- Умнее, хочешь сказать?
- У тебя появилось желание поссориться со мной?
- Не угадала. Просто вспомнил, как ты произнесла "Михаил Сергеевич?", когда я назвал тебе фамилию комдива. Не он ли тот рыцарь, которого ты так долго помнила, отклоняя мои предложения?
- Боже мой! - простонала Лариса Константиновна. - Шестнадцать лет прошло…
- И все же!..
Возмущение и обида от надоевших упреков хлынули к лицу, в глазах помутнело, захотелось выкрикнуть что-нибудь злое, оскорбительное. Но пришедшие на ум слова были такими пошлыми, что, произнеси их, она сама себе стала бы надолго противной. И примирение, обычно наступавшее неделю или месяц спустя после ссоры, теперь было бы почти невозможно. А дочь любит отца, он ей нужен… Чтобы удержаться от резкости, Лариса Константиновна закрыла губы пальцами, но желание на обиду ответить обидой оказалось сильнее.
- Если уж очень тебе захотелось знать… Да.
- Вот оно что… Вот в чем причина, - теряя уверенность, проговорил Аркадьев, представив, как может с ним обойтись комдив, если ему станет известно о их ссорах.
- Какая причина? - предчувствуя недоброе, спросила она.
- Его нравоучений и выговора.
- Что ты говоришь, Геннадий! - в страхе упрекнула Лариса Константиновна, представив всю унизительность своего положения, если муж только намекнет, что лишь она, давняя знакомая Горина, причина всего, почему к нему стали плохо относиться в дивизии.
- Что думаю…
Аркадьев встал, переломил черные, с острыми стрелками на изломе брови, сделал шаг к двери.
- Ты куда? - спохватилась Лариса Константиновна.
- Разве тебе не все равно? - сдвинул губы Аркадьев.
- Я бы не спрашивала.
- Ну… хотя бы пройдусь по улице, - более спокойно ответил Аркадьев, и Лариса Константиновна не стала его удерживать, надеясь, что прогулка успокоит его и тогда можно будет объяснить мужу всю безобидность ее знакомства с Гориным. Но вот он подошел к серванту, достал бутылку с коньяком и жадно выпил рюмку.
- Ты что обещал, когда звал меня сюда? - На глазах Ларисы Константиновны навернулись слезы.
- Горит.
- Этим не тушат.
- Столько лет прожить чужой…
- Неправда.
- Хочешь доказать, что любила?
- Невозможно, если ты забыл то хорошее, что было в нашей жизни.
- В Москве казаться любимой легко, было где душу отвести, театры на каждом углу. А здесь, у черта на куличках…
- Причина не в этом.
- Любят любого. Ну ладно. Завтра в Москву не уедешь? - усмехнулся Аркадьев. - Тогда успеем выяснить, кто в чем виноват.
8
По крутой лестнице Аркадьев медленно сошел вниз, открыл дверь и увидел группу офицеров, столпившихся вокруг шахматистов. Хотел подойти, но тут же раздумал и быстро свернул за угол дома. На опустевшей улице остановился. Идти было некуда. Во всем городе ни друга, ни товарища. И вообще они как-то растерялись. Те, что были в Москве, забылись, новые не нравились или жене, или ему. Вот и не к кому было податься в горькую минуту. Из здешних знакомых ближе всех был генерал Амбаровский, но он в соседнем городе. Да и не расскажешь ему о многом - начальник.
Злость, которую смягчила рюмка коньяку, снова изжогой подступила к горлу. Ноги сами собой понесли к темному концу улицы. Шаг замедлился лишь в тот момент, когда меж темными молодыми тополями показалась белая крыша домика-коттеджа. Сюда Геннадия Васильевича не раз приглашала в гости Любовь Андреевна, жена заместителя командира дивизии, уехавшего в командировку за границу. Можно было зайти - Геннадий Васильевич задумался.
Три года назад он познакомился с ней в Сухуми, провел несколько вечеров. Там она его побаивалась, здесь, кажется, он - ее. Вот оторопели, не хотят идти ноги, а месяц назад пришлось краснеть - несколько раз прошел мимо и дождался упрека: "Геннадий Васильевич, вы не узнаете или не замечаете знакомых?" - хотя живость и лукаво-ласковая улыбка Любови Андреевны тянули к себе.
Аркадьев остановился. Ему захотелось увидеть ее, посидеть, помолчать, неопределенно вздохнуть и махнуть рукой, если догадается, от чего муторно на душе. Краем сознания прошла мысль: "А может, порвать с Ларисой… и кончится нервотрепка? Эта не изнежена музыкой, театрами, в Москве ни папы, ни квартиры".
Как ни одиноко было Аркадьеву, он не решился зайти на огонек. Прошел до реки, бросил несколько камешков в темную воду и побрел назад. Издали кинул на домик взгляд. Света в окне уже не было, от деревьев веяло сном, и Геннадий Васильевич тоскливо вздохнул, представив свою квартиру, спину жены, застывшую в брезгливом ожидании его прикосновения.
Вдруг собственное имя, произнесенное мягко, чуть удивленно, испугало его. Он остановился. В калитке стояла Любовь Андреевна.
