И так было каждый раз: стоило нам уединиться в укромном тёмном месте, как сейчас же появлялись какие-то люди, не жилось им на освещённых улицах или аллеях городского парка. Непрошеных зрителей притягивало к нам будто магнитом. О поцелуях в светлую пору дня и вовсе нечего было думать. По городу ходили команды комсомольских бригадмильцев, цепко следили за нравственностью горожан. А целоваться хотелось!
И меня как-то осенило, я сказал своей девушке:
- Есть идея! Поехали на вокзал! До отхода поезда осталось… Неважно, какой-нибудь поезд будет. Если нужно, подождём!
Моя девушка оказалась из сообразительных - всё поняла даже не с одного слова, а ещё раньше, избавив меня от объяснений. Она сплошь состояла из загадок. Если бы я знал, из каких?
- Ты уверен, что твоё призвание историк? - в её вопросе таилась, как я потом понял, скрытая насмешка.
Но я тогда этого не заметил, самоуверенно возразил:
- Не сомневайся! Историк! А кто же ещё?
- Учитель, например! Учителю находчивость ох как нужна! Историк без неё обойдётся запросто. Он берёт другим. Для работы в архивах, скажем, необходим усидчивый зад.
Она долбила своё, а я легкомысленно отмахнулся: поехали, поехали на вокзал!
Задержавшись ненадолго в зале ожидания, изучив расписание поездов, мы выбежали на перрон. С первого пути отправлялся состав "Краснодар - Новороссийск", возле вагонов колготился народ, провожающие и отъезжающие прощались, обнимая, целуя друг друга. Мы влились в это братство. Лина уезжала, провожал я.
- Ты в этом Зурбагане не задерживайся! Пиши! - говорил я Лине, сопровождая поцелуями едва ли ни каждое слово.
- Я буду писать как можно чаще! А ты не скучай! - отвечала Лина.
И что ценно: на нас никто не обращал внимания. Когда этот поезд ушёл, прибыл другой из Сочи. В нём будто бы приехала моя девушка, а я встречал. Мы обнялись с таким жаром, точно не виделись год.
Так мы блаженствовали три дня. До нас, казалось, никому не было дела. На перроне наши страсти считались рутиной. И всё же на четвёртый к нам подошли два милиционера, пожилой старшина и молодой сержант, их привёл тощий носильщик с лицом, искажённым асимметрией.
- Это они! Я за ними давно наблюдаю. Будто уезжают-приезжают, даже целуются, а сами ждут: а вдруг кто зевнёт багаж, тут они его и поминай как звали, - наклеветал носильщик, из-за асимметрии, кривившей губы, его улыбка казалась сатанинской. - Я подпишу любой протокол, что составите, то и подмахну, - подло вызвался этот вокзальный мефистофель, когда нас доставили в комнату милиции.
- Иди работай! Понадобишься, кликнем, - отправил его старшина. - Ну? Что скажете, чемоданщики? - А это относилось к нам.
- Мы без пяти минут жених и невеста, - пояснил я, не считая это утверждение преступной ложью, но с тревогой посмотрел на Лину, как-то она отнесётся к моим словам.
Но моя боевая подруга меня не подвела, сказав:
- У нас любовь с детского сада!
Обращаясь к молодому сержанту, - уж он-то должен нас понять, - я открыл представителям власти нашу тайну.
- Это разврат! Мало им своих институтов, так они его тащат в детский сад! Старшина, давай их в КПЗ! - раскричался предатель-сержант.
- Помолчи! - одёрнул его старшина. - Вот что, ромеи и джульетты, чтоб я здесь вас больше не видел. Целуйтесь хоть в Москве, на Красной площади. А сунетесь на вокзал, пришьём статью!
Мы вернулись в чёрные тени деревьев и тёмные дворы, как к себе домой после долгого отсутствия, и мне и здесь было хорошо - со мной была любимая девушка… Мне даже приснился эротический сон: будто мы с Линой зашли в универмаг и там покупаем для меня мужскую рубашку. Верхнюю, верхнюю, разумеется. Это была инициатива Лины. По её мнению, мне следовало предстать на экзамене красивым и элегантным. Она же и подобрала к новой сорочке подходящий полосатый галстук.
И вот настал день экзамена по истории СССР - по сути всё решающего испытания. Придя на кафедру, я был приятно изумлён и очень растроган, увидев Лину. "Значит, она меня тоже любит!" - возликовала моя душа.
- Ты пришла поболеть? Не беспокойся. Для меня это всего лишь формальность, - сказал я, взяв её руки в свои.
- Не забывай, у тебя есть конкурент, - деликатно напомнила Лина.
- Бедняге ничего не светит, - сказал я, может, несколько жестоко, но справедливо. Конечно, с моей точки зрения. - Кстати, где же он? Волосюк не любит, если опаздывают. А может, он вообще не придёт. Понял бессмысленность своей затеи и теперь небось трясётся в автобусе, катит восвояси. Да, да, он определённо струсил.
- Ну зачем же так. Возможно, его задержали непредвиденные обстоятельства и он будет с минуты на минуту, - произнесла Лина с мягким укором.
Но пока пришёл сам профессор Волосюк, он явился бесшумно, как-то вдруг, мы не успели разомкнуть руки.
