Дока и Док приехали в деревню. На белой "Волге". Дока за рулем, Док - рядом, оба опоясанные черными привязными ремнями. Подчалили к калитке дома старика Савушкина, бывшего колхозного полевода, теперь пенсионера, огородника приусадебного, и Дока трижды посигналил.
Загавкал дряхлый пес Варнак, слепо глянула из сеней мать, любопытно зыркнула старшая сестра и принялась причесываться, одергиваться; появился отец, по-воскресному в чистой рубахе, шерстяных брюках, сапогах яловых; не поверил, видно, что гости в его дом, повернулся было, но сестра Нюра испуганно выкрикнула:
- Да это Дёмка в машине!
И тут уж, как полагается, вышли встречать скопом, раздвинули ворота, пропустили машину во двор, отец указал, куда поставить - в тенек, под густую старую ракиту. Дока и Док явились перед ними разом, хлопнув дверцами, вольготно разминаясь после долгого сидения - триста километров без остановочки! В батниковых рубашках и джинсах "Супер райфл", в полуботинках на микропорке. Нюрка бескультурно ахнула, спросила:
- Дём, где ты такие оторвал? - имея в виду джинсы, последний шик, двести рубликов на рынке, а в магазине... в магазине, естественно, не достать.
Сначала пожали руку Савушкину Никите Демьяновичу, затем хозяйке, закрасневшейся от счастья Татьяне Федотовне, потом сестрице и ее двум огольцам, отиравшим личной сатиново-ситцевой одежонкой и ладошками лакированные бока "Волги". Только после всего этого Дока ответил Нюрке:
- На чеки.
- Чего, чего? - не поняла передовая колхозная доярка.
- Понимаешь... доктор наук, - он указал на озиравшего окрестности Малюгина, - книги печатает за границей, за них чеками платят... ну, такие особые деньги, специально для магазинов фирмы "Березка". А какой товарец в этих магазинах, небось слышала?
Затеялась суета: охи, вздохи, почему не написал, не отбил телеграмму, приготовились бы, встретили особо, а то неудобно - такие гости... Док поднял ладонь, попросил слова с радушнейшей улыбкой, в хорошем настроении от поездки, лесного воздуха, солнечного неба, а когда притих деревенский, еще более радушный народ, сказал:
- Никаких хлопот. Живность не забивать для стола, водки не покупать, у нас есть вино, кое-какая еда, пообедаем тем, что привезли и что найдется у вас, а теперь мы - в лес. Посмотрите, какой у вас лес!
Он вынул из багажника корзины - себе большую, Доке поменьше, приказал вести его в рощи, боры, на опушки и поляны.
Бегал Док по оврагам, буграм, метался между деревьями как обычно, словно слегка помешанный от тесного общения с природой, а когда нагрузил полную корзину лесного добра, пожелал увидеть реку Жиздру, искупаться. Плавал, пока не окоченел в жиздринской светлой водичке, и к дому бежал так, что юный Дока дважды кувыркнулся на кочкарнике.
Смотреть грибы ученого чудного человека пришли соседи, похихикивали, искренне пугались, зонтики пестрые назвали мухоморами, фиолетовую однорядку - поганкой-синюхой, говорки - лешачьим посевом и хвалили лишь белые, подосиновики, опята; даже шампиньоны не всяк принял за благородный гриб. Док ухмылялся, говорил снисходительно:
- Вот так у нас от веку, у россиян: по добру ходим, а поднять ленимся...
Зато на стол "подняли" и поставили все, что нашлось: хозяин Савушкин Никита Демьянович и хозяйка Татьяна Федотовна не послушались, конечно, солидного гостя - ощипали и запекли в печи гуся с молодой картошкой, подивили разносолами - груздем, огурцом, ранней капусткой; выставили от себя литр крепкого домашнего напитка на землянике, о котором Док сказал: "Ликер! Точно - ликер! Не уступит "Старому Таллину"!"
Уже повеселели, отпробовав "ликера", и гуся распотрошили, когда явилась Анфиса (пригласила, само собой, расторопная, догадливая сестрица Нюра), но порог не переступила, сказала всем "здравствуйте", поманила Доку во двор; здесь осмотрела радостно его внешность, чуть настороженно поцеловала в щеку, отстранила его руки, спросила, почему долго не писал, не завел ли себе красотку с высшим образованием в культурном научном городе возле самой столицы... Сели на скамейку под ракитой, рядом с ополоснутой, натертой до блеска "Волгой" (и тут успела Нюра!), Дока взял руку Анфисы, оглядел ее тоже радостно, понимая нарочитую серьезность милой подруги, любимой, невесты - всеми этими словами он мог назвать ее разом, ибо дружили они с первого школьного класса, затем Анфиса ждала Дёму со службы и вот уже второй год ожидает, пока он укрепится в городе, позовет ее к себе.
- Ты же знаешь... - только и сказал он, думая о своей неустроенности.
- Знаю... - подтвердила она и теперь поцеловала его в губы. - Ой, от тебя винищем!.. Ты там не пьешь?
- Не люблю эту работу.
Она кивнула, веря ему. Она умела верить, потому что очень чутко, ну прямо как старуха, угадывала, если Дёма хоть немного, для форсу, привирал. Такой она была незамутненной в своей деревенской жизни.