- Гуляете, один?!
- Да, прошелся перед сном, - ответил Аркадьев сдавленным голосом.
- Шли мимо, могли пригласить меня. У реки, видимо, чудно?
- Да, красиво.
- Нехорошо. Одна в поздний час я боюсь, - поежившись, проговорила Любовь Андреевна.
- А я считал вас храброй.
- Смотря в чем.
- Не секрет?
- Нет. Заходите во двор, иначе сплетен не оберетесь.
- А вы их не боитесь? - Аркадьев прошел за калитку.
- Нисколько. Муж пока верит. Пойдемте в дом - мы не юнцы шептаться в темноте.
Войдя в дом, Любовь Андреевна зажгла свет, задернула занавеску.
- Вы чем-то расстроены, Геннадий Васильевич? Садитесь.
- Для командира полка испорченное настроение дело нередкое. Сами знаете.
- Знаю. Только служебные неприятности командиры полков обычно переживают в семье.
Поправляя плетеную прическу, отливающую темной медью, Любовь Андреевна через зеркало бросила взгляд на Аркадьева. Тот с горестной усмешкой приподнял плечи.
- Или… быть красивой - быть счастливой, а жить с красивой…
- Вы тоже красивая, - уклонился от ответа Геннадий Васильевич.
- Куда мне до вашей жены.
- У вас одно существенное преимущество - на пять лет моложе.
- Что толку из этого преимущества.
- Да, быть несколько моложе - не всегда благо. Во всяком случае, для мужчины, - уточнил Аркадьев.
- Если жизнь - в одной службе.
- Хочешь не хочешь, а в нее, в сущности, втиснута вся жизнь.
- Не думала, что и вас она оседлала.
- Хотел сам оседлать ее, да не дают. Вот сегодня получил назидательный урок, как надо командовать полком, - ухмыльнулся Геннадий Васильевич.
- От Знобина?
- Н-нет.
- Михаила Сергеевича? - недоверчиво спросила Любовь Андреевна. - За что же?
- Формально - за драку подчиненного, а по существу… - и вдруг в полуулыбке приподнял густые брови: - может быть, вы знаете? Вращаетесь в здешних кругах…
- Ах, какие они, эти круги? Но если хотите, завтра поговорю с женой Горина.
- Ну зачем? От нравоучений еще никто не умирал, если сердечные клапаны не изношены. Лучше расскажите, как прожили эти годы.
- Без перемен, как говорят предсказатели погоды. А у вас?
- Тоже.
- Ну… стали полковником.
Аркадьев окинул взглядом квартиру. Нет, ничто не говорило о том, что у Любови Андреевны появился ребенок. Видимо, от этого вздохнула. Посочувствовать - неуместно. И он начал рассказывать о себе. Она слушала внимательно, с интересом и участием, и Геннадию Васильевичу стало легко, захотелось говорить шутливо, бездумно. Любовь Андреевна, желая дать понять ему, что ее внимание - не легкомыслие соскучившейся от одиночества женщины, благоразумно напомнила:
- Вам пора домой, Геннадий Васильевич.
Аркадьев повернул руку с часами и долго смотрел на них, не решаясь поднять померкшие глаза. Любовь Андреевна догадалась, почему, и у двери сочувственно сказала:
- Будет трудно, заходите. Побудем вместе, и обоим станет легче.
Аркадьев сдержанно улыбнулся.
9
За окном занялся рассвет. Горин открыл глаза, сразу, будто по тревоге. Но телефон молчал. В квартире была дремотная тишина. Только в соседней комнате настенные часы, подарок министра обороны, мерно отбивали время. Михаил Сергеевич осторожно повернулся на спину, скосил взгляд на жену - не проснулась. Лишь тонкие черные брови ее тревожно вздрогнули, напомнив вчерашний день: разговор с Сердичем и Берчуком, беседу с молодыми офицерами и дочерью, встречу с Ларисой Константиновной. Из всех этих событий только разговор с Сердичем и Берчуком казался законченным. В других что-то было сделано не так, и Горину стало досадно. Не потому ли, подумал он, что не чувствовал в себе обычной уверенности? Но разбираться в самом себе ему сейчас не хотелось, как не хотелось впускать под одеяло утренний холодок, проникший в комнату через открытое окно.
Раздумья о прошлом, как детский кораблик по весеннему потоку, сами собой потекли, куда им хотелось. Они то ускоряли свой бег, то замедляли его и кружились на одном месте. Невольно думалось о том, как быть дальше, как нести службу, чтобы к старости не было тоскливо от того, что многое из задуманного осталось не сделанным, а возможное счастье с Ларисой Константиновной - упущенным. За четверть века в строю он не все выполнил: записки о пехотинцах на войне лишь начал, о жизни полка написал всего несколько статей. А надо бы книгу.
"За такую книгу не поздно взяться и сейчас", - упрекнул себя Горин. Раньше она могла получиться облегченной. Теперь в ней можно использовать то, что найдут для улучшения службы Сердич и Берчук, а согласятся - засесть за нее вместе с ними.