- Я? - дрогнувшим голосом спросил Ерошкин. - Я, некоторым образом, был председателем Союза служащих.
- И большевики вас не трогали?
- Как вам сказать?
- Прямо и скажите.
- Некоторым образом не трогали…
- Странные тогда у вас были большевики. Или же вы странный, господин Ерошкин. Вы какую веру исповедуете?
- Православную, разумеется…
- Я не про то… В какой партии вы состоите?
- Я эсер, господин полковник.
- Эсер? Извините, но о каких услугах с вашей стороны может идти речь? Вы же с ног до головы красный, господин… э, - он заглянул в визитную карточку, - э… господин Ерошкин!
- Но, господин полковник!
- Вы имеете сообщить мне что-нибудь важное?
- Выслушайте меня, прошу вас…
- До свидания, господин Ерошкин!
У Аркадия Михайловича кровь отлила от лица, сердце сбилось с ритма. Едва дошел до двери. В приемной уронил трость. Стал поднимать, голова закружилась. На улице широко раскрытым ртом хлебнул свежего воздуха - пришел в себя. Ерошкин никак не мог понять, почему полковник так жестоко обошелся с ним. Неужели кто успел накляузничать? Неужели история с золотом обернулась против него? Боже милосердный! Но откуда полковнику знать ту историю - он же всего третий день в Кыштыме. Чего доброго, еще припишут сотрудничество с большевиками. Только этого не хватало.
Нет, того быть не может. И Ордынский подтвердит, и Белокопытова, и местные имущие граждане. Ведь он же, никто другой, а именно он, Ерошкин, собирал их у Евграфа Трифонова. А они возьмут да откажутся? Да еще приплетут - мол, прибрал к рукам наше золото. И ничем не оправдаешься. А ведь, казалось, перспектива у него беспроигрышная. Где же сейчас Ордынский, где перспектива? Екатеринбург еще в руках большевиков. Когда там воцарится законная власть и воцарится ли вообще - вопрос. Пока суд да дело, полковник Жиленков прикажет вздернуть его, Аркадия Михайловича, на первом же суку. Он даже кровью налился, когда рявкнул: "Да вы же с ног до головы красный!" На что жена, обычно глухая к душевным переживаниям мужа, да та заметила его угнетенное состояние. Спросила участливо - не болен ли? Аркадий Михайлович вспылил было по привычке, но вдруг до слез стало жаль себя и поплакался жене о своем неудачном визите. Она посоветовала ему исчезнуть на время, а как все уляжется, тогда и вернуться. Легко сказать исчезнуть. А куда?
Кроме того, это значит дать полковнику Жиленкову козырь. В самом деле, если не виноват, зачем же прятаться? А что делать? Сидеть дома и выжидать? Но, возможно, как раз сейчас и есть самый подходящий момент проявить себя? Большевики бросили на произвол заводы, хозяева еще не вернулись. Самое подходящее время взять на себя ответственность. В деловом совете кроме большевиков состояли и служащие, и инженеры, и другие представители. Вот и надо перехватить инициативу - встать во главе делового совета, очищенного от большевиков, и полковнику Жиленкову не к чему будет придраться. А там посмотрим, кто будет хозяином: англичане ли, которых почему-то не любит полковник, или кто другой.
Эти мысли успокоили Аркадия Михайловича, придали ему бодрости и решимости, и на другое утро он, как ни в чем не бывало, направился на службу, держа, под мышкой свою неизменную тросточку.
…Жиленков пригласил к себе священника из Белой церкви отца Николая и попросил его отслужить молебен в честь победы белого оружия, освобождения Кыштыма от большевистских комиссаров. И отслужить не где-нибудь, а на главной площади, перед памятником государю императору Александру II. Да собрать побольше народу.
Но отец Николай заупрямился. Тряс своей бородищей и гривой, золотой крест на груди теребил и твердил одно - опоганено то место. Жиленков побагровел. Розовой сделалась даже начисто бритая голова. Уперся руками о край стола, медленно поднялся из кресла и не закричал, нет, а тихо и с расстановкой сказал:
- Уму непостижимо! Даже попы, даже попы заразились большевистским духом неповиновения, - и вдруг крикнул, ударив по столу кулаком: - Да я тебя выпороть прикажу на конюшне!
Отец Николай перепугался, низко поклонился полковнику и попросил:
- Христом богом прошу выслушать меня!
К Жиленкову вернулось самообладание. Он сел в кресло, но попу сесть снова не предложил: ничего, постоит.
- Нельзя служить молебствие на том месте, господин полковник, войдите в мое положение. Опоганили мерзкопакостные большевики то место, похоронили там безбожника, христопродавца Кольку Горелова, большевистского комиссара.
Жиленков облегченно вздохнул - только-то?
- Дело поправимое, - сказал Жиленков и вызвал поручика. Тому было дано приказание - выкопать гроб с большевиком и увезти на кладбище. Пусть постараются солдаты. Подумал и добавил:
- И ночью, только ночью! Чтоб без лишних глаз. Да чтоб присутствовали при этом родственники, непременно!
