Покрутив пальцами вихры на макушке, Вася вдруг признался:
- Не поверите… Мальчишкой я в геологоразведку метил. Не мальчишкой уже, а на выросте… Книги собирал… Мысль носил такую, что должны нефтяные моря там, в подземных глубинах, соединяться между собой. Есть, значит, там нефтяные реки. Из моря в море текут в темноте. А если не текут, то можно ходы найти для них, невидимые глазу. Там уклоны, щели, трещины… И не бросать старых вышек, а подкачивать нефть к налаженным разработкам из соседних и даже дальних кладовых природы… Резервуары называются… Прочитал про вышки, которые бросают, и пришла такая дурацкая мысль… Смешно!
- Ничего смешного, - возразил дядя Петя. - Кто знает, может, это и не дурацкая мысль вовсе, а гениальная. Отчего же не стали геологом?
- Мало ли кто о чём мечтает!
Дядя Петя помолчал, поднял глаза на собеседника.
- Многие пускают мыльные пузыри, как дети.
- А вот вы… вы всего добились, чего хотели? - спросил Вася.
- Ну что вы!.. Всего добиться может только ограниченный человек, которому очень мало надо. - Дядя Петя вздохнул. - Кому мало надо, а кому мало жизни, чтобы добиться хоть половины… Я? Больше всего я люблю математику и преподавал её в школе. Я хотел играть на скрипке - и я играю. Может, не так, чтобы выходить на сцену. Но я счастлив, когда играю. Хотите, завтра принесу скрипку?
- Вы ещё и скрипач? - удивился Вася.
- Скрипач! - засмеялся дядя Петя. - Меня скрипачом зовут. Скрипач!
Он смеялся легко, весело. И вдруг перестал.
- Мало, но всё же кое-что… У человека столько сил, Вася, что… всё в его руках! Надо… меньше говорить, больше пытаться!.. Опять формулировка! Пардон!
- Нет, - сказал Вася. - Это закон.
- Вот и вы это признаёте. И все это признают! Так не плывите по течению, как будто у вас впереди бесконечная жизнь! Обидно!..
Когда дядя Петя вешал на плечики длинный пиджак, снимал рубашку и так же аккуратно вешал её, Вася смотрел на него и удивлялся по-доброму:
- Всё на вас не новое, но чистенькое. Кто же за вами смотрит?
- Я и сам умею.
- Я буду стирать и гладить, - сказал Вася, как о решённом, и обвёл глазами потолок и стены, - Ремонт сделаю. Будет как на картинке. Двери масляной краской. Полы… За три дня.
- Где же мы с вами будем эти три дня жить?
- На вокзале.
- Ну что же…
Уже в темноте Вася спросил:
- Восемьдесят да ещё плюс икс? Правда?
- Правда.
- И к врачам не ходите?
- Раньше некогда было, а теперь неудобно. Естественно, что побаливает там и тут… Лета! Чего же жаловаться? Спокойной ночи, Вася.
Назавтра дядя Петя явился к Тане и, задыхаясь, сказал ей:
- У меня к тебе одна просьба: не мешай ему. Он станет инженером.
- Кто? Каким инженером?
- Строителем. Вася.
- Ах! Строителем!
- А ты думала, кибернетиком? Он мог бы. Он сейчас храбрей самого себя. Но нет у нас такого факультета.
Таня засмеялась, хохотала пуще и пуще:
- Кибернетик Вася!
- Напрасно смеёшься, - сказал дядя Петя, морщась. - Любовь умеет… вот увидишь! Кстати, он но знает, что я твой дед. И ты уж не выдавай, пожалуйста. И вообще, не вмешивайся.
- Пожалуйста! Я с ним встречаться не собираюсь.
- А зря. Ты его не знаешь. Сходи с ним…
- В цирк! - перебила Таня едким голосом.
- Славная мысль! Люблю цирк! Там сейчас выступает молодая укротительница тигров. И какой-то замечательный клоун. Пишут, восходящая звезда!
- Да я их видеть не хочу!
Дядя Петя лукаво прищурился, как всегда, когда бывал в отменном настроении:
- Хищников?
- И Васю.
- Твоё дело, - сказал дядя Петя и, привстав на носки своих заляпанных брызгами башмаков, снял со шкафа скрипку.
- Интриганы, - буркнула Таня.
На этот раз дядя Петя долго смотрел на Таню и подыскивал формулировку.
- Каждый человек - неоткрытый клад.
- И Вася?
- Вася - это фигура.
- Двухметровая.
- Скажи спасибо, что я убираю двухметровую фигуру из-под твоего окна.
- Спасибо.
Вася затемно поднялся на чердак, мокрый, с улыбающимися глазами, и чемоданчик принёс, и шинель, и даже присел, однако тихо пробасил куда-то в сторону:
- Попрощаться пришёл. Уезжаю.
Вскинув седые брови, дядя Петя уставился на него.
- Прощайте, - сказал Вася.
- Ставьте чемодан.
Вася поставил чемодан поближе к ногам.
- Раздевайтесь.
Вася сцепил руки до побеления в ногтях.
- Вчера мы тут разбушевались с вами… Закипели сгоряча…
- Сдрейфили?
- Нет. Ваш закон жизни мне нравится.
