- Коммутатор! - закричал он, дуя в трубку. - Коммутатор! Квартиру начальника орса!.. Не отвечает?.. Дежурного по заводу!.. Дежурный? Кто? Товарищ Никулин, разыщите начальника орса, живого или мертвого - все равно. Передайте ему мое распоряжение: проследить лично, чтобы указания санинспектора и депутата Худоноговой в части наведения порядка в магазине были обязательно выполнены в течение сегодняшней ночи. Слышите? Обязательно! Надо будет людей - дайте. Снимите в ночной смене с переборки. Помните: ответ держать будете вы и начальник орса! Все! Исполняйте…
Отдуваясь, директор прошелся еще несколько раз взад и вперед по комнате. Все молчали. Николай Павлович взглянул на часы.
- Извините, - сказал он, торопливо подходя к столу и поднимая свою рюмку, - извините за бурное выступление. Но тихая жизнь - не наша мечта. - Он улыбнулся. - С новосельем тебя, Худоногов, с хорошей квартирой, а тебя, Худоногова, особо, с хорошим, крепким характером!
- И с хорошим мужем! - добавил Иван Андреевич. - За крепкую советскую семью, чтобы без единой трещины!
- Сбережем, Иван Андреевич! - крикнул Алексей. - Она у нас на каменном фундаменте построена.
Все вытянули руки, чокаясь над серединой стола.
- Лишний прибор, мама. Убрать бы надо, - сказала Катюша Устинье Григорьевне.
- Нет, пусть уж стоит. Так полагается. На прибылого, - отозвалась Ксения.
На мгновение установилась тишина. Тут я больше не мог себя сдерживать.
- На прибылого, Ксения! Да! - И я бросил на пустую тарелку телеграмму. - Вот! Зина выехала вчера из Москвы…
Случалось ли вам бывать участником радостного события, которое захватывает многих? Не казалось ли вам в таких случаях, что радость ваша бледна по сравнению с той, которую вы видите вокруг себя? Не зажигалось ли тогда ваше сердце ревностью? Не хотелось ли вам шуметь, кричать, выдвигаться вперед, свершать, быть может, глупые и непоследовательные поступки, только бы привлечь внимание к себе, только бы заставить всех понять: главное действующее лицо - вы, вся радость - ваша?
И я шумел и кричал… Словом, вел себя так, как и полагается в таких случаях. Праздник новоселья я, кажется, превратил для себя в праздник встречи Зины.
А Катенька? Ох, лукавая! Надо было видеть ее лицо. Надо было видеть сияние ее глаз…
…Проводив Николая Павловича, мы втроем - Алексей, Иван Андреевич и я - прошли в свободную, прохладную комнату и подсели ближе к окнам. Свет не был включен. Темно-синие апрельские сумерки лежали над рекой, над берегом, заросшим высокими тальниками. В верхней части острова, среди кустов, мерцало пламя маленького костра. Хорошо было так "посумерничать" - следить в тишине, как темнота стирает и сглаживает очертания берегов.
В комнате вспыхнул яркий электрический свет. Вошла Катюша. Вместе с нею ворвались смех и веселье. Ксения следом за Катей внесла в комнату патефон. Волик, слегка заплетаясь, объявил:
- Алеша! Был я мастером раньше тебя… Ты обогнал… Пожалуйста. Учусь у тебя. Спасибо. Сам тоже учу. Вот, выучим их всех, - он показал на столпившуюся у него за плечами молодежь, - тогда они других учить будут. А сейчас давайте все плясать. И чтобы без всяких разговоров.
Иван Андреевич подхватил Катюшу, Алексей пригласил Ксению, Костя подал руку Феше, вихрем пронеслись Маша и Тамара; всем мешая, но крепко держась за талию жены, топтался Волик; плясали все - один я остался без пары. Дед Федор тронул меня за руку.
- Умный мужик Алеха, - сказал он, - а мне таежный мох с себя уже не содрать. Таким и умру.
- А вы больше прислушивайтесь к Алексею.
- У меня свой ум, какой он ни есть, - сухо сказал дед Федор.
- Тогда как знаете, - таким же тоном ответил я ему.
Дед Федор покряхтел.
- На днях вот уезжаю. В рыболовецкую бригаду заявление подаю.
- Уходите от Алексея?!
- Нет… - старик потупился. - Живем мы с ним хорошо. Другое: домовником быть не хочу. Лето на реке проплаваю. А там, может, тоже на завод поступлю. Сила в руках еще есть.
Он опять покряхтел. Я ничего не сказал. Надо было пощадить самолюбие старика.
После этого мы опять пировали за столом. И снова плясали. И - изнеможенные - пили чай. Катя угощала каким-то особенно вкусным печеньем. Пели песни. У Ксении оказался очень красивый голос, хотя несколько и грубоватый. Она пела в русской народной манере: гордо, широко, в полную грудь.
Так незаметно время перевалило за полночь. Гости стали прощаться. Хозяева отпускали их неохотно. Иван Андреевич, долго и серьезно о чем-то беседовавший наедине с Катюшей, тоже засобирался.
- Ну, и я тоже пойду, - поднялась Ксения, - дом стоит на замке.
- Выходит, и я вам попутчик, - сказал я. - Идемте все вместе.