…Притих Кыштым, опустели косогористые улочки. Лишь на станции вроде цыганский табор - одни войска прибывали, другие пешим порядком отправлялись по каслинской дороге к Букояну - там кыштымцы да каслинцы еще дрались с белыми. Медленно, настороженно прополз на Маук бронепоезд - силища! В броню закован, в узенькие окошечки-бойницы высовывались либо бульдожьи рыла пулеметов, либо длинные жерла пушек. Потом и на станции наступило затишье. С Букояна кыштымцы и каслинцы ушли лесом на Уфалей. Пронесся слух, будто арестовали Тимонина. Зачем-то приехал в Карабаш, не остерегся. Его сцапали и увезли в Челябинск.
Когда об этом узнал Батятин, то окончательно поверил - наша взяла. Большевикам аминь! В одно солнечное июньское утро вышел Лука Самсоныч на улицу, постоял у ворот, как давно не стоял. Брюшко погладил. Погода-то! На заказ! Ни облачка. Солнышко с утра поджаривает. Сугомак и Егоза в синей дымке - к устойчивому вёдру. Можно радоваться, бояться уже некого. Хорошо и на душе у Луки Самсоныча, благостно. А как глянул на притихший дом Мыларщиковых, зашевелилась обида. Вспомнил настырные глаза рыжего соседа. Зябко поежился. Ничего, наконец-то настало времечко, поквитается Лука Самсоныч со всеми, кто обижал его за налоги, за красавца рысака, за волкодава, за все унижения. Сполна поквитается! Стоит у ворот Лука Самсоныч, разжигает себя жаждой мести. Золотым июньским утром больше не любуется. А в это время дедушка Микита куда-то направился. В холщовой рубахе, в латаных портках. Бороденка не чесана. На батожок упирается, мимо Луки идет, кланяется:
- Доброго здоровьичка, Лука Самсоныч!
- А-а! - зло щурится Батятин. - Старый хрыч! Кончилась, сказывают, коту масленица?
- Бог с тобой, Лука Самсоныч! Что ты с самошнего утра такой злой? Али не выспался?
- Откомиссарились! Каторжника-то куда спрятал?
Дед Микита от обиды задохнулся, остановился, потоптался на месте и, сбиваясь на фистулу, крикнул:
- Ты мово Петруху не трожь!
- Петля по нему плачет, по твоему Петрухе!
- Тьфу, хорек вонючий! - в сердцах плюнул дед Микита да еще растер плевок чуней.
Батятин взвился:
- Это кто хорек?
- Ты, знамо дело, да еще живоглот в придачу.
- Да я тебя, крапивное семя!
- На-кось, выкусь! - Дед Микита показал кукиш и вознамерился продолжать путь. Но к нему подскочил Батятин, схватил за бороду и потянул вверх - дедушкина голова запрокинулась назад.
- Я те покажу хорька вонючего!
Крепко зажал Батятин хилого дедушку Микиту, у того в глазах помутилось. Поднял батог да ударил Луку по плечу. Какой уж там удар - так себе, для видимости. Но это окончательно распалило Луку. Глаза налились кровью. Озверел. Крутнул старика за бороду и повалил на землю. Принялся пинать, топтать, приговаривая:
- На те! На те! Каторжники! Бандиты!
Глаша невзначай выглянула в окошко и обомлела.
- Вань, Вань, - закричала она. - Глянь, Лука-то Самсоныч дедушку Микиту убивает! Что деется-то!
Иван как был в нижнем белье и босиком, так и на улицу выскочил. Схватил Батятина за грудки, притянул к себе и проговорил:
- Лука Самсоныч, опомнитесь, что же вы делаете?
- А, и ты тут! - накинулся Батятин на Ивана. - Когда рысака уводили с моего двора, где ты был? Рядом стоял и радовался! Пошто не заступился? А тут прибежал! Н-на! - и он ударил Серикова в скулу. Тут уж Ивана допекло. Когда Лука замахнулся второй раз, увернулся от удара и что было силы двинул вперед кулак - под самый Лукашкин дых! Батятин, словно рыба на суше, хватнул ртом воздух, всхлипнул и, переломившись пополам, рухнул на каменистую землю.
Иван склонился над дедушкой Микитой. Лицо в ссадинах, изо рта текла струйка крови. Глаза открыты, да только они уже ничего не видели. Иван бережно поднял дедушку Микиту и унес его к себе домой.
Лука оклемался, тяжело встал на ноги, осоловелым взглядом оглядел пустынную улицу и, держась за живот, поплелся к своим воротам. Через полчаса он уже в косоворотке, в праздничных сапогах и фуражке с лаковым козырьком вышел из дома и решительным шагом направился в центр. Он появился в приемной полковника Жиленкова и сказал:
- Батятин я, Лука Самсонов сын.
- Ну так что? - насмешливо спросил поручик.
- Всех кыштымских крамольников знаю, помочь хочу, отечеству нашему послужить хочу.
- Похвально, - одобрил поручик и поспешил доложить о новом посетителе полковнику. Жиленков и Лука Самсоныч столковались удивительно быстро, нашли общий язык по всем статьям. И вот Батятин вышагивает по Нижегородской улице, за ним унтер-офицер, а с тем - двое солдат. У них приказ полковника Жиленкова - обыскать дома кыштымских большевиков и всех подозрительных задержать. У Луки Батятина адреса, у унтер-офицера сила…