- Лишние слова!
- Это здорово, что я вас встретил!
- И не льстите, молодой человек. Не выношу!
- Ладно, не буду.
- Малодушие на первых шагах… Это… это… это позор!
- Всё так. Да только нельзя мне тут оставаться… Тут я… тут она!..
- Кто?
- Таня. Её Таня зовут…
Дядя Петя отвёл глаза. Он уж и забыл про Таню и даже рассердился на неё сейчас. Получалось, что она окрыляла Васю, она и мешала ему. Чушь какая-то! А Вася признавался:
- Пропаду я здесь. Увяну… Прощайте.
- Ну что ж… Вы, Василий, хозяин сами себе…
Ещё что-то хотелось сказать очень важное, но в голову лезли всякие формулировки, и дядя Петя не сказал ничего, только встал. Вася шагнул к нему.
- Обнять вас хотел…
Они обнялись коротко от ненужной тоски, два, в общем-то, незнакомых человека.
- Я вам напишу, - пообещал Вася.
Дядя Петя подумал, что фамилии-то его гость не знает. А может, узнал? Адреса не записал… Неважно это…
- Прощайте, - в третий раз обронил Вася и подцепил чемодан. - Это… скрипка?
Он постоял, толкнул дверь и, выйдя, придавил её за собою.
А дядя Петя открыл футляр, взял скрипку и долго играл. Покачивался, закрывал глаза. Сам себе Паганини.
Городской дождь
Настя вышла из-под козырька вокзальных дверей, поёжилась. Показалось холодно - плотно садился дождь. Он почернил решётку, за которой стояли голые тополя, до голубизны отмыл их толстые стволы, чистым красным цветом окатил крышу грязного автобуса.
На асфальте блестела плёнка воды, и мелко дрожали лужи.
Городской дождь не понравился Насте. Деревенский дождь будил ручьи, разливался, резвился. Даже маленький, он озорничал в канаве под окном, застревал в берёзе у мостка, чтобы затем, подловив тебя, ворохом быстрых капель сорваться с листьев на голову.
Дома от дождя было свежо. А здесь зябко.
Кто-то подтолкнул Настю сзади. Боязно было отрываться от вокзала, она зашагала по тёмному асфальту, пригнув голову. На углу села в трамвай, и в трамвае заметила, что только она ещё и втягивает голову в плечи, будто в вагоне идёт дождь. Вокруг толклись и поругивались, пареньки с кожаными папками смеялись и, вертясь, протискивались мимо, обтирая мокрые плечи о Настины щёки.
За окном трамвая качались дома. Дождь полз по высоким стенам. И Насте снова сделалось холодно.
Вот когда ей страшно-то стало. Настя уже не видела ни города, ни дождя, а только маму, сухую, непохожую на себя. Сидя возле кровати, Настя держала её руку, тихонько гладила. Подходил отец, тоже брал мамину руку, говорил:
- Встанешь, мы с тобой по ягоды пойдём.
Когда это они по ягоды ходили? Настя не помнила такого. А мама не то что до ягод, до снега не дожила.
Настя собственному голосу и слезам не верила. Казалось, что и брат Минька приехал просто показаться в своей флотской форменке. Девчонки пялились на эту форменку, как в кино. А Минька среди ночи ушёл к поезду, потому что отпуск ему дали короткий. Отец побрёл провожать его на станцию.
Вернувшись, он кричал, чтобы Настя ещё достала поесть. А где? Ночью-то?
Девки бегали, брали Минькин адрес, писали: "Жду ответа, как соловей лета". Соловей не откликался. Настя тоже писала, что дома всё хорошо, только отец пьёт часто. Минька прислал письмо на полстранички. Не давай, мол, пить, дура, останови… А как?
Остановила его Клаша Ерёмина.
Когда переселилась Клаша в дом, Настя проплакала сначала несколько дней. Обидно было, перебирая картошку в колхозном амбаре, слышать про отца: "Бойкий-то мужик ещё - кинул сеть, поймал рыбеху!" А потом даже обрадовалась: перестал отец требовать водку. Зато начал стесняться Насти, когда Клаша молча взбивала по утрам подушки. И полезли в Настины уши незаметные раньше гулы, стала Настя слушать ночные поезда.
На станции отец скрючился под фонарями, как прибитый, всё смотрел в сторону, точно ему глаза резало. Станция у них на открытом перегоне, и ветер, правда, сек резко. Настя громко сказала: "Ну-ка!" и подняла отцу вытертый воротник тужурки. Он до самого поезда молчал, а уж как поезду отойти, спросил:
- Может, ещё останешься?
- Поеду, - сказала Настя.
Отец стал рыться в карманах, нашёл и сунул ей бумажный комочек. Она растерянно взяла, в вагоне развернула - три рубля. Знала, что и так все деньги собрал ей на билет, и у неё непонятно защемило в груди. Хотелось зареветь в голос, но Настя задавила это в себе, потому что на полках спали соседи. И боль осталась в Насте. И Настя чувствовала её сейчас, в трамвае, хотя глаза удивлялись тому, какие девушки мелькали за мокрым окном, на тротуаре, в разноцветных платьях и прозрачных обёртках, ну прямо как конфетки!