрозил кулачком и спрятался в кустах рябинника.
- Ну, до слез разыграли мальчишку, - покачал головой Олег.
- Маленькая порка, - ответил Коновальцев, - за разгильдяйство. Пусть знает: "Жизнь то в небо вознесет, то оземь больно бросит" - как правильно сочинил наш городской известный поэт.
- Давайте и мы вознесем, вызволим, выроем наш бульдозер, "больно" застрявший.
Взялись откапывать с боков и впереди, чтобы, дав ход машине, все-таки провести ее вперед, дальше по косогору. Работали посменно - всем сразу было не подступиться, - Олег тоже брал лопату, песок отбрасывали в сторону и вниз, не давая ему осыпаться; вскоре, однако, заметили: траншея углубляется и как бы засасывает бульдозер. Олег приказал остановиться, поняв, что пора настилать бревна-слеги, а копать можно только впереди, постепенно выводя траншею к твердому грунту.
Осторожно подрылись, вложили слеги под передние траки гусениц, Павел Брайдровских забрался в кабину бульдозера, выжал сцепление, медленно повел машину, стараясь въехать на слеги. И гусеницы вцепились в бревна, пошли по ним, но нижняя слега посунулась, накренив бульдозер. Олег, Иван и еще трое пожарных бросились с жердями-вагами, подперли слегу.
- Давай! - крикнул Олег.
Стараясь разом вымахнуть на более прочный настил, Павел мощно рванул бульдозер, стал выбираться из песчаной трясины, и тут подваженная слега, вышвырнутая гусеницей назад, вздыбилась, развернулась и, падая, угодила Олегу, стоявшему с краю, по левому плечу.