- Вижу, все в сборе. Приятно, когда среди соперников царят мир и любовь! - обрадовался добряк-профессор и, отойдя к своему столу, занялся какими-то бумагами.
- Как это понимать? Он - это ты?! - спросил я вполголоса, ещё не веря своим ушам.
- Он - это я, - смущённо подтвердила Лина, тоже почти шёпотом.
- Так что же ты? - я не находил слов.
- Я хотела преподнести сюрприз. Я предупреждала.
- Приятный сюрприз, - напомнил я. - А этот…
- Я думала, тебе будет приятно, что он - это я.
- Ты думала, я садист? Спасибо! Ведь я как бы должен тебя своими руками, словно Отелло… Только по другому поводу. Ты меня превращаешь в убийцу! - Я невольно почувствовал себя героем из шекспировской трагедии, только эту великий Вильям не успел написать. А может, и сочинил, но вихри исторических бурь унесли рукопись прямо со стола и развеяли по зелёным английским равнинам.
- Не бойся! Я чертовски живуча, - улыбнулась Лина.
- У тебя нет никаких шансов. Даже такого! - Я показал ей ноготь своего мизинца.
- Нестор, я сейчас всё исправлю, если ты так переживаешь. Ну её, аспирантуру! Сейчас скажу: я передумала и снимаю свою кандидатуру. Хочу назад в свою школу, к моим ребятам, - засуетилась Лина и окликнула Волосюка: - Профессор!
- Я слушаю, слушаю, голубушка! - отозвался Волосюк, оторвавшись от своего занятия.
- Профессор, она собиралась сказать… в общем, мы готовы. Оба, - опередил я Лину. И это был роковой шаг.
Оказывается, мойры, богини судьбы, все скопом швырнули мне из голубых небес, с вершины своего Олимпа красно-белый спасательный круг, и, ухватись я за этот божий дар, всё пошло бы по моему плану, но я самонадеянно его отверг!
- Ну, смотри, я хотела, как тебе лучше. Да ты не расстраивайся. Я переживу, - сказала Лина совсем по-матерински. А может, так утешают жёны.
Мы присели рядышком за один из столов. А вскоре к профессору присоединились остальные члены комиссии, сели одёсную и ошую, то есть по правую и левую руку от Волосюка, и тот сказал, благожелательно оглядывая нас с Линой, ожидающих своего часа:
- Вижу, ваши полки приготовились к бою. Ну, друзья-ратоборцы, кто первым пойдёт "на вы"?
- Вперёд мы выпускаем Северова. Он - наш Пересвет, - опередив меня, в тон ему прытко ответила Лина.
Я на неё зашипел:
- Зачем ты его дразнишь? Он не всегда понимает шутки.
- А мне теперь всё трын-трава, - прошептала Лина бесшабашно.
- Я, стало быть, Челубей, - однако, ничуть не обидясь, резюмировал Волосюк. - Значит, вы, голубушка, не теряете чувства юмора? Это хорошо! Ну, коли так, Северов, милости просим на лобное место.
- Подожди, - остановила меня моя соперница и заботливо поправила галстук, будто собирала в поход на половцев. - Тебе ни пуха ни пера, а я иду к чёрту.
Я говорил обстоятельно и уверенно, а когда ответил на особо коварный вопрос, за моей спиной раздались аплодисменты и голос резвящейся Лины:
- Браво, Нестор!
- Кузькина! - будто бы строго одёрнул её Волосюк, но было видно: он тоже доволен моим ответом.
- Смелее, профессор, ставьте, ставьте "отлично"! Неужели вы ещё сомневаетесь? - не унималась Лина.
- У кого ещё будут вопросы? - спросил Волосюк своих коллег.
Те, одобрительно глядя на меня, ответили: мол, всё ясно, лично они удовлетворены. И профессор поставил мне "отлично".
- Ступайте, Северов. А мы послушаем нашу кавалерист-девицу. Посмотрим, по-прежнему ли боек её язычок, - сказал Волосюк.
- Я останусь, поболею за Кузькину, - ответил я, считая: моё присутствие придаст ей душевные силы, поможет справиться с горечью поражения.
Я направился к нашему столу, а Лина побрела на освободившееся "лобное место". На какое-то мгновение мы встретились, и она сердито прошептала:
- Чтоб ты видел мой позор? Не хочу! Жди меня в коридоре. Я не задержусь.
Однако прошло десять… пятнадцать… двадцать минут, а она всё ещё оставалась в руках, - нет, в лапах! - комиссии. Что они с ней вытворяют, инквизиторы?! Я метался по пустынному институтскому коридору, рисуя в своём воображении ужасные картины. Вот Лина безутешно рыдает, бьётся головой о профессорский стол, вот она и вовсе лишилась чувств, точно в какой-нибудь мелодраме, а члены комиссии во главе с Волосюком плещут в её безжизненное белое лицо водой из графина.
Наконец я не выдержал, распахнул дверь и сказал, не придумав ничего лучшего:
- Профессор, я забыл на вашем столе свои очки.
Волосюк кивнул: мол, забирайте, - и снова повернулся к Лине и торжествующе произнёс:
- Голубушка, у вас же нет никаких доказательств!
Лина, слава богу, была в полном здравии, и даже в боевом духе. Глаза её блестели азартом.
- Есть у меня доказательства, профессор! - возразила она дерзко.