- Вот те на! Все сразу, - огорченно сказал Алексей.
- Ты останься, - строго на меня посмотрела Катюша. - У меня с тобой разговор. Заночуешь у нас. - И засмеялась. - Хочешь, мы тебе одну комнату совсем отведем?
Мы спустились на крыльцо проводить Ивана Андреевича с Ксенией. Небо заволокло тучами, побрызгивал мелкий дождь. Первый в эту весну.
- Куда же вы пойдете в такую темень и в дождь? - сказала Катюша.
- Дождь я люблю, - отозвался Иван Андреевич, - а к темноте глаза привыкнут. Ну, прощайте, хозяева.
- Прощайте, Иван Андреевич.
- Да! - он остановился. - Все вас поздравили, а я никакого тоста за столом не произнес. Сейчас только вспомнил. Чего же вам пожелать?
- Спасибо за внимание, Иван Андреевич, - сказал Алексей.
- Я тебе пожелаю… Вот чего… Счастливой жизни… Беспокойной жизни…
Он, видимо, не сразу нашел эти слова, хотя они были такие же обыкновенные, как "здравствуй" или "до свидания". В простые эти слова Иван Андреевич вложил все, что только можно было пожелать дорогому для него человеку.
- Как ни занят, а всегда найдет время встретиться с человеком. Сколько раз ко мне в мастерскую приходил! - сказал Алексей, когда мы вернулись в квартиру. - Книги мне подбирает. Это он мне и про труд человека рассказал. Через науку, по-партийному, всю жизнь мне показал. Да, широкого ума человек.
- Не бережет только себя, - задумчиво сказала Катюша. - Все занят, все занят… А теперь, - обратилась она ко мне, - про Зину рассказывайте.
Алексей ушел в другую комнату. "Как ни говори, а буду лишний", - сказал он. Но не вытерпел. К концу нашего разговора подошел и сказал:
- Тебе Катенька уже говорила - не отказывайся, возьми-ка у нас эту комнату. Чего мы с тобой врозь жить будем?..
Я обнял Алексея, обнял Катюшу.
Подошла Устинья Григорьевна с ворохом простынь и подушек.
- Постелю тебе на диване. Хочешь, сходи посмотри на ребят.
Деревянные полированные кровати, обе сделанные руками Алексея, стояли рядком. Мальчики спали. Один - на спинке, закинув за голову руки и почему-то строго наморщив брови, другой - младший Василек - на боку, подсунув кулачок под щеку и выбросив свободную руку поверх одеяла, точь-в-точь как любил спать сам Алексей.
- Вырастить бы их на большую пользу всем, - с надеждой сказала Устинья Григорьевна. - Ну, бог с ними, пусть спят. И тебе спокойной ночи.
Выходя из комнаты, я обратил внимание на большой сверток ватманской бумаги, стоявший за дверью в углу.
- Кто это чертежами у вас занимается? - спросил я Устинью Григорьевну и потянул сверток к себе.
- А это газеты Алексеевы, что ли, - ответила старушка. - Ему Петр Петрович прислал.
Я развернул сверток. В нем были заготовлены заголовки на добрый десяток газет. Вписать только номер и дату. Каждый заголовок оригинален и не похож на другой. Выполнены все они были с тем же мастерством, каким я любовался, рассматривая газету в красном уголке. Композиция рисунков на каждом листе была разная, и если что было общим - так это Катюша, лицо которой теперь я безошибочно узнавал, в какую бы одежду и головной убор ни рядил ее на рисунке художник.
- Чего ты смеешься? - спросила Устинья Григорьевна.
- Ничего, - сказал я.
На мягком диване я тотчас заснул. Последнее, что мне запомнилось перед сном, - это в смежной комнате праздничный стол, который был виден в распахнутую дверь, Катюша и Устинья Григорьевна, убирающие на столе посуду, и Алексей, стоящий посреди комнаты, твердо расставив ноги.
Не знаю, долго ли я спал и от чего проснулся. Я повернул голову и в просвете двери увидел тот же стол, но чистый, прибранный. За столом друг против друга сидели Алексей и Катя. Свет в комнате был выключен и падал на угол стола бледной полоской откуда-то со стороны, по-видимому из кухни. Алексей сидел спиной к свету, Катюша, серьезная, сосредоточенная, пристально смотрела на Алексея. Я никогда не видел у нее такого торжественного и в то же время глубоко озабоченного лица.
"Катя, о чем ты задумалась?" - хотелось крикнуть мне.
Но я расслышал их тихие голоса.
- Конечно, Леша, - говорила Катюша, - Иван Андреевич прав: не могу больше я так оставаться. Завтра обязательно напишу заявление.
- Правильно, Катенька, - подтвердил Алексей. - Давай теперь обсудим, кто тебе даст рекомендации. Иван Андреевич даст, Николай Павлович тоже даст, Кожевников, Лукин… Да любой из коммунистов на заводе даст; весь народ тебя знает…
Катюша чуть повернула голову, и я залюбовался ее милым лицом. Она куда-то смотрела далеко-далеко, не мигая, твердо. Это был взгляд человека, устремленного в будущее.
© Сартаков Сергей Венедиктович, текст, 1939-49