И красивая она была. Очень. Дёма русо-белый, она русо-черная - в бабку свою, привезенную когда-то с Кавказа парнем-солдатом, жителем их глубинной российской деревни. И солдат тот погиб на последней войне, и бабка давно померла, и отец Анфисы, колхозный шофер, ничем особенным не выделялся среди нормальных мужиков, а она вдруг уродилась с нездешней темнотой в глазах, южной смугловатостью, медлительной походкой (словно на нее все и всюду смотрят). И еще музыкальна она была. Окончила районную музшколу, заведовала местным клубом, мечтала об училище. Но куда, как, на какие деньги ехать? Кроме нее еще пятеро в семье младших, отец попивает, мать-доярка хоть и зарабатывает хорошо, да одной не вытянуть Анфискино училище, Поможет он, русо-белый Дёма, русо-черной Анфиске, и сам будет учиться, окончит электротехнический, куда поступал перед службой, но не одолел конкурса.
- Кто он? - спросила Анфиса, указав на распахнутую дверь дома, откуда неслись застольные голоса и закатисто смеялась Нюра, выслушивая городские шутки гостя.
- Малюгин Валерий Аркадьевич, доктор медицинских... Я его просто - Док, он меня - Дока, дошлый, значит.
- Как ты с ним?..
Дёма рассказал о штуцерах, Витьке Бакине, вечеринке у Малюгина, предложенной ему дружбе, автомобиле (вот и не писал, пока учился водить, привыкал к новому другу), о поездках в столицу на балет "Щелкунчик" с участием племянницы Дока ("Вообрази: институтские считают ее любовницей Малюгина!"), к его дочке и внуку, по хозяйственным делам для дачи, квартиры домовитого холостяка Дока.
- Понимаешь, говорит: для пожилого молодой друг - как вторая молодость.
- Симпатичный дядечка.
- Пойдем познакомлю.
Анфиса легко поднялась, без смущения вошла в дом и руку пожала Малюгину с самой своей милой улыбкой - вздернутыми кончиками губ, удивленным прищуром глаз, - сказала почти восхищенно, что первый раз так близко видит настоящего доктора наук, выпила предложенную рюмку ликера "Крепкий Савушкин", как успел наречь деревенский напиток Малюгин, польстила ему, будто таким и представляла себе ученого человека, такие и в кинофильмах бывают только положительные, на что зоркий, все понимающий Док ответил с кивком-поклоном:
- Благодарю, и даже смущен. - А затем спросил у довольно сияющего Дёмы: - Дорогой друг, не намерен ли ты покинуть наш прекрасный город... ради Анфисы. Я этому не удивлюсь.
- Нет, Валерий Аркадьевич, ей надо к нам перебираться.
- Правильно. За чем же дело?
- Ну, сами понимаете...
- Прошу называть меня на "ты", другу не "выкают".
- Знаешь ведь: прописка, работа, жилье...
- Подумаем и... - и Док глянул в глаза Анфисе, встретив ту же, прежнюю, улыбку, и медлительно прищуренные глаза ее упрямо выдержали его прямой, всегда уверенный взгляд, отчего Док вроде бы чуть смутился и дважды повторил: - Поможем. Да, поможем.
И он помог.
Зачем? Как же... Сам Дёма Савушкин просил. Дока просил Дока. А она, Анфиса?.. Она бы все равно переехала. Но не так. А если не так, то все было бы по-другому. Как?.. Кто может теперь ответить?..
Стечение обстоятельств, судьба, фатум...
- Ах, Анфиса, Анфиска!..
Дока хотел громко позвать ее, окликнуть, вызволить из пустого, мертвого окружения стен, воздуха, из своей гаснущей памяти и боли, но не позвал, не смог, вдруг окунувшись в потный жар от догадки: она не придет! Я ей не нужен!
- Спокойно, Савушкин, спокойно...
Это был мужской голос, замедленный, надежно уверенный, его, кажется, слышал уже Дока, когда был привезен сюда, когда под этот голос Доку вроде бы собирали по частям, скрепляли, свинчивали и привинчивали к железу, доскам травматической кровати; говорил, конечно, врач, хирург, спасавший Доку, говорил, как и полагается говорить главному хирургу больницы, человеку очень известному в городе, грубоватому, зато прямому, с собственной методой общения: пусть больной знает больше правды о себе и борется, а не расслабляется, обманутый и ублаготворенный.
- Так, Савушкин, пульс у тебя почти нормальный, температура тоже. Волноваться особых причин нет.
- Все Анфису зовет, - сказала женщина; по голосу - та, первая, сестра.
- Которая с ними была?
- Да. И рассказать что-то хочет.
- Рассказать ему придется. Попросят. А пока лечиться надо. Слышишь меня, Савушкин? Открой глаза, ведь не спишь. Так...
Дока разлепил набрякшие, словно залитые теплой липкой водой веки: где-то выше его головы горел матовый плафон, свет лился белый, ровный, и в нем все смягчалось - халат хирурга, шапочка на голове, даже очки с тяжелыми окулярами не слепили резкостью; гладко выбритое, продолговатое лицо виделось розовато и отчетливо, не пугало кровавой краснотой, как у женщин днем. Дока заметил зоркий прищур выпуклых синеватых глаз, подобие улыбки в морщинах стиснутых губ, попробовал сам улыбнуться.